Разговор со счастьюшком

      Получив своего царя обратно, верные слуги государевы на всякий случай посомневались ровно до первого знакомо тяжелого взгляда, а после не медлили ни секунды – взяли правителя под белы рученьки и увели пировать, а по дороге так встрепали попавшихся под горячую руку слуг, что и дойти в трапезную не успели, как там были накрыты роскошные столы. Но, хоть меды и вина потекли рекой, все же не смыла та река ничьей памяти о самозванцах, и изрядно набравшийся государь сумел вопросить очень трезво:       – А кто до меня в этой палате пировал да моими землями правил?       От этих слов люди государевы с удовольствием прыснули бы в разные стороны, как тараканы, да нельзя было. Посыпался неразборчивый говор, затем поднялся крик, и только после того, как наконечник тяжелого посоха ударил в пол, высекая искры, все заткнулись и подумали, прежде чем придать объяснениям подобие порядка. Начали с самого важного – шведскому-де послу не только с Кемской волостью нос натянули, но еще и лично, потому как орден ихний самый важный пропал. А что еще сказать? С Изюмским шляхом завтра разберемся, утро вечера мудренее. Казна цела, царицу не обидели, Казань уже наша... Когда от таких подробностей самодержец откровенно раззевался, вдруг вкрадчиво и нагло заговорил безусый рында, до поры молчавший:       – А дозволь, царь-батюшка, и мне, молодшему, слово молвить.       Он не потупился, когда самодержец поднял на него убийственный взгляд, и через несколько секунд получил в ответ угрюмое:       – Дозволяю.       – У самозванца-то... – он громко сказал это слово, внутренне замирая в ожидании грозы, но улыбнулся понимающе и едва не подмигнул. Царю. – У самозванца-то никакого вежества не было, а вот спутник его песенку спел занятную... Я и слова запомнил, и напев, и плясать под нее можно. Прикажи потешить тебя, государь.       Тишина вновь накрыла присутствующих холодным крылом, и парень поклялся себе, что если выдержит ее и выстоит, не осядет на пол – тогда опосля непременно напьется вдрызг.       Хмурый кивок:       – Потешь.       На подгибающихся ногах, уже кляня себя, выскочку, юноша вышел на пустую середину зала и наконец прогнал позванивающую тишь негромким, но приятным голосом:       – Счастье вдруг в тишине постучалось в двери...       И поплыл, поплыл, как бела лебедь, скромно потупив взор и глядя в пол. А потом как сменит мелодию, да загорланит: дескать, дверь вдруг скрипнула, будто в сказке, – и посыпал каблуками по звонкому полу, да заблестел жарко темными очами, да полы кафтана разметал бешеным кружением. Иные слова будто вовсе не по-нашенски – а понять все равно можно, особенно если видишь, какие умильные, без слов все объясняющие взгляды юнец кидает на государя. Все и вправду было не зря, если теперь есть кому глядеть на тебя с таким обожанием, а все бы так смотрели – Иоанн в жизни бы не заподозрил на Руси измены.       Песня повернулась на начало, взмахнув хвостом по-лисьи, затем снова завертелась клубком, гоняя юношу от угла до угла – только успевай подмечать. Кто подтягивать запавшие в память строчки начал, кто в ладоши прихлопывал – помогал. Затем музыка успокоилась, но не ушла, а осела будто по углам мягкой тенью и запоглядывала глазками-бусинками: любо ли пришлось?       – Недурно, Федюша, недурно, – проворчал царь. – Да только не хватает кой-чего.       – Прикажи, государь, я все сделаю!.. – с жаром начал было охранитель, да не дал царь ему договорить:       – Летничек бы тебе надеть поярче, а то глаз не веселишь, – уголок рта его дрогнул, выдавая-таки веселье. – Да и пляшешь для парня больно хорошо! – его внезапный смех заставил всех содрогнуться, даже кубки на столах будто лишний раз звякнули.       Краска так и бросилась в лицо плясуну, он встал столбом, утратив все свое изящество, и неверяще усмехнулся, а затем поймал значительный взгляд отца и услышал его льстивый голос:       – Слово молви, царю, и Феденька что захочешь взденет. Все мы твоей воле послушны.        «Ты что же удумал, старый пес?» – мелькнуло в голове у младшего Басманова. Но помолиться, чтобы никто не услышал постыдных для него слов, времени не хватило: грянула вся палата. Отец зыркнул на него еще раз, вовсе строго, и парень пересилил себя – крикнул, перекрывая хохот:       – Прав отец мой, надежа-государь, захочешь – и летник надену! Чего мне для тебя жалко? – и, еще раз прищелкнув каблуками, он уселся на ближайшую скамью с видом полного изнеможения: рад, мол, служить, да все одно уплясался.       Этим он вовсе не старался лишний раз понравиться, однако тем дольше искреннее выражение черт заставило изучающий взгляд царя задержаться на полусомкнутых угольных ресницах и красиво приподнятом подбородке, вызывая в голове помазанника Божия странные мысли: не велеть ли этому счастьюшку отпустить кудри подлиннее? да не попытать ли его готовность служить и слушаться парочкой других испытаний, одна мысль о которых заставляла кровь быстрее бежать по жилам? и, в конце концов, к чему была та песенка спета?       Будто песня дивная, еще дозванивавшая свое в трапезной, освещала все вокруг чем-то мягким и прекрасным; так показалось суеверному Иоанну, который давно не встречал такой юной невинности в людях. Конечно, девичья улыбка еще не все говорит о человеке: если сынок хоть малость удался в отца, то душа у него такая же змеиная. И все же не помнил уже государь, как жилось ему до этого дня на белом свете. Будь то девка, ей было бы впору быть царицею. А что перед ним все же парень – так то еще интереснее...       Пир шел своим ходом. Кому дóлжно было – охранял государя, кому дóлжно – кормил-поил, кому дóлжно – нашептывал что-то в царские уши, и уж Бог судья тому, что они говорили. Еще не свалилась под стол и половина пирующих, а Алексей уже успел улучить минутку с сыном – и влепить ему звонкий подзатыльник:       – Охальник! У меня сын, а не дочь. Кто тебя просил лезть? Похохотали бы и забыли, а теперь, чего доброго, и впрямь государь тебе в бабьей юбке плясать велит, а потом еще и...       – Об заклад бьюсь, что ты уже знаешь, какую швею ко мне послать, – огрызнулся Федор. – Взялся торговать не дочерью, а сыном, так хоть сам теперь своих слов назад не бери. А дойдет до греха, – он вдруг и вовсе оскалился, – на твою голову тот грех падет!       В обычное время за такое Федька бы просто еще раз получил по шее, но, уж шут его знает почему, взыграли вдруг в Басманове-старшем родительские чувства, и тот вдруг будто даже испугался, забормотал:       – Не толкну я тебя на дурное, как Бог свят, не толкну! Позабудь глупую шутку, – он украдкой перекрестил сына, – да выслужись доброй службой, авось и другие не вспомянут.       – Вспомянут, батюшка, – уверенно отозвался Федор, – и забудем – напомнят.       Судя по тону, настроение юноши резко изменилось в полном соответствии с его змеиной натурой, которая даже в глупых шутках свою выгоду ищет и в ней, как на солнышке, греется.       – Как пить дать напомнят. Ведь, сам посуди, – приосанившись, как давеча перед пляской, он обвел трапезную медленным взглядом темных фиалковых глаз, поправил шелк волос ладонью, думая, не отпустить ли их подлиннее, и усмехнулся, – где ему сыскать краше меня?