В открытую форточку дует ветерок, принося с собой в маленькую кухню хрущевки звуки и запахи вечернего города.
Светлана оборачивается, услышав приглушённые чертыхания, и видит, как Димка старается въехать на кухню, не ободрав себе при этом локти. Мелькает мысль, что надо уже сделать ремонт и расширить дверные проемы, чтобы инвалидная коляска легко проходила, но все упирается в нехватку денег.
— Привет.
Улыбка выходит скованной. Не удивительно, улыбаться совсем не хочется, и она поспешно отворачивается, чтобы он не успел заметить, и нарочито бодро продолжает:
— Как смотришь на то, чтобы сегодня прогуляться? Погода шикарнейшая, но народу, как ни странно, мало. Мне казалось, что в такой вечер все захотят прогуляться. Хотя, может, ещё просто рано.
Она не особо любит вот так болтать обо всём подряд, но… научилась. Пришлось. Потому что так можно притвориться, что это не твой собеседник молчит, а ты не даешь ему и слова вставить.
— Ну так как, прогуляемся?
Руки машинально ставят разогреваться чайник, режут бутерброды на быстрый перекус. Более плотный ужин она приготовит позже, сейчас хочется немного передохнуть после работы. День сегодня был… суетный и бессмысленный. Впрочем, как и вчера, и позавчера…
— Зачем?
— Просто так. Чего дома весь день сидеть? К тому же свежий воздух полезен.
— В городе — и свежий воздух?
Раньше он сам именно с такими словами вытаскивал ее на прогулку. А она упиралась, говорила, что устала и мечтает только о том, чтобы поваляться на диване с книжкой и любимым мужчиной под боком. Раньше…
— В парке более-менее.
— Не хочу.
Одно и то же. Который вечер подряд. Можно было и не спрашивать. Но она же упертая, как баран. И всё же надеется, что сегодня он, наконец, скажет: «А пошли, прогуляемся».
— Хорошо, как скажешь.
Ей очень хочется прогуляться. Находиться дома практически невозможно. Слишком давит здесь все, и время тянется невыносимо медленно. На работе оно пролетает час за минуту, а дома замирает, будто в детской сказке, где пришел злой волшебник, сказал «крибле-крабле-бумс» и остановил часы. А мимоходом ещё и заморозил сердце её мужа.
Кружки с чаем уже на столе, туда же отправляется тарелка с парой бутербродов. Прежде чем сесть напротив, она привычно целует его в уголок губ. Он так же привычно дёргает головой… словно ему неприятно. И последнее время ей начинает казаться, что это на самом деле так. Внутри всё обмирает и словно коркой льда обрастает, и избавиться от этого ощущения не получается, хоть и очень хочется.
Но гораздо больше ей хочется, чтобы он обнял ее и как раньше сказал, что все будет хорошо, они справятся со всем. Ведь они вместе. Но… он молчит. И все чаще даже не смотрит в её сторону. Ей плакать хочется, но нужно быть сильной. Ради него. Ради них.
Тягостное молчание давит. И руки начинают дрожать, а любимый чай становится безвкусным. Он так и не притрагивается к своей кружке и смотрит мимо нее в окно. Опять.
— Где планируешь отмечать день рождения?
Вопрос застаёт врасплох.
— Да я и не хотела его отмечать.
— Почему?
— Не знаю, просто, — она пожимает плечами, стараясь, чтобы это выглядело как можно более естественно.
— Денег нет, да? Опять все потратила на бессмысленные походы по врачам? Я сколько тебе говорил — не надо!
— Ди-им, — робко тянет она, — ну что ты?
— Хватит уже!
Она вздрагивает от резкого крика и втягивает голову в плечи, стараясь стать меньше. Будто это поможет избежать очередной ссоры.
— В смысле?
Ей не составляет труда сделать вид, что не понимает. Хотя… что тут понимать? Один и тот же разговор каждый вечер. Она выучила уже каждое слово.
— Вот это всё, зачем?
Его дерганое движение рукой в воздухе больше не заставляет шарахаться в сторону.
— Что — всё?
— Хватит врать, что тебе ничего не нужно! Хватит притворяться, что всё в порядке! Хватит меня жалеть!
От его удара раскрытой ладонью по столу кружка подпрыгивает, расплескивая чай причудливой лужицей.
— С чего ты взял, что я тебя жалею?
— А для чего ещё тебе быть со мной?!
— Потому что я тебя люблю! Такой вариант тебе не приходил в голову?
Как же она устала это доказывать.
— Да хватит врать!
— Да я не вру!
Только бы не сорваться. Нельзя ни в коем случае. Но как же трудно постоянно держать эмоции под жестким контролем, она ведь тоже не железная.
— Сколько можно? Я тебе не верю!
— Почему?!
— Да потому, что я инвалид!
— Ну и что? Как это может повлиять на мои чувства к тебе? Мне всё равно. Ты — это ты. Остальное не важно.
— Я вижу, что это не так! И не уходишь ты только из жалости. И это бесит! Хватит возиться со мной! Я устал от твоей лжи и притворства. Надоело!
— Мне нужен только ты. Услышь меня, пожалуйста.
— Я слышу.
— Тогда поверь!
— Не могу. Ты слишком плохо притворяешься, чтобы это могло казаться правдой. Оставь уже меня в покое. Я устал от твоей опеки!
Он резко разворачивает коляску, стукается коленом о ножку стола, в дверном проёме всё же обдирает локоть об косяк, матерится и выезжает, наконец, из кухни.
Минуту-другую она просто смотрит ему вслед. А потом внутри словно срываются все предохранители, эмоции вскипают, и их не удержать. Кружка с остатками чая летит в стену, тарелка с бутербродами на пол. А она нет?! Она не устала в одиночку вытаскивать его из конуры, в которую он залез? Спрятался там. Забился в угол. И не хочет вылезать! Построил вокруг себя никому не нужные баррикады и решил, что она его разлюбила. Как, ну как ему объяснить, что он не прав?! Подумаешь, что он больше не перспективный гонщик, а просто ее муж, ставший калекой после аварии. Она его вовсе не… Осознание его слов — ножом по сердцу, застрявшим вдохом в горле. Он устал… от неё?
Ей кажется, что она слышит, как трескается душа и мелкой крошкой осыпается на пол.
Минута, две, три. Она так же неподвижно сидит, смотрит в никуда и не понимает. Не понимает, как так получилось. Она же старалась, очень. Пыталась сделать всё, чтобы он не чувствовал себя… неполноценным. Пыталась всегда быть рядом и поддерживать его. Может, она была слишком навязчивой? Может, ему это просто было не нужно?
— Ясно. Понятно.
В голосе проскальзывают истеричные нотки. Ей нужно выйти. Прямо сейчас. На улицу. Куда угодно. Но подальше. Просто больше нет сил. Надо передохнуть. Проветриться.
Проводит по волосам, по привычке собирая их в кулак на затылке. Со второй попытки всё-таки встаёт, хотя ноги так и норовят подкоситься. Да ещё и поскальзывается на разбросанных по полу колбасе и огурцах. Плевать, потом уберет. Она ненадолго. Совсем на чуть-чуть, только проветрит голову, чтобы всякие неправильные мысли туда не лезли. И вернётся. И попытается поговорить с ним ещё раз. Попытается объяснить, что всё, что он себе напридумывал — неправда. Вот только… она уже почти не верит, что сможет его убедить.
Вечернее солнце бьёт в глаза после полумрака подъезда. Да, глаза слезятся именно от солнца, ведь оно такое яркое. Ноги сами привычно сворачивают к парку за домом.
Она устала. На самом деле просто катастрофически вымоталась. Но вовсе не оттого, что их жизнь так кардинально изменилась. Что теперь многое ей приходится делать самой. Да, бывает физически тяжело. Но это не важно! Это мелочи. Она устала от его недоверия. Почему он считает, что инвалидное кресло должно повлиять на ее чувства? Он же знает ее. Они же уже больше десяти лет вместе. Или… мысль прошивает сердце насквозь, и она замирает на полушаге: так больно становится. Неужели это он ее больше… не любит? А ведь и правда, он больше не улыбается ей. Всегда раздражается, когда она рядом, и старается уехать в другую комнату. Но она списывала это на послеоперационный период. Всё же ему, привыкшему постоянно быть в движении, тяжело смириться с инвалидным креслом.
И что теперь? Как она без него? Зачем? Для чего? Она растерянно смотрит по сторонам, словно надеется найти ответ в зелёных кронах деревьев, или, быть может, вон на той скамеечке. А может, лёгкий ветерок нашепчет ей, что это неправда и что ей только показалось.
Она оглядывается назад. Словно если идти обратно, то тягостные мысли уйдут, как не бывало. Так… глупо, по-детски. Идти дальше страшно, но она неуверенно делает шаг вперёд.
Перед глазами всплывает картинка, как врач выносит приговор: «К сожалению, Дмитрий, ходить вы больше не сможете. Никогда». Она отчётливо помнит растерянность, потом и ужас в его глазах, когда он в полной мере осмысливает сказанное. И всё, он словно умер. Если до этого совершенно не воспринимал всерьез свои переломы, отмахивался от неё и с улыбкой отвечал: «Ерунда, маленькая моя, не переживай, заживёт, и снова буду бегать, как и раньше». То теперь…
Она уговаривала его не отчаиваться. Убеждала, что найдут других врачей, которые смогут помочь. Работала как сумасшедшая на лекарства и курсы реабилитации, бегала по всевозможным клиникам в надежде найти того, кто сможет поставить его на ноги. Но она это делала не для себя! Для него! Чтобы вновь увидеть его улыбку, увидеть в глазах желание жить, а не обречённость и безразличие.
Как он не понимает?! Она без него никто. Она не хочет быть без него. Только вместе, только рядом. Главное, что живой. Остальное не важно. Для неё не важно. А вот он, видимо, считает по-другому. Считает, что раз инвалид, то всё, пора его на свалку, в утиль. Дурак, какой же дурак.
Но она не перестает надеяться, что сможет… не вернуть его прежнего, нет. Это глупо. Она просто мечтает вытащить его из депрессии и жить дальше. Надеется на это, но… с каждым днём ей все больше приходится уговаривать себя, что нужно подождать ещё совсем немного, и всё у них получится. Всё сложнее верить самой себе. Если бы он хоть раз дал понять, что ему это важно и нужно. Но он только каждый раз прогоняет её. И всё чаще ей кажется, что ему действительно хочется, чтобы она ушла.
Где взять силы на то, чтобы бороться с ним? Она не должна сдаваться, нужно вытащить его из депрессии. Но как? Если она сама уже почти перегорела. Если больше не знает, что ещё можно сделать, что нужно сказать, чтобы вернуть ему желание жить.
***
Хлопает входная дверь, и он устало опускает голову на руки.
Ушла. Уже не в первый раз. И, вопреки своим словам, он боится, что однажды она уйдет насовсем. Он любит ее до сих пор, даже несмотря на ее притворство, которое разъедает душу. Нет, не притворство разъедает, а мысли, что он ей больше не нужен. Он понимает, что ей рядом с ним больше неинтересно. Да что там неинтересно, ей невероятно тяжело и тошно. Он же мужчина! Это он должен заботиться о ней, а не наоборот. Это он должен обеспечивать её всем, а сам не в состоянии даже купить ей на день рождения букет цветов. И, в принципе, закономерно, что она его разлюбила. Вот только как же это чертовски противно. И больно.
Пусть бы уже ушла быстрее, чтобы разом прекратить этот спектакль, не растягивая его в бесконечную мелодраму, где она, бедная-несчастная, мучается с ним, но долг не позволяет ей бросить его одного в такой ситуации. Кому и что она пытается доказать?
***
Два лестничных пролета до квартиры. Сорок две ступени. И ни одной мысли, что ему сказать. Десять шагов до комнаты укладываются почти в пять минут, и порог переступить удается с трудом. Он сидит за ноутбуком и то ли действительно её не замечает, то ли просто не хочет видеть.
— Дим.
— Что ещё? — резко. Грубо. Неприязненно.
Горло перехватывает. Зачем он так? Да, ему тяжело. Но вот так зачем? Начинать стотысячный разговор о том, что не стоит отчаиваться… уже просто тошнит. И она спрашивает то, что вот уже два месяца непонятными образами вертится в ее подсознании, но только сейчас обретает четкую форму и жестокие слова.
— Ты… меня…
Слова, которые будто завязывают язык в узел, чтобы не быть сказанными.
— Больше… не…
Ей так сложно произнести это вслух. Так мучительно страшно, до кома в горле и влажных холодных ладоней, до искусанных в кровь губ. А он даже не смотрит в ее сторону, словно она пустое место. Ноги подкашиваются, и она сползает по стенке. Закрывает глаза, потому что так проще. В темноте не так страшно. И не видно его безразличной спины.
— Больше не любишь, да?
Едва различимый шепот. А глаза все так же зажмурены, и под веками жжёт от слез, которые не сдержать, потому что в ответ — молчание. И оно как приговор — да, ты права. Трясет всю, приходится зажать ладонями рот, чтоб он не услышал всхлипов. Она ведь не плачет. Никогда.
— Свет, ты чего?
Вздрагивает от прикосновения руки. Даже не услышала, как он подъехал. Вот только нет никакого желания на него смотреть, хочется лишь сильнее вжать голову в плечи и уткнуться в колени. Спрятаться. Не слышать того, что он скажет.
— Света, маленькая моя.
Она чувствует, как он осторожно касается ее волос. Господи, как давно он не гладил ее по голове. Вот так просто. Так необходимо все эти месяцы.
— Свет, успокойся. Ну что ты выдумала? Я люблю тебя, слышишь? Посмотри на меня. Ну же. Даже не сомневайся во мне, слышишь?
Не сомневаться? Не сомневаться?!
— Ты же во мне сомневаешься!
Растерянный такой. Неужели не понимал, как больно ей делал? Злость острым приступом скручивает и прорывается наружу криком:
— Почему?!
Вскакивает с пола и ударяет его кулаком в плечо.
— Почему?!
И ещё раз, и ещё, выплескивая всю обиду, потому что больше невозможно держать все это в себе. Потому что всего этого уже слишком много. И остановиться получается, лишь когда он сажает ее к себе на колени и крепко сжимает в объятиях.
— За что ты так со мной? Мне же плохо без тебя. Зачем ты закрылся в себе? Зачем меня не пускаешь? Зачем?!
Он здесь, рядом. И смотрит так, как раньше. Значит, не разлюбил? Уже не трясет, но в груди все ещё тянет. Зачем так мучил, если любил? Зачем отталкивал? Вдвоем же проще справляться.
— Прости меня.
Серьезный такой. А взгляд виноватый.
— Это больно.
— Прости меня.
И наконец-то смотрит на нее, а не сквозь.
— Я никогда не врала тебе, что люблю.
— Прости меня.
А во взгляде нет больше безразличия.
— Я никогда тебя не жалела. Жалеют только слабаков. А ты сильный.
— Прости меня.
— Не отталкивай меня больше.
— Никогда. Но и ты мне пообещай.
— Что?
— Обязательно сходить в магазин и купить свой любимый торт.
— Ди-им, — сдержать улыбку не выходит.
— Обещай.
— Хорошо. Куплю огромный, вредный, вкуснючий тортище! И съедим его вдвоем!
Он с серьезным видом кивает, но не сдерживается и смеётся вместе с ней.
