Ночной гость

Мицуки шлепал по холодному полу босыми ногами, и мимо него пролетали стены, толстые и не менее холодные, не пропускающие звуки; повороты и небольшие перепутья. Мицуки уже наизусть выучил каждый поворот, куда нужно наступать, а куда наступать, для собственного же блага, не стоит. В такие моменты он всегда вспоминал скудные рассказы родителя, точнее то, что из него удавалось вытянуть, про старые убежища, где, судя по всему, было гораздо хуже. «Дело не в комфорте», — всегда коротко говорил Орочимару, и мальчик все еще не мог в полной мере понять, что это значит. Дверь чужой, не его, комнаты, тихо скрипнула, когда мальчик сделал шаг в абсолютно непроглядную тьму, в отличие от коридоров, в которых был хоть небольшой свет, даваемый светильниками. Вот и сейчас из-за спины мальчика тускло светил такой же, правда делу это особо не помогало. Мицуки сложно было назвать трусом. Он был больше… любопытным и часто находился в замешательстве, но трусом? Его? Нет, нет, нет. Но даже у таких смелых мальчиков, как он, бывают ситуации, в которых чувство тревоги побеждает любое другое чувство. Вот и сейчас так. Это всего лишь один случай. Всего лишь. — Почему ты не в своей комнате? От этого вопроса у мальчика пробегают мурашки вдоль позвоночника и прошибает будто бы холодный пот, но он чувствует, что его кожа абсолютно сухая. Он никогда не делал так раньше, не приходил к… Орочимару (они внегласно сошлись на этом имени, потому что, как бы Мицуки не выпытывал, отец тот или мать, ответ было получить практически невозможно) так внезапно, справляясь со своими кошмарами в гордом одиночестве темной комнаты, освещаемой тусклым светильником. Можно сказать, что ему еще повезло, ведь в этой комнате, видимо, не было даже светильника. — Я… Можно мне остаться здесь на ночь, — неуверенно начал мальчик, сжимая в руке дверную ручку и говоря полушепотом, ведь вполне возможно, что своим появлением он разбудил его, — пожалуйста? Непонятно было даже для него самого, почему он так нервничал? Нельзя было сказать про такого, как Орочимару, что он был жестоким и властным родителем. Он был скорее… Понимающим и принимающим, старающимся помочь своему ребенку. Он был мудрым. Из темноты последовал вздох, от которого Мицуки поджал губы и выпрямился, как по струнке. — Подойди, Мицуки. Рука, находящаяся на дверной ручке, разжалась, и мальчик почувствовал некое облегчение, делая шаги вглубь комнаты. Он шел настолько тихо и осторожно, будто бы Орочимару все еще спал. Хотя, спал ли он вообще до прихода мальчика, остается загадкой. Мальчик тихо шикнул, стукнувшись коленом о деревянную кровать, но зато, по крайней мере, он нашел ее без лишних блуждений и шума. Кажется, глаза начали привыкать к темноте, потому что Мицуки разглядел светлую юкату и черные, вольно раскидавшиеся по подушке и плечам, плавные, как маленькие змейки, волосы. Мальчик переминулся с ноги на ногу, потому что только сейчас вновь почувствовал такой же холод, который сопровождал его ещё в длинных нескончаемых коридорах. — Ты знаешь, — начал Орочимару, то ли действительно сонным, то ли по привычке хрипловатым голосом, — в любой другой день я бы не разрешил тебе такое, но… Мы сделаем исключение. Уголки губ мальчика приподнялись. Он лег почти у самого края, будто бы соблюдая личное пространство, молча и абсолютно тихо, вновь боясь, что разозлит родителя своей наглостью, ведь он и так пришел сюда посреди ночи. — Если тебя что-то тревожит, Мицуки, ты всегда можешь сказать мне об этом. Мальчик снова поджал губы, не рискуя поднимать взгляд на родителя, вспоминая те глаза, тогда, и тот взгляд, из-за которого дыхание то ли участилось, то ли прекратилось совсем, а по виску пробежала капля пота, падая на устройство, похожее на клавиатуру. Мицуки вздрогнул, когда на его плечо легла рука, приобнимая, и мальчик, словно на автомате, пододвинулся ближе, не вплотную, но достаточно близко, чтобы положить голову на плечо Орочимару (теперь ведь можно, да?), все еще слегка сжавшись, и чувствовал легкое поглаживание по предплечью. — Ты ведь мой ребенок. Его рука была холодная, но не такая, как пол в бесконечных коридорах или собственная комната мальчика с одним одиноким светильником.