Помнишь?

***

Хватит! Мне хочется кричать. Хочется разбить стакан, который держу в руке, и бутылку, кидаясь ими в тебя. Хочется взять тебя за лацканы пиджака и встряхнуть. Но я молчу. Отчего-то молчу и просто смотрю на тебя. Нервно сглатываю ком, подступивший к горлу. — Что ты делаешь? Настолько удивляюсь от звука своего голоса, что не сразу замечаю, как ты повернулся ко мне спиной. Ты разминаешь запястья, невольно привлекая мое внимание к венам на руках. Черт побери! Ты опускаешься на корточки. Сгибаешь локти, что-то пытаясь поднять с пола. Почти кожей ощущаю, как челка спадает тебе на лоб, и ты поправляешь ее небрежным движением. Встаёшь, расправляя складки брюк. В этом весь ты — Тони Старк. — А? — наконец поворачиваешь голову. — Ты хочешь присоединиться? — теперь ты кружишься ко мне всем своим, мать его, своим телом. Медленно подхожу к тебе. Шаг. Шаг. И снова шаг. Ты направляешь взгляд куда-то направо. Усмехаешься. Неосознанно смотрю туда и вижу нашу любимую картину. Эй, а помнишь, как я тряс тебя за плечи на выставке и постанывал, что мы с ней сделали всего пару фото? Ты промолчал, но на следующий день завез мне этот шедевр с подписью самого художника. — Мистер Старк, я не могу взять эту картину! — Можешь! Тогда ты впервые наорал на меня, но в конце концов сдался. Теперь эта картина висит в зале, напротив входа на лестницу. Кажется, это был понедельник. Ведь по понедельникам я стал оставаться у тебя дома, а ты откладывал все свои дела на потом. Ты предупреждал Мэй, писал Хэппи и Пеппер короткие смс с указаниями и выключал телефон. А помнишь, как ты впервые приготовил ужин на двоих? Ты стоял в рубашке с закатанными до локтя рукавами и ругался, когда масло в очередной раз брызгало на руки — а я смеялся и утирал слезы. Ты делаешь неуверенный шаг ко мне и плечом опираешься на стену. Молчишь, прожигая внимательным взглядом. Помнишь. Неожиданно понимаю одну вещь: если это не случится сейчас, то не случится больше никогда. Такое бывает. Это как солнечный луч, внезапно рассекающий темноту. Темноту, основанную на тщательно взвешенных словах, разумных поступках, легкой отстраненности. И вот наступает момент, когда понятно, что это всего лишь отговорки. Правда лишь в том, что случится дальше. Я крепко зажмуриваюсь, чтобы не видеть ни удивления, ни злости, ни укора, да и вообще, чтобы не видеть эту насмешливую улыбку на твоём лице. Подаюсь вперед, неловко прижимаюсь губами к твоим губам и останавливаюсь. Твои губы напряглись. И…все. Я отклоняюсь, все еще не открывая глаз и приваливаюсь спиной к стене. Закусываю губу, чтобы, не дай бог, не расплакаться. Ты неожиданно удерживаешь меня одной рукой, прижимаешь к себе и осторожно взлохмачиваешь волосы второй рукой. Твои пальцы спускаются к моей щеке и очерчивают подбородок. Физически ощущаю, как остановилась твоя ладонь. — Посмотри на меня и улыбнись. Быстро, — тихо говоришь ты. Я вздрагиваю. Мне так никогда не говорили. Это было приятно, трогательно и больно. — Хорошо. Ты, не колеблясь ни секунды, притягиваешь меня лицом к лицу, виском к виску, гладкой щекой с острыми скулами к тёплой, чуть колючей щеке. — Нельзя так отчаянно любить меня. Нельзя быть таким. Моим отражением, только в разы лучше. Чище, — теперь ты мягко целуешь меня. — Питер. Темно-карие глаза с огромными зрачками и набежавшей дымкой находятся непозволительно близко. Так близко, что мне хочется кричать. Снова.