Relentless you survive

Что там ещё остаётся говорить? Что там ещё остаётся делать с этими осколками на полу, об которые Джей-Джей режет руку и ругается на французском, отбрасывая кусок вазы подальше. Тот приземляется на мрамор около камина и разлетается во все стороны мелкой фарфоровой крошкой, а Джей-Джей бросает это дело и садится задницей на ковёр, прямо рядом с останками вазы. – А ведь красивая была. Можно было бы туда мой пепел сложить когда-нибудь, – говорит задумчиво. Oтодвигает особенно большой осколок, грозящий порвать джинсы, и приземляется рядом. – Это ваза. А пепел складывают в урну. – Да иди ты, а? – Джей-Джей трогает ворс ковра и не смотрит на него. – С удовольствием. Уже пришёл, – Отабек не трогает его, хотя ладонь Леруа лежит совсем рядом: протяни руку, накрой, сделай первый шаг? Отабек ждёт. Первый шаг делает сам Джей-Джей, как всегда, это аксиома – укладывает вихрастую макушку ему на плечо с глубоким вздохом и говорит: – А чинить как будем? Отабек поднимает глаза к потолку, где штукатурка продырявлена ровным рядом дыр от пуль; осматривает руины их гостиной: разнесенный диван, вспоротые подушки, разбитую бутылку вина в камине, заточку рядом и содранную скулу Джей-Джея и понимает, что вот это все – жизнь. – Ты опять думаешь свои глубокие мысли, – в плечо презрительно фыркают. – Вон там целый горшок остался с орхидеей, – многозначительно отвечает Отабек. – Намекаешь на то, что она прилетит мне в ебало? Хера с два, – заявляет Леруа. – Пожалей цветочек. Отабек валится на спину, задней мыслью понадеявшись, что там нет осколков. Джей-Джей сразу внаглую лезет сверху, садится на бёдра и сжимает коленями. Наклоняется и шепчет прямо в губы, щекоча отросшей чёлкой: – В следующий раз не будешь выделываться перед всеми. Отабек хочет поспорить, что выделывался как раз-таки сам Леруа, подкатывая к девушкам у барной стойки, но Джей-Джей смазанно целует его, и желание ругаться пропадает. В конце концов, они отлично отвели душу, пока громили гостиную. *** Купюры ни у кого нет, все сраные буржуи с карточками, и приходится нюхать белый порошок прямо из ладони. Рядом ржёт Джей-Джей, у которого нос будто пудрили, и на фоне де ла Иглесиа поёт что-то дурным голосом, пока перед глазами малиновые всполохи клубного освещения не начинают плыть. Отабек с удовольствием принимает предложенный шот, глотает, даже не почувствовав вкуса, и смеётся над Джей-Джеем, который валится на диванчик, выкинув очередное па. – Бекс, а прикинь, что мама бы сказала? – глаза у него дурные-дурные, с огромными в скачущем свете зрачками – накурился, дурак, а опять про маму. Отабек на минуту виснет – а на самом деле, что сказала бы мама? Мама б сказала: сынок, ты что, ебанулся? Джей-Джей блюет в туалете, а Отабек едва сдерживается, чтобы не последовать его примеру. Мимо проходит какой-то тип, бросает нечитаемый взгляд и исчезает в соседней кабинке рядом с Леруа. Тот поднимает голову, сплевывает и скалится в своей фирменной улыбке – от уха до уха, словно ножом резанули и оставили красный рот ухмыляться в вызове всему миру. Подходит к Отабеку, глубоко вздыхает и утыкается лбом в лоб. От него ничуть не воняет, даже несмотря на недавние обжимания с унитазом, а глаза на пол-лица, ошалевшие, и в то же самое время пугающе трезвые. Отабек ловит выдох с его губ, чувствуя, как воздух смешивается в легких, и вываливается на улицу покурить, выгнать его оттуда к чёртовой матери. Джей-Джей увязывается следом, подпирает лопатками стену с ободранными плакатами, смотрит исподлобья. – И что ты мечешься? Отабек не отвечает, только запаливает ещё одну сигарету и меряет шагами узкий проулок. Во взгляде Джей-Джея по серебру струится осуждение. *** Отабек снимает пистолет с предохранителя и направляет его на человека напротив. Все начиналось более чем хорошо, но разводить себя на большие деньги Отабек никому не позволял, и ни на что подобное не договаривался. За спиной Джей-Джей тихо говорит: – А раньше ты бы не стал так делать. – А ты мне в совесть не нанимался, – Отабека берет злость, он прекрасно знает, какое у Джей-Джея выражение. – Алтын, ты же не убийца, – по лбу мужчины принтом рассыпаются крупные капли пота, а в глазах стылый ужас. – Я – нет. А вот он – очень даже, – спокойно поясняет Отабек, показав себе за спину, и стреляет, успев увидеть на лице мужика недоумение. Дальше от его лица мало что остаётся – пистолет крупнокалиберный, ошмётки летят далеко, забрызгивая стену. Джей-Джей сгибается, как будто вот-вот блеванет, но только сотрясается в судорогах от сухих позывов. Отабек отворачивается. Ему нестерпимо хочется подойти и обнять, почувствовать знакомое тепло, увидеть блеск в глазах. Вместо этого он бросает пистолет в красную кляксу на стене и уходит. *** Джей-Джея с его неисправимым оптимизмом хочется треснуть по сияющему лицу. Так, чтобы сломать ровную линию улыбки, покорёжить изящные черты, разворошить нарочито небрежную прическу, чтобы змеиное гнездо внутри зашипело и затихло хоть на минуту. Вместо этого Отабек открывает бутылку пива и перекидывает ее Леруа. Тот ловит и морщит нос: – Плебейское пойло. – Гиннесс, между прочим, – Отабек бы открыл шампанское, но кончилось ещё в самолете. – Неважно. На Джей-Джея жалко смотреть, он весь будто полупрозрачный со своими глазами на пол-лица и вымученной улыбкой. Время – стоп-кадр, замёрзший в вечности момент, и Отабек упивается им, впечатывает его образ себе в память, а потом образ материализуется перед глазами, берет лицо в ладони и невесомо жмётся губами к губам. И сразу картинка размываемся, плачет подтеками красок, оставляя чистые ощущения. Отабек бы поплыл, но уже дальше некуда. Банка пива катится по полу с гротескным грохотом, шипя, выплёвывает содержимое на белый ковёр, беззащитно лёжа блестящим боком кверху, и Отабек ее в этот момент прекрасно понимает. – Зачем ты так. Это даже не вопрос, скорее попытка, или наполовину утверждение, где «так» – неизвестное с областью определения от минус бесконечности до плюс бесконечности, и хер разберёшься, что хочется сказать. В это «так» вложено настолько многое, что оно почти становится бессмысленным, повисает на кончике языка горькой остротой, и на сердце так же, остро и горько. – Алтын, с кем ты там болтаешь? – в комнату заглядывает Лео с гитарой наперевес. Отабек бросает через плечо: – Да ни с кем. Сам с собой. – Ну ладно, – тянет Лео и исчезает, наигрывая что-то испанское. Джей-Джей скрещивает руки на груди. – Я, значит, никто? Отабек безумно хочет его переубедить, заверить в том, что Леруа для него если не весь мир, то большая его часть, и говорит он с ним абсолютно осмысленно. Но какая-то часть разума, ещё не полностью задурманенная коксом и алкоголем, знает правду. Кроме него, Джей-Джея никто не видит. Потому что Джей-Джея уже месяц как застрелили. Потому что Джей-Джей умер у Отабека на руках. Потому что Отабек больной ублюдок и продолжает с ним разговаривать. Поэтому Отабек смотрит не-Джей-Джею в глаза и медленно, невозможно медленно кивает.