Мягче бархата

— Любить её, кажется, утомительно. — Джису разлеглась на старом неудобном ярко-красном кресле, которое по своему виду было старше девушки раза в два, застав всё то, что кануло в лету, о чём не без горечи вздыхают бабушки на лавочках возле подъездов, вытянула ноги поперёк середины комнаты и устало усмехнулась.       Маленькая невзрачная комната, казалась ещё меньше и смешнее из-за неудачно подобранных светлых обоев, где красовалась массивная золотая роспись нелепо повторяющаяся каждые десять сантиметров, которая была куплена явно чтобы обогатить хотя-бы на вид эту малюсенькую комнатушку, а в итоге испортила весь вид и выставила на посмешище хозяина, купившего безвкусные обои. Вместо люстры на потолке торчала голая лампочка, державшаяся на чёрном проводе, как наживка рыболова на удочке и источавшая режущий глаза противный жёлтый свет. Тёмно-жёлтого или блестящего золотистого в этой комнате кажется было слишком много, отчего до устали рябило в глазах: и покрытое дешёвой краской изголовье кровати, и рама зеркала во весь рост, и обивка подушек, разбросанных по всему помещению, и спинка единственной дорогой мебели здесь — стула. И даже кот тут был каким-то золотисто-рыжим. В самом дальнем и тёмном углу пылились груды ненужных вещей, коробок, стопок журналов и книг, которые никогда не будут прочитаны и которые по-хорошему надо бы выкинуть, сжечь или отдать кому-нибудь, но делать этого никто не собирался, а по сему они и лежали брошенные в бездну забвения. Дубовый стол и шкаф, единственные сносные детали в этом убогом интерьере чинно стояли около старой выкрашенной белой облупившейся краской двери, совсем не вписываясь в этот ад вкуса. Маленькие окна выходили на оживлённую грязную, заваленную кучей мусора улицу, тротуар которой представлял собой липкое месиво никогда не высыхающей грязи и глубоких луж через которые еле-еле кое-как можно было перепрыгнуть не намочив обуви, но при этом вы обязательно её бы испачкали в каплях глины, полетевших в разные стороны от тяжёлого прыжка. Через окна, даже скорей через отверстия в стене, едва проникал дневной свет, но при этом завешаны они были массивными бордовыми портьерами, усугублявшими и без того худую ситуацию. — Как в публичном доме. — частенько огрызалась Джису.       Помещение действительно казалось похожим на дешёвую комнатку в не самом благопристойном месте.       Любила Ким здесь только кресло. Это старое чинное кресло в ярко-красной обивке, пусть и не было самым удобным из-за торчащих болючих пружин, но плюхнуться в него после тяжёлой борьбы с грязью и прыжков через лужи, вытянув ноги и облакотиться на мягкую спинку было самое то.       Вот и сейчас она не без доли наслаждения улеглась в это кресло и подперев голову рукой, в упор уставилась на хозяйку комнаты. Кот мурлыкал где-то из-под вытянутых ног, ластясь, но Джису хотелось только его пнуть, она их совсем не любила. Представляя всё негодование владельца несчастного животного, девушка лишь вздохнула и легонько оттолкнула кота от своей ноги, надеясь, что тот исчезнет навсегда. — Замолчи. Всё нормально, говорю же. — Дженни старается посмотреть построже, но получается лишь смешная гримаса недовольного ребёнка от чего Джису лишь хмыкает в кулак. — Раз всё так замечательно, чего это ты тогда спиться решила?       Тёмные глаза Джису ехидно сощурились, словно выворачивая всю душу наизнанку и видя все потайные желания, а пальцы забарабанили по подлокотнику. Взгляд то и дело ненавязчиво блуждал с зажатой бутылки коньяка в руках Дженни на ненавистного кота, который премило расположился на мягкой перине кровати возле ног хозяйки.       Вся Джису с головы до ног не вписывалась в обстановку комнаты, как тот дубовый шкаф со столом. В бархатном чёрном платье по колено, обшитым тёмно-синим бисером, с белоснежным пришитым выглаженным воротничком и маленькой незаметной белой ленточкой на груди, она была похожа на наивную школьницу, и в то же время на взрослую состоятельную женщину, с опытом в вагон и маленькую тележку. Тёмные волосы были убраны в высокий конский хвост и заколоты серебристой заколкой. Её бы в какие-нибудь огромные загородные дома где-нибудь во Франции, обставленные не хуже замков, с ухоженным огромным зелёным садом, в котором вдалеке плескалась кристально прозрачная вода прудов. Где всё было засаженно тенистыми деревьями, клумбами с чудесными яркими цветами, зелёными лужайками и ещё чем только не заблагарассудится в несколько километров, как любимую дочь и наследницу колоссального состояния, а не вот это вот всё. Дженни уныло пробежала взглядом по комнате. Да, здесь ей не место.       Дженни же такая простенькая в брюках и какой-то помятой фиолетовой рубашке, с распущенными запутавшимися каштановыми волосами и длинными серьгами наперевес. И как её угораздило познакомиться с Джису? — Я спокойна. — нет, всё внутри горит, пойду открывать чёртов коньяк, пора уже становиться алкоголичкой, годы не ждут. — Злоупотреблять алкоголем можно и в спокойном расположении духа, к тому же это ужасно неумелая ложь. Устала? Значит, ты снова ходила к Лисе, и кое-кто опять выжал из тебя все соки.       А любить Лису действительно безумно утомительно. Просто потому что до неё из этого неблагополучного района на метро около часа езды. Потому что никакой любви то, больше не осталось и в помине, а в сердце лишь тлеют угольки былой страсти, не способные снова гореть, проливая свет и прогоняя потёмки чужой души, благодаря которым непознанное, таинственное холодное сердце становится родным, при мысли о котором по венам мягко разливается живительное тепло. Потому что каждый раз стоит ей переступить порог её дома, она начинает умолять переехать к ней и перестать платить за аренду этой идиотской, по её мнению, комнаты. Дженни не обижается, пусть даже эта убогая комната с уродливыми золотыми обоями значит для неё чуть больше всего мира. Она не обижается, даже если бы её попросили отдать самое дорогое в её жизни в обмен на эту комнату, она бы отдала, ведь как ни странно кроме неё у Дженни ничего больше то и нет. Лиса просит и не подозревает, что Джен и в кошмарах не приснится переезд в чужую огромную квартиру, с панорамным видом из незашторенных окон на огромный город с одиннадцатого этажа, обставленную слишком офисной чёрно-белой мебелью, чтобы там был хоть какой-то намёк на уют, а по полупустым коридорам гуляет холодный ветер, залетевший из открытого окна. Потому что чужие губы на коже выводят из себя и вызывают лишь отвращение, вместо приятного чувства блаженства, ушедшего, кажется, навсегда. Потому что сказать реплику «давай расстанемся», которая спасёт нервы и время, потраченное в пустую, если всё так и будет продолжаться, обеих сторон, Дженни не в силах, а Лиса и не задумывается об этом, ослеплённая прошедшим счастьем. Дженни привыкла. Привыкла к походам по магазинам каждую субботу, привыкла к неуютной скучной квартире, привыкла наматывать круги на метро, тратя на это целый час, привыкла смотреть вместе фильмы ужасов, вскрикивая при каждой возможности, а потом прижавшись друг к другу провести всю ночь, вздрагивая, как заяц от любого звука и воевать за пульт, когда по телевизору показывали в одно время новые серии сериалов. Привыкла к ставшему уже родным громкому смеху и совсем не милым попыткам сделать детский голос, дабы добиться желаемого.       И всё это нужно давным-давно оставить в прошлом и закрыть за собой тяжёлой дверью с железным засовом, но Дженни слишком устаёт целыми днями напролет казаться влюблённой и заботливой, чтобы хватало сил на расставание. Она сделает это как-нибудь потом, когда… А когда собственно что? Наступит конец света и терять уже будет нечего? Когда Лиса перестанет быть влюблённой дурой и бесстрашно взглянув в глаза суровой реальности сама предложит закончить всё это? Когда?       Дженни обречённо вздохнула от этих отвратительных мыслей, после который на душе становится гадко и впору идти за мылом с верёвкой и посмотрев на коньяк, принялась его открывать.       За окном шёл ливень, глухо тарабанивший по грязному стеклу. Серые тучи скрывали яркое осеннее солнце за собой и не пропускали ни одного лучика, словно Цербер не дававший ни одной душе выбраться из царства мёртвых. Серые грозовые облака на небе было настолько плотными, что без часов нельзя было толком понять утро сейчас или вечер. Ещё зелёные листья деревьев радостно избавлялись от тяжёлого слоя пыли, покрывавшего их, а земля жадно впитывала необходимо, но не менее драгоценную, в этих местах влагу, стараясь забрать себе как можно больше. Лужи на улице заполнялись до краёв, не успев толком высохнуть и теперь не вместившаяся вода разливалась по всему тротуару, а грязь хлюпала под ногами спешивших прохожих. Девушка в чёрном платье подошла к окну и открыла его настежь, впуская в душное помещение свежий воздух, пропитанный запахом мокрого асфальта. — Каждая вторая девушка, начав сама себя грызть изнутри, ступает на скользкую дорожку. — Джису отрешённо наблюдала, как подруга вливала в себя спиртное прямо из бутылки, не заботясь о правилах приличия. — Спасибо, я не буду. — Плевать, считай, что я одиннадцатая.       Прошло примерно около получаса с той поры, как бутылка была открыта, а Дженни по-прежнему сидела в той же самой позе и задумчиво гладила кота, уставившись в одну точку. Новая фиолетовая рубашка окончательно помялась, словно она отроду не была знакома с утюгом. В комнате наступила умиротворяющая тишина, не мурлыкал даже кот, боясь спугнуть долгожданную тишь, которая становится такой недосягаемой мечтой, стоит только Ким переступить порог чужой комнаты. Вечные резкие замечания и несмешные подколы входили в эту обитель безвкусицы вместе с Джису, как её верные, не отходящие от неё ни на шаг попутчики. И всё же в этой глубокой спокойной тишине было что-то невероятно притягивающее. Она мягко, как туман, укутывала тебя в своё лёгкое по-особенному уютное покрывало, заставляя забыть обо всём и чудным тихим голосом, словно лёгким дуновением ветерка пела песни и заботливо отправляла в царство Морфея. Некоторые ненавидят тишину, так как в её медлительном спокойствии начинают задумываться, переосмысливать свои поступки и прожитые мгновения жизни. Джису же только клонило в сон. Привыкшая к скорому течению времени, активной стрессовой жизни, быстрым молниеносным решениям, она была совсем беззащитна в размеренности повседневной жизни. Ким и думать забыла о хозяйке помещения, провалившись в полудрём, как напротив послышались тихие всхлипы. Пусть Джису и не относилась к сожалеющим о чём-то людях, но к этому типу определённо относилась её подруга, тратя время понапрасну. Что сделано, то сделано. Хотя подруга готова была поспорить, что причиной плохого настроения и глупых слёз, стало то, что как раз-таки ещё не сделано.       Девушка недовольно открыла один глаз и вопросительно направила взгляд на фигуру напротив, не задавая никаких вопросов. Дженни сидела вся свернувшись в комочек, обхватив руками свои колени и прижавшись к стенке. Рядом с ней в немного другом комочке лежал кот, который всем своим видом давал понять, что за хозяйку особо не переживает. Джису вздохнула. Теперь её придётся успокаивать, говорить подбадривающие речи, а делать этого она совершенно не умела. Тем более она абсолютно точно будет отвлекаться на этого наглого котяру, который кажется только и ждёт чьих-то слёз и горечи. Эх, выкинуть бы его куда-нибудь. — Чего ты ре… — Стой! Я должна кое-что тебе сказать! — Дженни смотрела, двигалась, да даже протянула руку, пытаясь остановить подругу как-то совсем не так, как нужно, и Джису понимала и чувствовала это каждой клеточкой своего тела. В чужих тёмных глазах цвета свежего кофе было что-то совершенно новое, чего Ким не видела ещё никогда. Что-то такое отчего-то замирало, то начинало бешено стучать в груди сердце, словно предвкушая какой-то приятный сюрприз. Так же стучало сердце у десятилетней Джису, когда она проснулась под утро на Новый год и обнаружила под ёлкой сиреневую коробку, перевязанную белоснежной бархатной ленточкой, в которой должна была, ну, просто, обязательно должна была лежать кукла. Как-то она совсем некстати вспомнила про эту детскую игрушку.       Что может ей сказать Дженни? Единственная вещь, что Джису ждёт из её уст никогда оттуда не вырвется, потому что никогда и не взбредёт в чужую голову. Ничто не поразит сердце купидоновой стрелой, не заставит в тёмном далёком уголке души теплиться разрастающемуся необычному чувству. И в красивой разукрашенной сиреневой коробке окажется не новая кукла в голубеньком ситцевом платюшке с чудесными светлыми волосами, а совершенно ненужная мальчишечья машинка. -…вёшь. Неужели признаёшься мне в любви? — Дженни ошарашенно вскинула глаза на Джису, стараясь понять шутит она или давно всё знала. Как ребёнок, пытающийся выяснить у родителей привезли ему подарок или нет, так и она, как казалось ей, совершенно незаметно глядела в глаза подруги, силясь разглядеть задоринку, присущую всем словам Джису. Но чужие глубокие глаза, в бездне которых Дженни часто наивно хотелось утонуть, не выдавали ничего, в них было абсолютно пусто, и даже порой казалось, что в их темноте тщательно скрывалось полное безразличие ко всему происходящему.       Безысходность. Это то самое чувство, когда не знаешь куда себя деть, что сказать, как дальше жить вместе с невысказанной речью, когда сердце рвёт на куски, и ты не можешь больше молчать ни секунды, прекрасно зная, что никому твоя любовь даром не нужна и все с радостью откажутся от такого подарка судьбы, скрывая свою жалость и презрение за маской отчаяния к неразделённым чувствам. Лучше молчать, — отчаянно, как мантру, твердит голова, а слева под рёбрами бьётся идиотская надежда, которой хочется слепо верить, прекрасно осознавая предрешённый конец. Почувствовать себя пятнадцатилетней школьницей, включить сопливые песни про неразделённую любовь и как мир готова отдать за тебя я, и рыдать, рыдать, рыдать. Испортить старую перьевую подушку, намочив её своими никому ненужными слезами. Убежать вечером из дома в серой бесформенной толстовке и гулять по ночному городу до первых лучей восходящего солнца, представляя, что рядом, крепко схватив меня за руку ты. Залезть на скамейку и громко во всё горло прокричать: «Я люблю тебя, Ким Джису» под недоумённые взгляды прохожих. Люблю до последнего вздоха, люблю каждой клеточкой своего тела, люблю с головы до пят, такую какая ты есть со всеми твоими недостатками и достоинствами, в прямом смысле этого слова: бессовестную язву, невыносимую врушку, пытающуюся казаться самовлюблённой эгоисткой, неумеющую слушать укоры девушку с шилом в одном месте, незаметно засыпающую на всех фильмах ужасов, ту, которая старается перевести в шутку все, даже самые серьёзные темы, люто ненавидя серьёзность. — Джису… — Да? — Я люблю тебя.       Дженни не могла поднять свою голову с колен, слишком много требовало это сил и смелости. Взглянуть сейчас ей в глаза? Лучше провалиться сквозь землю и умереть от переломов. К тому же она так устала, признание человеку оказывается забирает так много энергии. Три слова без каких-либо предисловий и аллегорий, а ощущение будто всю душу вывернули наизнанку и быстренько, как попало запихнули обратно. С Лисой ничего подобного не было, и Дженни осознала, что какое-то странное чувство начало вдруг грызть изнутри. Должно быть это совесть. Негоже признаваться людям в любви, когда у самой давным-давно есть любящая девушка.       Прошло ещё пару секунд, и Дженни почувствовала нежные тёплые руки на своём лице, мягко заставляющие посмотреть на их обладательницу. Повинуясь безмолвному приказу, она осторожно, словно боясь спугнуть предмет своих мечтаний подняла голову с колен, не торопясь при этом поднять блуждающий по кровати взгляд. Она ощущала каждым миллиметром кожи как чужие пальцы почти незаметно гладили щёки, щекоча. Почему-то совсем не удивилась, когда Джису неожиданно уверенно сжала двумя пальцами подбородок, заставляя посмотреть ей в лицо, словно ждала этот момент всю жизнь. Хотя кому она врёт.       Дженни млеет, окончательно понимая, что происходит. В глазах напротив плещется не хладнокровное безразличие, а неподдельная нежность и ласка, утаенная до этого момента глубоко на дне этой тёмной пучины. Немигающий пристальный взгляд смотрит непозволительно нежно, одаривая такой давно нуждающейся в нём Дженни умиротворении и любовью, что та неожиданно поняла, как не страшны ей предстоящие зимние морозы, когда на душе так тепло. Джису смотрит так, словно вся страсть, мягкость и любовь, что есть в ней принадлежит с этого момента лишь одной Джен, и та не вправе растрачивать ни капли понапрасну.       Проходит ещё пару секунд трепетного молчания, которое Дженни находила прекраснее, чем миллионы разговоров, и она почувствовала тёплые мягкие губы на своих. Пунцовые уста с привкусом вишни продолжали осторожно целовать приоткрытые в удивлении податливые чужие губы, словно боясь, что Дженни исчезнет, как мираж в пустыне, стоит только к ней приблизиться.       Сколько она ждала, терпела, пыталась скрывать неизбежно подступающие комом к горлу, душащие чувства. Ловила каждый взгляд, старалась вести себя как можно невыносимее, чтобы Дженни наконец вышвырнула за дверь, не давая ни шанса даже на самую маленькую надежду, но с ужасом замечала, что младшая только сильней привязывается, не желая отпускать из своей цепкой хватки, в которую, как муха в ловушку паука, попалась Джису. В конце концов у Дженни была Лиса. Девушка, в которой Ким не видела ничего за что ту можно было хоть капельку полюбить. И каждый вечер приходя в это несомненно уютную, несмотря на все собственные злобные насмешки, комнату, которую Джен по нехватке денег снимала у какой-то пожилой женщины, и видя разбитую, уставшую от никогда непрекращающегося спектакля под названием «Всё ещё люблю Лису» Дженни, старшая ненавидела засевшую где-то между рёбрами противную девушку всё сильней, не имея на это по сути никаких причин, кроме глупой до боли жгучей ревности.       И сейчас Дженни не оттолкнула грубо, крича что-то про отношения, а смущённо отвечает на неспешные поцелуи. И Ким не мучает совесть, ведь у младшей уже как несколько долгих, но несчастных лет есть родной человек. Плевать, все давным-давно понимают, что дурацкие отношения изжили себя ещё где-то в начале второго года. И Лисе стоит понять.       Джису целует медленно, растягивая тягучее удовольствие, нагло покусывая нижнюю губу, и довольно ухмыляясь, когда Дженни выйдя из ступора, начинает смущённо отвечать. Ради этого блаженного момента, сладких бархатных губ, страстно целующих прямо сейчас, забыв обо всех правилах приличия, по которым Джису стоило устыдить младшую в своих грешных чувствах сразу после признания, стоило терпеть все эти годы, без капли раскаяния думает Ким. Неожиданно прервав манящий поцелуй, Джису постаралась заглянуть в глаза сидящей напротив девушки, решив в последний раз разрешить все вопросы здесь и сейчас. Но сделать это оказалось не так просто, ведь Дженни усилённо глядела в пол, не поднимая взгляда, словно видя старый ковёр в первый раз, и в целом напоминала раскрасневшуюся школьницу. Прокрутив в голове так точно подходившие сравнение, Джису с трудом удержалась от смешка. — Ну, ну, хватит, так стыдливо смотреть в пол, выглядишь, как нашкодивший щенок.       Должного эффекта это не произвело, и младшая, несмотря на всё возмущение (Джису знала, что внутри подруга пыхтит паровозом от подобного высказывания), головы не подняла, продолжая агрессивно сверлить взглядом пол. — Я тоже люблю тебя, Дженни.       Глаза в глаза. И не нужно никаких дурацких слов, когда такой многоговорящий, пылающий взгляд обращён на тебя.

***

— Лиса, нам нужно расстаться. — чужой голос звучит напряжённо, но уверенно. Девушка из трубки молчит, и напряжённая тишина длится секунд десять, кажущаяся Дженни вечностью под пристальным взором её любящей девушки с кровати, прежде чем на другом конце провода не слышится заливистый добрый смех. — Я думала ты это никогда не скажешь! Я так рада за вас с Джису! — Что? Отку… — Дженни, ты такая дура. Я знала об этом уже около года, когда должна была знать об этих, фу, порочных чувствах совсем не я. — Лиса продолжает тепло смеяться, что в комнате на противоположном конце города становится так светло, словно яркое солнце заглянуло своими лучами прямо сюда, выбившись наконец из-под тяжёлых грозовых туч. Золотистый кот в углу напыщенно фыркнул, не стесняясь выражая своё мнение по поводу этой ситуации.       Кажется, Джису стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь, таинственного слишком всё хорошо понимающего кота и эту чудесную девушку, по имени Лиса с располагающим к себе смехом.