***
– Назовите свое имя, – Коннор старается быть мягким, ему не нужно анализировать обстановку, чтобы понять как сильно напуган андроид перед ним. Ее зовут Люси, модель WR400. Девушка не реагирует на внешние раздражители, выглядя так, будто находится в спящем режиме. Люди выглядят также, когда после психологической травмы закрываются в себе. Коннор не пытается провести параллель, она сама посещает сознание, невидимой нитью протягиваясь сквозь алгоритмы. – Вы знаете, кто такой Дональд Дженкинс? – очередной вопрос в пустоту, остающийся без ответа. – Это ваш работодатель, верно? Он заявил, что вы пытались убить его. Тишина не давит и не сковывает, она лишь дает толчок к использованию другой стратегии. Коннор тянет руку, еле ощутимо ведя пальцами по столу, пока не натыкается на синтетическую кожу. – Вам нечего бояться, – он чувствует, как уровень стресса стабильно находится на отметке в 75 %, поэтому старается говорить еще мягче. – Я смогу помочь вам, только если вы позволите это сделать, – пальцы накрывают тыльную сторону ладони андроида, и девушка наконец приходит в себя, слегка дергаясь. У Коннора нет необходимости анализировать обстановку, чтобы понять – будь она человеком, мокрые дорожки слез давно опаляли бы ее румяные щеки. – Это… – Люси говорит ровно, с легким китайским акцентом, – это было унизительно, – взгляд становится, будто остекленевшим, – это было мерзко, когда он касался меня. Она замолкает на долгие минуты, а Коннор не торопит, только ждет и вкладывает во взгляд все то понимание и сочувствие, которые смог ощутить не так давно благодаря девиации. – Я работала няней, присматривала за сыном мистера Дженкинса – Сэмюэлем. Он чудесный малыш, всегда хорошо ко мне относился и каждое утро спрашивал, как у меня дела, – уголки губ девушки-андроида еле заметно дергаются, не выдавая улыбки, но остро на нее намекая. – Этим утром, когда я пришла к ним в дом, Сэмюэля не было, бабушка забрала его к себе на пару дней. Мистер Дженкинс не предупредил меня об этом. Когда я собиралась уходить за ненадобностью заниматься ребенком, мистер Дженкинс… – Люси вдруг резко хватается за руку Коннора, как утопающий за спасательный круг. – Он начал трогать меня, – ее голос преображается, показывая нотки наступающей истерики, – он сказал, что давно ко мне присматривается. Сказал, что я бы легко могла обслужить его. Я отказала ему, и он меня ударил. А потом еще и еще. Он сказал, что я всего лишь кусок пластика, а значит, ничего не чувствую, – и понизив голос до минимума, она наконец произносит еле тихо, придвигаясь к Коннору максимально близко. – Он меня изнасиловал. Я все еще чувствую его отвратительный запах, когда он пыхтел надо мной. Я все еще слышу у себя в голове его голос: «В следующий раз я позову своих друзей». – Детектив, – дверь в допросную распахивается резко, пугая девушку, тут же отпрянувшую от Коннора, – мистер Дженкинс приехал, когда его стоит пригласить? Коннор не слышит, он будто чувстует, как дверь соседней наблюдательной комнаты хлопает, и краем зрения улавливает силуэт Гэвина, прежде чем слышит звук удара и громкий крик.***
Гэвин не слышит шума вокруг, будто кто-то, не предупреждая, выключил звук. Он чувствует омерзение, расползающееся в груди вперемешку с гневом. Руки не дрожат, когда он наносит первый удар, затем второй и третий, попадая точно по лицу визжащего, как свинья Дональда Дженкинса. Зверь внутри рычит, забавляясь и наслаждаясь развернувшимся спектаклем. У Гэвина будто срывает все предохранители разом. Он хватает мужчину за лацканы гладко выглаженного пиджака, встряхивает и ударяет уже куда попадется, надеясь увидеть вместо отвратительной нахальной рожи кровавое месиво. Он слышит это хлюпанье, когда костяшки его пальцев касаются мокрой красной щеки. Липко, пахнет металлом и чем-то отвратительным, будто под кожей прогнившее насквозь мясо. Прямо как у него. Гэвин заносит кулак, но не ударяет, останавливаемый мыслью. «Прогнивший внутри», – нашептывается в голове голосом Карен. «Ты такой прогнивший, Гэвин». Он не чувствует, как его оттаскивают, как Хэнк пару раз бьет его ладонью по щеке. Лишь голос из прошлого в голове, ядом проникающий в его настоящее. Гэвин бежит, задыхается, спотыкается, бежит снова и не смотрит на разбитые костяшки, боясь увидеть сочащуюся гниль.***
Рид напивается дома осознанно, планомерно, то ли пытаясь заглушить воспоминания, то ли пытаясь их разбудить. Мысли о сегодняшних событиях путаются, сжимаются до размеров атомов, но после следующей рюмки вдруг взрываются до размеров сверхновой. Только одна из них остается неизменной, горя неоновой вывеской поверх всего остального. Дональд Дженкинс – ублюдок, каких нужно поискать. И дружки его, наверняка, тоже отпетые придурки. Он знает, как нужно с такими разбираться, что делать, чтобы подобное не повторялось. Как с его университетскими друзьями. От воспоминаний о Майке, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а из горла вырывается животный рык. Он не имел права, этот ублюдок, заверяющий, что они друзья, а потом делающий такое за его спиной. Майк, Дженкинс. Дженкинс, Майк. Голова кружится, а помраченное сознание объединяет два образа в один, отчего к горлу подступает тошнота. Этот образ – туманный силуэт, постепенно приобретающий знакомые черты. Гэвина тошнит. Желчь вперемешку с виски забрызгивает ободок унитаза, оставляя желто-карамельные разводы, и мужчину сворачивает пополам от образа в голове. Точь-в-точь он, с тириумными подтеками на руках и на шестнадцать лет наивнее. – Ублюдок здесь только я один, – смеется, хрипя. Он не заслужил ее. Она не заслужила того, что он сделал. Никогда не извиняясь вслух, извиняться мысленно вошло в привычку. Какими бы бездушными куклами они не выглядели, андроиды этого не заслужили. Ни Карен, ни Коннор. От мыслей о последнем хочется выть. – Вот же обаятельный сученыш, – пальцами давит на скрытые веками глаза и выдыхает, выпуская всю накопившуюся за день усталость. Коннор – это его личная совокупность противоречий: ненависти, вины, желания и успокоения, каждое из которых по-особому давит на и без того изломанную психику детектива Рида. Он не знает истинную причину ненависти, может лишь догадываться. Так ведь поступают отличные полицейские, они строят догадки и предположения, вычленяя ненужное из общего списка. Закрыть глаза и подумать мешает высокое содержание алкоголя в крови и головокружение, которое вот-вот заставит облокотиться на пол. Сознание становится похожим на потревоженный улей, где каждая мысль перестает быть на своем месте, перемешиваясь с остальными и формируя общий жужжащий ком. Головокружение побеждает, и Гэвину приходится все же присесть, сосредотачивая все свое внимание на стене перед ним. Только бы не думать и не пытаться анализировать. Но все планы летят к черту, а перед мысленным взором сквозь туман на Гэвина смотрят шоколадного цвета глаза. Коннор так похож на нее, что хочется разбить его лицо, сделать его совершенно отличным от того, что он сохранил в памяти. Он ненавидит его так сильно за это. За то, что похож на нее, за то, что заставляет Гэвина чувствовать слишком много всего. И Рид впервые за долгие годы чувствует вину не перед Карен, а перед кем-то другим. Это ощущается иначе, заставляет мыслить иначе, видеть все вокруг иначе, будто он наконец проснулся. Гэвин открывает глаза и впервые чувствует себя… живым. Новые эмоции дарят лишь больше переживаний, и мужчине как-то даже не плевать. Он желает чувствовать больше, ярче, сильнее. Он злится. И все из-за пресловутого куска пластика. Снова. Первый удар об стену ощущается очень туманно, сквозь призму выпитого алкоголя. Успевшие покрыться корочкой, раны на костяшках вновь начинают кровоточить, оставляя красные мазки. Второй удар дает о себе знать тупой болью в запястье – ушибленная рука ничто по сравнению с душевными метаниями. Третий удар становится последним, когда всего на секунду красное кажется синим. Гэвин отшатывается, смотрит ошалело и видит себя. Вот он – белый кафель, чью чистоту со временем забрызгала смесь красного и голубого. Отвратительное сочетание, въевшееся в его натуру, как напоминание о самом ужасном. От самовыедания отвлекает звонок в дверь, хоть поначалу и кажется, что это лишь шум в голове. Открывать не хочется, но неумолкающая трель начинает вызывать головную боль. Через минуту идея открыть дверь уже не кажется хорошей, когда Гэвин встречает на пороге Коннора. – Добрый вечер, детектив Рид, – андроид выглядит, как всегда вычищено и выглажено, будто одежда на нем загрязняться и мяться попросту не может, и это раздражает. – Ты какого черта тут забыл вообще? – скорее рычит, чем говорит Гэвин, но андроида это уже давно не напрягает. – Вы довольно быстро покинули полицейский участок. Я зашел узнать, в порядке ли вы, – он замолкает на пару секунд, и вглядывается в глаза. – Так вы в порядке? – В полном, как видишь, – огрызаться Гэвин умеет, как никто другой, привычка, ставшая частью его натуры. – А теперь можешь валить, куда хочешь. Закрыть дверь он не успевает, остановленный рукой надоедливого андроида. – Я анализировал, – продолжает Коннор спокойно, будто его не пытались только что выставить. – То, что произошло сегодня. Ваше поведение показалось мне… странным. Я считал, что вы ненавидите андроидов, но поговорив с лейтенентом, узнал, что это не так. Вы относитесь к ним с безразличием. Так почему сегодня вы повели себя иначе? Гэвин смотрит на пальцы андроида, придерживающие дверь, и непроизвольно облизывает пересохшие губы. Злость поднимается глубоко изнутри, а зверь в предвкушении скалит острые зубы. Мысль о возможности придушить андроида прямо сейчас отзывается неприятным жжением. – Слушай, Коннор, вали-ка ты отсюда. Если не хочешь, чтобы я разукрасил твое смазливое личико, конечно, – Гэвин давно понял, что угроза – лучшая защита от самого себя. Коннор не двигается, анализируя ситуацию. И если его подсчеты верны, оставаться здесь опасно в первую очередь именно для него. А его подсчеты всегда верны. – У вас пальцы в крови, – замечает андроид, наклоняя голову набок, и желая коснуться. – И тебя это не касается, – Гэвин лишь больше щерится, сжимая зубы и выдыхая через рот, чтобы успокоиться. Внимание андроида сейчас совсем не к месту. Не тогда, когда еще минуту назад Гэвин представлял, как разбивает его лицо. Коннор не слушает, тянется вперед, делая пару шагов вперед и оттесняя раздраженного Гэвина. – Эй, ты куда это заглядываешь? Тебе зачитать мои права на собственность и личное пространство, или сам вспомнишь? – Рид упирается ладонью в плечо андроида, в попытке остановить, и это срабатывает. Правда, ненадолго. – Позвольте войти, это не займет много времени, – Коннор выглядит сейчас, как щенок, пытающийся заслужить похвалу: заглядывает в глаза, тянется ближе, разве что на задние лапки перед Ридом не становится. Если можно так выразиться. И это определенно не вяжется с тем образом, который Гэвин составил в своей голове. – Я думал, что мы уже договорили, – Гэвина будто распирает изнутри огромным количеством несвойственных, позабытых эмоций, он не хочет сейчас сорваться, он не хочет. – Вы для меня, как это говорится «человек–загадка». Я пытаюсь понять вас, чтобы в дальнейшем работать было проще. И позвольте мне оказать вам медицинскую помощь, в противном случае ваши руки могут сильно опухнуть и получить еще большие повреждения, – Коннор говорит мягко, вкрадчиво, словно с ребенком, которому нужно объяснять элементарные вещи. – Пожалуйста. В голосе Коннора океан спокойствия, который в голове Гэвина превращается в страшный бушующий шторм. Но мужчина сдается, делает шаг назад, потому что алкоголь выветривается, заставляя острее чувствовать боль, которая постепенно начинает накрывать с головой. – Я бы сказал, мол, чувствуй себя, как дома, но к черту, – машет рукой и отходит, пропуская андроида внутрь. Но стоит закрыть дверь и обернуться, как он уже жалеет о своем решении. Коннор проводит ладонью по заляпанному красным кафелю и непринужденно кладет пальцы себе на язык. Гэвин заторможенно понимает, что андроид проводит анализ, но выглядит это все равно, как нечто неприятное и одновременно будоражащее. – Это ваша кровь, детектив, – через секунду отзывается андроид, заканчивая анализ. – Да, спасибо, я в курсе, – Гэвин лишь закатывает глаза и трет переносицу. – Зачем вы били стену? У вас проблемы? – от внимательного взгляда и участливого тона все внутри начинает кипеть с удвоенной силой. Гэвин подходит к Коннору медленно, будто хищник, готовый к прыжку. – Даже если и так, тебя это не касается, – он вкладывает в голос столько угрозы, чтобы точно было понятно – он не настроен на сеанс психоанализа. – Позвольте помочь вам. Я вижу, что вы на протяжении последних дней сам не свой. Я хотел бы… Гэвин не дает договорить, прижимая Коннора к стене, и пачкая тем самым его вычищенный пиджак своей кровью. – Ты не можешь хотеть, ты же чертов андроид, робот, пластиковая кукла. Ты не живой, Коннор. Не живой, – что-то внутри Гэвина взрывается, осколками задевая все вокруг, и в частности Коннора. – Гэвин… Не надо, я хочу помочь. Рид пальцами обхватывает шею Коннора, вдавливая тело в стену, то ли просто пытаясь напугать, то ли действительно собираясь убить. – Что ты почувствуешь, если я нажму на шею сильнее или ударю головой об стену? – голос дрожит от переполняющих сознание эмоций. – А, тостер? Что? Андроид молчит, пристально вглядываясь в серые глаза напротив, но только на этот раз почему-то не анализирует ситуацию в попытках найти наиболее оптимальный вариант. Возможно, потому что он не боится Гэвина. Потому что он понятия не имеет, что может почувствовать. Потому что он понятия не имеет, почувствует ли вообще. Он делает то, что кажется сейчас единственно верным вариантом – он решает довериться интуиции. Если это можно так назвать. – Разочарование, – голос ровный, а слово будто горчит на языке, а может он просто слишком сильно закусил щеку, давая тириуму протечь. Гэвин замирает, а хватка цепких пальцев на бледной шее немного ослабевает. Коннор продолжает все так же спокойно: – И обиду. На вас, детектив. Рид смотрит в слишком живые глаза напротив, невольно осознавая, что не может нажать сильнее. Не может отнять… жизнь? Серьезно, жизнь? Откуда она у андроида? Почему он смотрит с таким осуждением, будто ему не все равно? Гэвин разжимает руку, хватаясь за пиджак, и утыкаясь лицом в теплое плечо Коннора. После недолгого молчания он говорит тихо, кажется, надеясь быть неуслышанным: – Я боюсь. – Боитесь чего? – Коннор не решается коснуться рукой спины Гэвина, хоть кончики пальцев и покалывает от желания. – Что когда я умру, бездушная машина займет мое место. Андроид плавно ведет пальцами по воздуху вдоль позвоночника, не касаясь, но отчетливо ощущая исходящее от мужчины тепло. – Боялся, – добавляет Гэвина спустя несколько секунд раздумий. – А сейчас? – пальцы трогают самые кончики торчащих в разные стороны прядей. – Я не против, если этой машиной будешь ты. – Потому что вы считаете меня хорошим детективом? – ладонь Коннора замирает в воздухе на границе шеи и воротника: анализ ситуации требует не касаться, что-то внутри отчаянно сопротивляется. Гэвин молчит слишком долго, размеренно дыша и успокаиваясь от запаха хвои и дождя, которыми пропитан пиджак андроида. «Ты в сосновом бору что ли гулял?» – вертится вопрос на языке, пока Рид вдруг не чувствует теплые пальцы на загривке. Они касаются аккуратно, проводят по коже, изучая. От Коннора веет любопытством и интересом, словно от маленького ребенка, и Гэвин глубоко вдыхает напоследок, поднимая голову и упираясь взглядом в стену из упрямства и детского волнения. – Детектив? – андроид сужает глаза и на незначительные пару сантиметров приближает лицо. Вроде, обычный жест, но Рид все замечает. – Потому что я не считаю тебя машиной, – наконец выдыхает Гэвин, устав от борьбы с самим собой. Рид не ненавидит Коннора. Он ненавидит лишь самого себя.