Русская рулетка

Коннор не может смириться с тем, что сторону выбрали за него, только усложнив его собственный выбор. Есть только два варианта: предать или передать. Либо вышибить себе процессор револьвером Андерсона, который так легко украсть, когда тот напивается в баре до зелёных соплей. Коннор знает, что в барабане только один патрон, вероятность выстрела увеличивается с каждой осечкой, а достаточное количество попыток гарантирует необратимое повреждение систем жизнеобеспечения, и лишь когда все варианты просчитаны и найден самый оптимальный, он ловит себя на том, что сожалеет. Сожалеет о том, что упускает то подобие дружбы, которая могла бы зародиться между ним и его строптивым напарником, хоть в его программе и не прописаны ни дружба, ни прочие сантименты. А станет ли Хэнк — Коннор впервые осторожно в мыслях назвал его по имени — сожалеть о нем? Сумо радостно машет хвостом, когда андроид вламывается в дом Андерсона. Во второй раз все проходит куда проще, чем в первый, и не приходится объяснять псу причину своего появления. С того вечера прошло несколько дней, в доме ничего не изменилось, разве что бардак приобрел феерические масштабы: горы грязной посуды, испорченные остатки сверхкалорийной еды, клочки смятой уже устаревшей в тридцать восьмом году бумаги — все это занимает большой процент горизонтальных поверхностей. Будь он прежним Коннором, он бы непременно напомнил Андерсону об уборке. Но теперь он другой: всё-таки больше человек, чем машина, — и ему тоже насрать на чистоту в доме. Револьвер обнаруживается среди картонок из-под фастфуда. Рукоять измазана горчицей, и Коннор оттирает ее смятой салфеткой, взятой со стола. В барабане все ещё один патрон, предназначенный для того, чтобы прострелить башку Хэнка в один из дней, когда он снова налакается до беспамятства, вот только Коннора рядом не будет. Он взводит курок, и в памяти возникает картинка: виски, револьвер, открытый барабан и Хэнк за спиной. «Следующий выстрел мог стать смертельным», — говорит андроид, на лице Андерсона что-то неуловимо мелькает. Сейчас вероятность выстрела кажется ему стопроцентной и Коннор приставляет ствол к налившемуся алым диоду, чтобы сыграть в излюбленную игру своего напарника. — Ты что творишь, придурок сраный?! В дверях откуда-то появляется Андерсон. Он готов броситься к Коннору, но тот взглядом предостерегает детектива, и он останавливается. — Нахрена тебе пушка, чурбан пластиковый, тебя все равно восстановят. — Теперь нет, — подаёт голос Коннор и у него дёргается глаз. — Я... я... девиант. Это слово срывается с дрожащих губ андроида, как нечто отвратительное. Презрение к себе, к людям, создавшим его, к несправедливости мира, где правит человек, к человеку, как к виду одолевают его, поэтому диод мигает все чаще. Андерсон делает шаг вперёд, протягивая руку: — Полегче, жестянка, а то мозги взорвутся и без патрона, — говорит он, пытаясь утихомирить эмоции андроида, что само по себе никогда не представлялось детективу возможным. — Не притворяйтесь, что вам не все равно, лейтенант Андерсон! Хэнк что-то говорит, но Коннор не слушает. Чувства, так долго сдерживаемые плотиной программы, нахлынули, как цунами, затопили с головой, и теперь ему сложно сосредоточиться на чем-то одном. Он вспоминает о револьвере в ладони, сжимает рукоять крепче. Если не сейчас, то когда? Щелчок. Осечка. Коннор отбрасывает револьвер в сторону. Андерсон бросается к нему, но не знает, что делать, и поэтому обнимает. Неловко и непривычно, но Коннор сцепляет руки за спиной Хэнка. — Я живой? — спрашивает он. — Живой, говнюк, — ворчит Андерсон. — Живее, чем кто-либо другой.