Туше

На улицах Детройта даже в жаркий августовский день нельзя было встретить человека с обнажёнными руками. Когда Коннор впервые вышел в толпу — это был тест датчиков пространственного обнаружения, системы сканирования лиц в движении и ещё нескольких подпрограмм, до того ни разу не использовавшихся в сборке даже военных андроидов, — температура воздуха приближалась к ста градусам по шкале Фаренгейта*, и за полтора часа настройки и проверки все люди, что ему встречались по пути, носили перчатки. Из кружев, из сетчатой ткани, из полупрозрачного хлопка или плотного льна. Кто-то даже в такую жару носил кожаные. И не было ни одного, кто шёл бы с открытыми руками — кроме, разумеется, андроидов, которые не могли ничего чувствовать в принципе. Коннор даже не обращал на это внимания, ведь в архитектуре его личности этот человеческий обычай был заложен ещё на уровне фундаментальных поведенческих реакций: прикосновение голой кожи ладоней у людей считается интимным действием. Ещё двадцать лет назад такого обычая не было, но развился и укоренился он буквально за год с того дня, когда люди поняли, что простое прикосновение, вспыхнувшее вдруг удовольствием сразу для двоих, обнаруживает в них родственные души. До сих пор никто не знал, что могло послужить причиной возникновению такого странного явления — одни говорили, это вирус, другие списывали на недавно отрытый неким Элайджей Камски тириум, из-за паров которого произошла мутация всех человеческих организмов; кто-то считал это благословением свыше, кто-то называл очередной теорией тотального заговора. Учёные всего мира бились над этой загадкой второе десятилетие, но пока могли добыть только статистические данные. Родственных душ у одного человека могло быть и больше десяти, могло не быть вообще, обычно же число варьировалось в диапазоне от одной до трёх. В условиях десятимиллиардного населения шанс встретить родственную душу и узнать её по прикосновению падал до почти невозможных 0,0000034 процента, и всё же люди сочли за лучшее защитить себя от внезапных вспышек удовольствия от неосторожных касаний. Так возникла традиция надевать перчатки при выходе из дома. При первом тесте социальных алгоритмов Коннор выявил одну интересную деталь — существовавшая ещё раньше традиция рукопожатия при знакомстве или встрече никуда не исчезла; однако, если люди находились в достаточно близких отношениях, не переходящих в дружеские или любовные, они приветствовали друг друга объятиями и прижиманием щекой к щеке. Когда ему в предпоследний раз прошивали схемы взаимодействия, а потом дали возможность оценить разные ситуации силами лишь собственного интеллекта, этой традиции Коннор дал почти наивысший балл. Можно сказать, он был восхищён элегантным решением, тонкой гранью между запретом и попыткой защититься — родственные души могли найти друг друга на этапе уже выстроившихся между ними отношений, не рискуя быть застигнутыми врасплох случайным касанием. Он был уверен, тот, кто это придумал долгие двадцать лет назад, был гением. Неизменной константой в сознании Коннора был образ человека, руки которого всегда затянуты в перчатки, но лейтенант Хэнк Андерсон, к которому его приставили в качестве напарника, перчаток не носил. — Я в эту херню с родственными душами не верю, — объяснил он, поймав вопросительный взгляд Коннора на своих руках, когда дождливой ноябрьской ночью они ехали на место преступления. — Её придумали для сопливых девчонок, мечтающих о первой любви, чтобы продать на пару-другую шмоток больше. Коннор ничего не смог ему ответить. Когда Аманда приказала дать характеристику этому человеку, Коннор без раздумий назвал его неадекватным — у него просто в архитектуре кода не укладывалась та линия поведения, которую он увидел в лейтенанте. Он держал себя не как все. Разговаривал не как все. И в его глазах, расчерченных по кругу глубокими не по возрасту морщинами, читалось презрение ко всему миру. Но, разрабатывая логически обоснованную систему его интеллекта, создатели заложили так называемый «нулевой алгоритм» — строчку в коде, допускающую любые, даже самые абсурдные развития событий, и именно благодаря ей Коннор знал, что ненависть лейтенанта, даже обоснованная неизвестными ему причинами и подпитываемая из раза в раз несовпадением их целей и приоритетов, величина не постоянная. Поэтому, когда девиантная машина с ребёнком бросилась через хайвэй, он проигнорировал установку системы в угоду властному голосу, выкрикнувшему «Это приказ!», и вцепившимся в его плечи рукам. Пока они ехали в какое-то место, которое лейтенант обозначил конструкцией «где пожрать можно по-человечески, а не всякое веганское дерьмо», Коннор несколько раз прогонял запись происшествия перед оптическими блоками, анализируя детали, — и вдруг заметил некую странность. Его датчики зарегистрировали прикосновение ладоней лейтенанта с какой-то системной ошибкой, номера которой Коннору не приходилось видеть на тестах. По протоколу, любое неизвестное нарушение требовало немедленного отчёта, поэтому, сформировав нужную информацию, Коннор связался с сервером Киберлайф. Он услышал, что лейтенант рявкнул его имя не в первый, видимо, раз только через пару секунд. Почти критическое значение задержки реакции. Логово новой девиантной машины поддавалось логической цепочке исследования с трудом, но Коннор всё же неумолимо двигался по следу, потому что такова была его задача. Девианту на руку сыграл эффект неожиданности, ему даже удалось сбить Коннора с ног, хотя это особо не помогло — тот вскочил и бросился за машиной, предупреждая голос лейтенанта всего на сотую долю секунды. Погоня не должна была продлиться долго. Но на крыше Коннору пришлось столкнуться с проблемой посерьёзнее потери равновесия. Мгновенный просчёт ситуационных последовательностей дал ему выбор только из двух вариантов, но само возникновение вариативности было нарушением программы — изначальный алгоритм предполагал лишь один путь в десяти случаях из десяти. Коннор знал, что должен выбрать единственно возможный вариант, но, не успев даже толком прогрузить маршрут, он вдруг кинулся в противоположную от девианта сторону и схватил руку Хэнка. Коннор только тогда осознал, что в соприкосновении его руки с ладонью человека возникла какая-то нестабильность системы. Поначалу он справедливо отнёс её к недопустимости ситуации. С андроидами за руку не здоровались никогда — созданные инструментами, они не нуждались в приветствиях в принципе. К тому же, они не обладали душой. Благодаря этому их свойству, андроиды первым делом заменили людей в тех профессиях, где нужен был тактильный контакт, и уже в двадцать четвёртом году все массажисты, медицинские ассистенты и, конечно, проститутки были исключительно машинами. С самим Коннором всё время его существования люди работали только в защите, так что естественным выводом логических алгоритмов, тщетно пытающихся объяснить происходящее, было нарушение традиции. Втащив лейтенанта на крышу, Коннор хотел уже отпустить его руку — перед глазами рябило от зачастивших предупреждений о сбое неизвестного происхождения, — но тот ему не дал. Пальцы человека всё крепче сжимались на его ладони, так, что Коннору слышалась, чувствовалась тихая дрожь, вибрация застопорившихся систем гидравлики в пальцах, из-за которой их никак не удавалось разогнуть. И причины крылись где-то гораздо глубже, чем в просто недопустимости такого прикосновения. Потому что Хэнк смотрел на него с выражением шока, почти что недоверия в глазах. — Да ну, хрень собачья! — лейтенант отпустил его руку резко, почти отдёрнул, как будто его обожгло, и Коннору только и оставалось, что наблюдать его стремительно удаляющуюся спину. — Такого быть не может. С прикосновением пропали все системные предупреждения, но Коннору от этого как будто стало хуже. Он хотел ещё. Хотел почувствовать, хотел коснуться. Хотел ещё раз пойти вразрез с логикой, алгоритмами, самим собой, лишь бы только вновь взять Хэнка за руку. Весь путь до участка они ехали молча — вряд ли под фонящий в слуховых модулях тяжёлый рок действительно можно было разговаривать, но никто из них и не пытался. Коннор смотрел прямо перед собой, сосредоточившись лишь на том, чтобы вычистить как можно больше фрагментов кода от упоминаний сбоя, но то и дело замечал, как беспокойно ёрзает на соседнем сиденье лейтенант. И как его пальцы судорожно сжимаются на руле. Нулевой алгоритм давал ему свободу действий и всё бесконечное поле вероятностей, поэтому, когда автомобиль всё же затормозил в дальнем конце служебной стоянки, Коннор развернулся всем корпусом и положил ладонь на плечо лейтенанта, с точностью до сотой доли грамма повторяя ту силу нажатия, которую ощутил сам несколько часов назад. И даже сейчас, через непрямое прикосновение, он почувствовал растущее напряжение, предвещающее новый сбой. В некотором роде, это было похоже на разновидность наслаждения. И лейтенант, похоже, его чувство разделял. Голограмма кожи замигала и пошла пятнами белого, стоило Коннору опустить руку на лежащее на рычаге передач запястье лейтенанта — и он снова ощутил это. Тонкий перезвон полисульфоновых мышечных волокон, подхваченный тириумом и прокатившийся от точки соприкосновения по карбоновым венам прямо в грудину. И теперь система с точностью до сотой доли процента могла определить это чувство как удовольствие. Коннор уставился на их руки, тщетно пытаясь запустить сквозное сканирование — ему просто необходимо знать причину, почему это происходит, — и на пробу соскользнул большим пальцем по узловатым суставам кисти Хэнка. Соединённые ими пястные кости он мог называть, не обращаясь даже к заложенной в резервном хранилище информации: ладьевидная, трапеция, проксимальная фаланга, средняя фаланга, дистальная фаланга. Стоило пластиковой подушечке пальца едва ощутимо очертить сколотый почти до основания широкий ноготь, они оба вздрогнули, как по команде — но соприкосновение двух подушечек, идеально гладкой и прорезанной узором, послало вверх по предплечью Коннора волну горячего электричества. Ему хотелось застыть, задержаться этим прикосновением во времени так надолго, как это будет возможно, но Коннор, будто ведомый никогда не существовавшими в его коде инстинктами, забрался большим пальцем на ладонь Хэнка, поглаживая натянутую кожу на суставе прямо у основания ладони. Лейтенанта крупно тряхнуло, и Коннор почему-то был уверен, что не от боли или отвращения. Он неторопливо ласкал длинными пальцами тыльную сторону ладони Хэнка, прослеживал выпуклые синие вены под сухой кожей, одновременно вжимая большой палец в центр ладони снизу. Пластик непривычно скользил — похоже, руки у лейтенанта вспотели, — а синхронно проносящаяся от особо приятных прикосновений дрожь резонировала между их ладонями, заставляя Коннора извиваться всем телом. Он не знал, что бы это могло значить. Знал только, что человек рядом с ним испытывает точно такие же ощущения. Как будто они оба стали не машиной и не человеком — единым организмом, сочетающим в себе тириум и живую кровь, карбон и белковые соединения, дыхание и его отсутствие. Большой палец Коннора перестал давить на одну только точку, теперь он ходил по широкой дуге от мизинца до указательного через всю ладонь, задевая чувствительные бугорки и пролёгшие в углублениях линии. У каждой из них тоже было своё название, вот только изучавшая их дисциплина не относилась к научным, и даже, напротив, считалась антинаучной, поэтому Коннор их не знал. Он мог действовать только на собственных ощущениях, прорвавшихся сквозь саму основу нулевого сценария. Центральная линия оказалась самой отзывчивой на прикосновения, так что её он гладил долго, добиваясь красивой дрожи сухожилий на стыке запястья и предплечья; а протянувшаяся прямо над ней, параллельно к четырем суставам пальцев, принесла неожиданную точку вспыхнувшего огнём почти невыносимого удовольствия, когда Коннор нажал под мизинцем. Его слуховой модуль улавливал тяжёлое дыхание лейтенанта, и хотя оторвать взгляд от их соприкасающихся рук и поднять его Коннор не мог, он был уверен, что светлые голубые глаза в окружении исчерченной морщинами кожи потемнели от расширившихся до предела зрачков. Он был уверен, что под локоть ему упирается вовсе не пистолет. Сигнал системы о перегрузке, похожий на вполне человеческий стон, вырвался у него непроизвольно, он даже не успел толком прогрузить алгоритм, запирающий вообще любое звучание. Простого скольжения по коже ладони уже становилось слишком мало. Коннор заставил себя оторвать до того лежавшую на пальцах лейтенанта ладонь, сократив касание только до кончиков четырех пальцев, и, поднырнув ими вниз, прижался подушечками к пальцам Хэнка в зеркально похожем движении. Он никак не ожидал, что Хэнк поднимет руку в ответ, позволит ему заложить пальцы один за одним между своими и переплести в крепкий замок, так, чтобы их ладони тесно сжались вместе, — но с готовностью коснулся пластиковыми подушечками побелевшей от напряжения кожи на костяшках. Линии на их ладонях, искусственно нарисованные у Коннора и прочерченные десятилетиями жизни у Хэнка, вплавились одна в другую как детали паззла, хотя рука Коннора была куда меньше и изящней. От этого нового движения уже знакомое горячее удовольствие вдруг взорвалось ослепительно яркой вспышкой, настолько сильной, что защитный код деактивации голосового модуля не помог, и Коннор закричал. Ему ещё ни разу за всё время от создания до сегодняшнего дня не приходилось кричать так, что голос всё поднимался и поднимался с каждой секундой — а потом, замерев на самой высокой ноте, оборвался в электронный хрип, потому что один из предохранителей неожиданно прогорел от напряжения. — Чёрт бы тебя побрал, Коннор. Это просто невозможно, — он не был уверен, что расслышал всё правильно, потому что слуховые каналы тоже оказались под действием перегрузки, но в голосе лейтенанта слышалось… удивление? Восхищение? Слишком сложная смесь эмоций, до сих пор таких далёких и непонятных для Коннора, но обрушившихся на него лавиной в одно мгновение, — он предпочёл просто отключить анализ, перестать пытаться понять их, и отдаться рукам человека. Пусть они ведут его. Вторая рука лейтенанта легла на его скулу неожиданно, принеся волну удовольствия ещё сильнее прежней; она сбила последние алгоритмы ограничения, выбрасывая Коннора, дрожащего и беззащитного, в бушующий океан неизведанного, вот только кричать он уже не мог — поэтому отчаянно цеплялся ладонью за руку Хэнка. Поднимающееся в нём наслаждение становилось уже совсем невмоготу терпеть, ведь из-за него лопались контакты и коротило питание мозговых процессоров. Со скулы ладонь переместилась на его шею, проследила бьющуюся тириумом вену, соскользнула на затянутое форменным пиджаком плечо и, наконец, сжала его предплечье поверх ткани — как будто Хэнк понимал, что переборщить с касаниями им обоим нельзя, что, если Коннор отключится слишком рано, если он вообще отключится, отчёт об этом тут же будет передан в Киберлайф. И не успеет система один раз опустить его веки, как его заберут на исследование как первую модель, ощутившую связь с родственной душой. Он не знал, сам ли потянулся к ширинке джинсов лейтенанта, или его подтолкнула эта рука, но спустя несколько минут он уже сжимал в руке член Хэнка — неуверенно, как, наверное, и люди делали это в первый раз, но от этого прикосновения их обоих почти что трясло. Туше — так, кажется, когда-то давно, ещё до эры электронных инструментов, называли особый для каждого стиль игры на фортепиано; он рождался вместе с человеком, совершенствовался во время его становления как мастера, и расцветал на пике его творчества. Коннору не дано было познать силу творения, он создавался лишь инструментом. Одно мягкое прикосновение к клавишам — и, словно идеально настроенный под пальцы музыканта инструмент, он звучал, как того от него хотели эти умелые руки. — Ты не можешь быть моей родственной душой, Коннор, — губы Хэнка не касались его рта, хоть и были так близко, а слова лились ему в рот, похожие капли отработанного тириума — такие же сладкие и смертельно ядовитые. — Ты просто кусок пластика. Один удар — и он уже лежал на лопатках, безоговорочно проигравший и уязвлённый триумфом возвышающегося над головой противника. — Ты не можешь быть моей родственной душой, ведь у тебя нет души, Коннор. Коннор знал, что в конечном итоге его признают всего лишь дефектной моделью, разберут на запчасти, изучат — и больше никогда не допустят тех ошибок, что совершили в его сборке, в последующих поколениях серии RK. Но пока что он просто прогибался под ласковыми движениями ладони лейтенанта по его спине. Коннора не волновало будущее, ведь он был в своём настоящем, в единении со своей родственной душой — и кому какая разница, что у андроидов нет души. Разве что лейтенанту Хэнку Андерсену, но это Коннор готов был ему простить.