Безгрешная

1.

      Я не знала, сколько прошло часов, или дней, или, может, время давно перевалило уже за несколько лет. По крайней мере, счёт минут я давно же потеряла, когда пыталась отсчитывать их по палкам, скребя ногтем по стене. Это было итак совершенно бесполезно, потому что стены (в отличие от тёмных и мрачных камер, что мне представлялись вначале) были покрыты обоями из такого материла, который сразу затягивался при малейшей вмятине или разрезе. «Если бы здесь был Эдди, — вдруг пришло мне в голову, — он бы нашёл более правильный и, главное, действенный способ отсчитывать время».       Демон появлялся ещё только один раз, но я тут же забросала это существо подушками и подручными предметами и вновь осталась в камере совершенно одна, наедине с самой собой       Зато с огромной силой и в большом количестве нарастали в голове вопросы. Почему он один? Зачем меня держат в таком странном месте? Что им от меня нужно? «Он не догадывается, что я принцесса», — я оглядела свои ладони, глубокие рубцы на которых когда-нибудь заживут, и тогда… но не сейчас. Сейчас, благодаря им, он не знает, кто я и откуда, а, значит, не может ничего против меня применить. Почти ничего.       Я боялась увидеть во сне Эдди, умирающего где-то под обломками гостиницы или схваченного демонами, и, что ещё хуже, я боялась увидеть Адама. Нашу последнюю встречу, блеск в этих голубых глазах, горящую метку. Я видела Грешников всегда только со стороны, когда их, пойманных, уводили в наручниках. Они почти ничем не отличались от обычных людей, разве что взгляд их менялся до неузнаваемости, а глаза, подобно демоновским, начинали светиться в темноте. Грешников мы всё больше и больше стали оставлять у себя, хотя находились и такие чудаки, которые сдавали их демонам, сами потом попадая к ним. Как я. Наверное, меня заметили ещё и в прошлый раз, а забрать решили в этот.       Призывом демонов мы перестали пользоваться. После облавы, которую эти твари совершили на государство Чесса, когда-то в какой-то ссоре один из друзей в шутку вызвал демона, чтобы тот забрал Безгрешного, а в итоге демоны схватили половину народа, устроив кошмар и хаос на всю ночь, было решено, что пользоваться этим способом опасно. Очень опасно. Хотя теперь это стало главным развлечением Грешников.       Вздох вырвался из меня, когда я подложила руку под голову, продолжая размышлять. Эдди… Лицо моего агента с тёмными волосами, свойственной ему улыбкой — почти что робкой, одними кончиками губ, глаз за очками, которые он не снимал никогда, внезапно появилось у меня перед глазами. Он бы точно придумал, как выбраться отсюда. У Эдди, даже в самой непростой ситуации, всегда был запасной план. Если бы не он, я, мягко говоря, совсем не справилась бы с правлением.       Мы познакомились, когда я была ещё совсем девочкой, но мои тренировки уже начались. Он был старше меня всего на два года, однако, был намного старше своих лет и по уму, и по соображению. У всех советники были, как советники (кроме Элди, которая доверяла только самой себе, а потому законы и обязанности составляла, стоя у зеркала и разговаривая сама с собой), и только я, одна из всех, отказалась от своего, потому что у меня был Эдди. Я думала, он будет мне другом, с которым я могла бы разговаривать о чём угодно — особенно в детстве, когда найти понимающую душу было так важно, но Эдди стал для меня не только другом. Раньше, конечно, мы больше времени проводили вместе, решая проблемы, разруливая все государственные и негосударственные дела, пока не началась Война, и ко мне внезапно не пришло прекрасное чувство облегчения, что моей страны она не коснётся никогда.       Я вздрогнула, услышав, как дверь открывается. Да что ему неймётся сидеть там у себя и молча наблюдать за мной? Демон спокойно проследовал в комнату и остановился напротив дивана, скрестив руки на груди и молча наблюдая за мной. Теперь я могла нормально рассмотреть его, прищуривая глаза и, как могла, притворяясь спящей. У него были такие же тёмные волосы, как у Эдди. Хотя нет, темнее, намного темнее, точно какие-то смолянистые. Смокинг, как и полагается, сидел на нём идеально — чёрный-чёрный, без единого промелька (не дай боже!) белого или светлого. И карие глаза. Цвет глаз мне удалось определить сразу же, хотя я и не рассматривала его очень уж пристально, словно пытаясь запечатлеть каждую деталь в памяти.       — Ты не спишь, — сухо произнёс он, подходя к столу, и, хотя в голове у меня уже стали крутиться ответные фразы, навроде того, что он мог бы идти куда-нибудь ещё со своей очевидностью, а не находиться здесь, я промолчала, лишь открыв глаза и хмуро уставившись на него.       Я боялась всего в нём. Светящихся в полутьме глаз, непроницаемого лица, на котором не отражалось никаких чувств, отчего оно казалось действительно мертвецки-бледным, вечного спокойствия во всех его движениях и жестах. И даже в голосе. Это было то, каким я его запомнила. И именно таким я и боялась видеть его сейчас. Я не смотрела на него, но ощущала, как в полной тишине и — наполовину — темноте бьются два сердца: живое и мёртвое.

2.

      — Что, прошло буйство? — громко произнёс я, проходя мимо её кровати и хватая поднос с едой.       На сей раз она не стала в меня ничем бросать. Она лежала на кровати — но не на боку, а смотрела в потолок равнодушным, не замечающим никого вокруг себя взглядом. Я вновь уставился на поднос. От него жутко несло.       Рядом валялись хлебные крошки. Еда ей заменялась автоматически почти каждый день: по расписанию и завтрак, и обед, и ужин — всё как у людей. Меня самого забавлял тот процесс, когда конвейер появлялся из стены и переносил поднос с едой девушке на стол. Появлялся-то он появлялся, но не съеденную не убирал; а накопилось её немало. «Да я бы тоже, наверное, злился, проживая в таком свинарнике, — решил я. — Но она сама виновата. До поры до времени здесь её никто не травит, а, напротив, организует самые что ни на есть отменные пиры».       Я убрал поднос, заменил его, выставил ей хлеб с водой. Пускай поноет. Слишком уже бесит меня то, что мы тратим на неё людские запасы — а найти их не везде можно, а она к ним даже не притрагивается. Субтильная душонка молчала и продолжала смотреть в потолок.       — Ну, молчи, — фыркнул я. — Придёт время, и твоя неблагодарность встанет тебе же боком.       — Моя неблагодарность? — вдруг послышался её голос. Я вздрогнул. Но совсем не от того, что я никогда не слышал, как она говорила — наоборот, я слышал! Я точно где-то слышал уже такой голос. Память встрепенулась, как птица, спугнутая камнем, но я так ничего и не смог припомнить, и оставил ворошение своих мыслей.       — Твоя, — я говорил тем же грубым тоном, что и она. Кто ещё занимается тунеядством? Я, что ли? — я усмехнулся. Субтильная душонка окинула меня изумлённым взглядом. Она поднялась и сидела теперь, согнув ноги в коленях. — А ответить-то нечего, — бросил напоследок я, но ответом мне послужила только подушка, полетевшая вслед, пока я запирал дверь. Я тут же, сам не зная, почему, разразился смехом.

3.

      Двойственные чувства одолевали меня. Я была зла, очень зла. Я знала, что во всём виноват он и все эти его дружки-демоны: что я здесь, что рядом нет Эдди, что Адам стал таким… Где он сейчас? Мне снова стали вспоминаться черты его лица, улыбка, глаза — но то, каким он был до того последнего вечера, когда я видела его уже Грешником. Если бы только найти его, увидеть ещё раз, я знаю, я нашла бы способ исцелить его!       И вместе с этим я снова и снова прокручивала нашу недавнюю встречу с демоном. Мне было необычно уже то, что он пытался заговорить со мной. Во время учения нам говорили, что даже если мы вдруг и встретимся с демонами (на то время, учитывая меры нашей безопасности, это было практически невозможно), мы не должны вестись на их уловки, не должны слушать ни слова, что бы они нам ни сказали. Однако этот даже и не пытался вывести меня на разговор, который мог бы происходить между заключённым и тем, кто его держит. Я бы даже сказала, он был довольно… мирный?       Эти мысли не давали мне покоя. Я боялась, что если демон будет скрестись в моей голове, он обязательно все их услышит. Ведь демоны лезут в чужие головы? Но тогда почему, в таком случае, он ещё не прознал, что я — принцесса, а Адам, который, наверное, где-то здесь, может, даже в соседней камере — принц, мой друг?       Пытаясь настроиться на что-то хорошее, я то засыпала, то снова просыпалась, чувствовала усталость, ворочалась с боку на бок, и когда в конец это мне надоело, вновь присела на кровати. И тогда мой взгляд упал на хлеб с водой, который оставило существо.       Живот предательски заурчал. Я только тогда вспомнила, что не ела нормально, по крайней мере, три-четыре дня.       Может, во многом это было состояние паники, потом — нежелание подчиняться принятым здесь нормам: они дают — а ты берёшь, значит, нужно будет что-то отдавать взамен. Но сейчас я смотрела на чёрный в темноте кусок голодными глазами и всё больше и больше ощущала, что сию же секунду не сдержусь, сорвусь и наконец закончу свою голодную забастовку. Однако когда я подумала о том, как будет ликовать демон, вернувшись и заметив, что тарелка на сей раз совершенно пуста, я отвернулась к стене и, сильно сжимая веки, не сразу, но заставила себя погрузиться в сон. «К ним нужно чувствовать злость, — мысленно повторяла я себе. — И ничего больше».