Мальчишка

      Маханон тонкий и хрупкий, такой, что под тяжестью не то, что меча, а обычного лука переломится пополам.       Мальчишка, думает Кассандра почти презрительно, глядя на него в кандалах. Их обошел какой-то неоперившийся птенец!       Он и смеется так же, по-мальчишески, открыто и беззастенчиво. Солнечно. Ярко. Как будто совсем недавно появился на свет и еще не успел понять, как может сломать человека жизнь.       Мальчишка, думает Кассандра, ловя себя на том, что улыбается и сама. Совсем чуть-чуть — краешком губ. Чтобы не зазнавался.       Маханон… Даже имя у него какое-то будто из детской сказки, где небо голубое, все цветы ярки, а дождь почти никогда не идет, чтобы не портить никому настроение.       Маханон… Мальчишка-бабочка, который не доживет до конца истории, ведь бабочки долго не живут.       И об этом думать так страшно, что Кассандра не думает.       Прячется от мрачных, пугающих мыслей за книгами, в которых все обязательно закончится хорошо — если их, конечно, допишут.       — Кассандра, — говорит Маханон, заглядывая ей в глаза своими — огромными, ясными, детскими. — Я не ребенок.       Он берет ее за руки, сжимая их осторожно, словно бы что-то хрупкое, и Кассандра, которая думает, что она в отличие от этого ребенка хлебнула и жизни, и боли, и смерти, пообтесалась и заточилась словно верный бывалый меч…       Кассандра краснеет.       — Маханон, — говорит она твердо, неловко пытаясь сгладить резкость, с которой ее голос, привыкший вести в бой и отдавать приказы, звучит. — Я не могу ответить на твои чувства. Мне жаль.       — Почему? — наивно спрашивает он, и глаза его чисты и безоблачны как яркое синее небо над садом Скайхолда, в котором они ведут этот разговор.       — Я не могу, — почти несчастно повторяет Кассандра, надеясь, что он поймет ее без лишних слов.       Потому что в словах и деликатности — в этом она не сильна, а, видит Создатель, ей не хотелось бы его обидеть.       Потому что не бывает такого, чтобы детская яркая сказка осталась прежней, соединившись с кровавым эпосом, где ей отведена второстепенная, но очень важная роль. Роль, которую она не хочет и не может бросить, как никогда не сможет отказаться от своей веры в Создателя, в то, что мир к приходу Его нужно если не сделать лучше, то сохранить — своими руками, даже если их для этого придется искупать по локоть в крови.       Их миры и жизни такие разные, что никогда не должны были пересечься…       Она говорит об этом вслух, и Маханон качает головой. Его длинные пушистые ресницы трепещут, отбрасывая тень.       — Я здесь, Кассандра, — говорит он и прижимает ее ладони к своей груди, где под простой и легкой рубашкой быстро бьется его горячее сердце. — Я здесь, и ты здесь. Сейчас. И я не хочу упустить эти короткие мгновения, которые так легко могут исчезнуть.       Он поднимает ее руки, шершавые, мозолистые и загрубевшие, к своим губам и целует их. Медленно, нежно, считая касаниями каждую косточку, каждый ее старый шрам.       Кассандра понимает, что руки ее дрожат.       И делает глубокий вдох.       Она обнимает его лицо нежно и слабо — как бабочку. Мальчишка-однодневка, хрупкий северный махаон.       В ее поцелуе — вся осторожность, которую она могла бы ему предложить. Ее шершавые губы цепляются за его горячую кожу, и Маханон закрывает глаза. Кассандра же боится это сделать, потому что все происходящее похоже на хрупкий предутренний сон, который так легко разрушить.       Проснуться.       Понять, что внутренние демоны были правы, что детские яркие сказки никогда не попадают на страницы кровавых историй, что их просто не может существовать в мире, где каждый день, каждый вдох приходится выбивать у судьбы с боем.       Маханон обнимает ее руки своими, прижимает крепче к лицу.       Он открывает глаза и улыбается, смотрит на нее своими безоблачными небесами.       — Так ты согласна? — спрашивает, не скрывая восторга, он.       — Мальчишка, — ворчит Кассандра, пытаясь отстраниться, но он держит ее руки нежно и крепко. Можно бы вырваться, но ей не хочется.       Пусть.       — Пусть, — кивает Маханон. — Я — мальчишка. Но я — твой мальчишка, Кассандра. Я — твой.       Он закрывает глаза и смеется, прячет лицо в ее руки и целует грубую в шрамах кожу, трется о нее холодным от волнения носом.       Кассандра чувствует его прерывистое дыхание, щекочущий смех и мокрые, теплые как летний дождь слезы.       И понимает, что эту бабочку-однодневку ей хочется сохранить на всю жизнь.