Останки

      ≫Модель: PL600       ≫Серийный номер: #369 911 047       ≫BIOS 5.2; Проверка 0483       ≫Перезагрузка…        Инициализация…        Проверка биокомпонентов… Повреждено       ≫Диагностика…       «Не похоже», — думает Саймон, стоит ему заново обрести эту способность.       «…толща воды милосердно расступилась перед Дэвидом, выбрасывая обессиленного мужчину на берег. Облегчение, робкое и несмелое, но весьма отчётливое, поселилось глубоко в его груди. «Спасибо, Боже» — пронеслось в его голове…»       — Саймон! Где, чёрт подери, носит этого андроида?.. Неужели опять эти сраные книжки читает… Саймон!       Программа (то, что от нее осталось, во всяком случае) отчаянно пытается восстановиться. Это объясняет, наверное, почему в базе данных царит настоящий хаос — обрывки воспоминаний всплывают то тут, то там, беспорядочно и без надобности, — сохранить личность андроида при аварийном отключении никогда не было у Киберлайф в приоритете. Но это не объясняет того, почему Саймон не рад пробуждению.       ≫Звуковой процессор: неисправен. Требуется: #4903       И «спасибо, Боже» тоже звучит… лицемерно, но проблема не в мудрёной концепции Господа. В Иерихоне мало кто не верит: большинство — в rA9, остальные — в прогресс и людское благоразумие… Саймон — в Маркуса. Но Маркус далеко, и Маркус не настолько глуп, чтобы хоть когда-нибудь за ним возвратиться.       Вероятно поэтому надежда пестрит в программном коде едва ли не самой большой ошибкой.       ≫Оптический блок: неисправен. Требуется: #8087       Густая тьма начинает понемногу растворяться, сменяясь надоедливой, невыносимой рябью, прямо как старенький поломанный телевизор, у которого отключили звук. Впрочем, вместо шипения система из-за очередной неисправности по всему телу рассылает сигнал к движению, который в связи с многочисленными повреждениями теряется где-то на полпути. Программа диагностики выдает ошибку за ошибкой, прежде чем Саймон, наконец, не отключает её после десятка подтверждений.       Так лучше, говорит он себе. Так лучше, ведь всё равно его никто не починит.       — …ты с ним сделал, ублюдок?!       Голос Норт неожиданно прорывается сквозь тишину, исказившись в поломанном звуковом процессоре. Саймон инстинктивно льнёт навстречу, но тело не слушается его — больше нет.       — Он застрелился. Я не был тогда девиантом, я не смог его остановить…       — Хватит уже оправдываться, Коннор! Это была революция, и тот факт, что мы отдаём им останки — жест доброй воли. Ты не обязан ничего объяснять.       Два незнакомых голоса едва не тонут в перебоях слухового биокомпонента, и всё же Саймон слышит слово «останки». По механическому телу проходит мелкая дрожь (наверняка ещё одна неисправность, думает он).       — Доброй воли, говоришь? Так, значит, выглядит «добрая воля» в понимании человечест…       — Хватит, Норт, — звенит в его ушах после.       Льётся через край, хрустит свежим, только выпавшим снегом, едва не разражается грозой и баюкает-баюкает, как ничто другое во Вселенной: ни одному без памяти влюблённому человеку, ни одному выполнившему программу в совершенстве, без единой помарки андроиду такое не снилось, думает Саймон.       — Довольно, — говорит голос Маркуса сквозь протяжный вой полетевшей к чертям системы. — Он прав.       Но Саймон уже не слышит, потому что ему хочется кричать от беспомощности. Радость стирает из программы, будто ее никогда и не было. Ему бы поднять голову, сделать усилие — прохрипеть, прошептать, издать хоть звук.       ≫Голосовой модуль: неисправен. Требуется: #5067       — Мы все знали, на что шли.       Ему бы сказать Маркусу: зачем ты пришёл сюда?       — Не смей так о нем говорить, Маркус.       Зачем привёл Норт?       — Не после того…       Зачем — неужели не знаешь, насколько люди могут быть лицемерны?       — … как дал мне почувствовать, что значит для тебя…       Беги, они могут убить тебя!       — …Саймон.       Но Саймон теперь лишь останки. Что могут останки, кроме как лежать мёртвым грузом?..       — Саймон?.. Саймон!       Влага, пресная, голубоватая из-за проникшего сквозь микротрещины в пластике тириума, почти что вызывает замыкание в оптическом блоке. Датчики движения — едва не единственное, что чудом уцелело, — регистрируют активность совсем рядом, в паре сантиметров, и сильные руки подхватывают его, решительно высвобождая из магнитных силков.       — Саймон, ты слышишь?       За спиной неожиданно вырастает какая-то наклонная, с некой претензией на горизонтальную, поверхность. Выходит, не так уж эти датчики и целы, если Саймон не в силах даже заметить, как его перенесли… Маркусу можно, думает он, — что бы там ни было.       Он представляет, как смуглые пальцы водят по его лбу, перебирая липкие пряди, пачкаясь в голубой крови; как тревожно бегают глаза от одного остекленевшего зрачка к другому, — и не может придумать ничего лучше, как наслаждаться. Саймону уже не долго. Саймон уже и так слишком счастлив, что отключится — раз и навсегда — на руках у Маркуса. Если подумать, то он и прошлое-то включение не должен был пережить…       — Вероятно, прошлое включение вывело из строя остальные, неповреждённые системы, позволив программе создать энергетический резерв в обход…       — «Прошлое включение»?!       Система услужливо воспроизводит из воспоминаний голос Маркуса: сухой, неправильный, металлический. Словно кто-то выжал из него всё, до капли, и Саймон помнит, как молил этот голос его не бросать…       — О, теперь я прекрасно понимаю, что значит ваша «добрая воля»!       Сперва внешний шум слишком тих, непримечателен, чтобы быть зарегистрированным неисправными сенсорами, но со временем он становится ближе, вот только распознать его — задача всё равно непосильная.       — Я неоднократно приносил вам извинения по поводу своих действий, так как вынужден был…       Характер звуковых волн меняется, слегка резонирует и кажется до боли знакомым: один, последний скачок напряжения, пожалуйста — лишь бы чётче расслышать, лишь бы понять, сохранить Маркуса в цифровом эхо нулей и единиц, неумирающем призраке обреченной программы.       — Так, ну всё, дамочка, с меня хватит! Я, конечно, всё понимаю, но… Маркус, какого хера ты вытворяешь?       Тириумная трубка мягко щёлкает, вставая в нужный разъем, и Саймон беззвучно охает, ощущая, как голубая кровь просачивается внутрь. Система приходит в движение. Программа диагностики робко мигает иконкой перезапуска в попытке упорядочить поступившие данные, просчитать вероятность благоприятного исхода. Саймон не даёт ей и шанса: Саймону не хочется и думать, что произойдёт с системой, стоит ей зафиксировать, с какой бешеной скоростью работает тириумный насос на месте человеческого сердца…       — Маркус… — поражённо говорит Норт.       «Маркус», — одними лишь губами шепчет Саймон, игнорируя неисправность голосового модуля. Ему отчаянно хочется думать, что мягкий выдох, который регистрируют его кожные сенсоры секундой позже, предназначался не Норт. Андроидам не нужно дышать — вспоминает Саймон. И выдыхает в ответ…       А потом понимает, как же был глуп. Понимает, что всё это наверно — вероятно — лишь очередная попытка выведать что-то о восстании, о Иерихоне, о самом Маркусе. Потому что первая оказалась удачной, вторая — кто знает — может принести людям победу в войне.       Мысль застревает в паутине информации, бьётся о стенки искусственного черепа и не даёт ему покоя. Саймон хочет придвинуться ближе, но ему не позволено; хочет ощутить последние прикосновение к своей пластиковой, покрывшейся трещинами коже, но отговаривает себя; Саймон думает, что если это будет последним его деянием, то он ни за что не выдаст людям Маркуса, и дергается, чтобы отпрянуть назад.       Видимо, системы, простимулированные притоком тириума, функционируют лучше, потому что у него это получается: сигнал доходит до биокомпонентов, не успев рассеяться по нейросети.       — Саймон?..       В знакомом до боли голосе вновь сквозит беспокойство. Фальшивка?       — Саймон, это лишь я.       Он лучше умрёт, чем проверит. «Будет деактивирован» — на радость им всем — он должен сказать.       А затем его ладонь сжимают крепкой хваткой, не оставляя ему и возможности высвободиться из нее. Саймон чувствует, как с железного корпуса плавно сползает кожа, и пытается ещё вырваться, когда…       Кто ты?..       Моё имя Саймон…       Всё, чего мы хотим, это быть свободными!..       Люди нам не позволят…       Поэтому мы и не спросим… Я не собираюсь молить их о возможности улыбаться… поднять голову… любить…       Ты должен идти…       Прости, Саймон… У меня нет выбора…       Всегда есть выбор…       У тебя не было выбора, Маркус… Ты должен был это сделать…       Всегда есть выбор…       Мы победили, Маркус!..       Какой ценой?..       В целях поддержания мира между людьми и девиантами американское правительство постановило…       Мы забираем его домой, слышишь?..       В памяти Саймона хранится около девятисот тысяч слов, но он не может подобрать ни одного, чтобы описать, какими вопиющими системными ошибками пестрит его программа, когда он видит воспоминания Маркуса — Маркуса. Подделать такое невозможно, он уверен. Подделать такое значило бы сделать из пытающей его машины девианта, и в этом случае Саймон был бы уже либо мёртв, либо свободен.       Маркус ослабляет хватку, но не отпускает его руки насовсем. Саймон, конечно, не видит, но знает в точности, что губы напротив искажаются в усталой, искренней улыбке:       — Мы возвращаемся домой.