своим чередом

Всем в какой-то момент жизни становится пресно и хочется изъебнуться. Что-нибудь придумать такое, внести коррективы в рутину суровых будних дней, да хоть пойти совершить какой-нибудь гастрономический подвиг. Сожрать улитку там, например. В работе, учебе, личной жизни — лишь бы что-нибудь уже произошло. У Чимина не было проблем с рутиной, не хотелось ничего менять, сигать с карниза за мечтой детства, выйти на сцену и спеть песню собственного сочинения, продекламировать стихи под окнами или всё там же их зарисовать, найти приключений на одно место — его вполне устраивает всё, как есть, хотя оно и понятно: стабильная оплачиваемая работа, пятидневка, внимательный ответственный парень, с которым они — иногда приняв на душу, иногда просто за светским разговором — не торопясь планируют совместное будущее, друзья — не очень много, в самый раз, зато самые лучшие, родители живы-здоровы, и в целом всё хорошо. Никакого экстрима, минимум потрясений, свой тёплый уютный мирок. А потом Юнги делает это. То самое, из-за чего Чимин перестаёт спать по ночам на полгода. Предложение руки и сердца. Все эти «ты выйдешь за меня?» преклонив колено. Причём так делает, что Чимин не сразу понимает, что вообще произошло. — Это что, шутка такая? Он растеряно моргает раз, другой, оборачивается на людей, безликих и не тронутых магией, которые стоят вокруг, затаив дыхание в ожидании его ответа, а Юнги спокойно поднимается на ноги, всё ещё держа его за руку — пальцы у Чимина маленькие и короткие, охренеть как сложно было определиться с кольцом, не дрожат и не леденеют, цепляются потеряно и робко. Нет бы посоветоваться, как все нормальные люди, прийти к соглашению, удовлетворяющему обе стороны. Юнги небрежно пожимает плечом: — Просто подумал, что пора уже что-то сделать. В том, что их отношения будут узаконены браком, нет ничего плохого. Действия подобного рода — существенный шаг вперёд, вполне логичный, предполагаемый и, разумеется, неоднократно рассматриваемый. В конце концов, Чимину двадцать пять. С хвостиком. Стоит только повзрослеть и запретный плод обретёт привкус горечи. Чимин рассеянно спрашивает: — А почему сегодня? — Задолбался везде носить с собой кольцо. Чимин кивает — очень даже исчерпывающее объяснение. Что насчёт ответа: он достаёт из коробочки в меру тонкое серебряное колечко и примеряет на безымянный палец. Красивое. Мордеровское. «Моя прелесть». Юнги следит за его движениями с напускной небрежностью, свойственной в минуты особенно сильного волнения, но кольцо идеально подходит по размеру, чуть шершавая декорированная поверхность интересно смотрится при дневном свете. Чимин думает, что он придурок — про себя, и как было бы круто сейчас помочь Юнги надеть такое же. Что он лох, и судьба сделала ему такой подарок — парня, который вместо «я люблю тебя, люблю так сильно, что хочу всегда быть рядом, в болезни и здравии, в горе и радости, пока смерть не разлучит нас» говорит «пора уже, наверное», хотя кроется за этим первое и ещё больше, и смотрит не в глаза, а на руки, переплетённые пальцы, рукава обычной клетчатой рубашки, совершенно не предназначенной для предложения. И кеды его эти — рваные, красные, пиздец памятные. Он в них прыгал на концерте любимой группы, держал Чимина за руку и выбрасывал их вверх, когда толпа взрывалась волнами; он в них, смятых на задниках, шаркал по гальке на море и с моря, по раскалённому асфальту, прочь из города к мистическому дыханию гор; он их, подвешенные за растянутые запыленные шнурки, пронёс через огонь и воду, и сейчас стоит в них и говорит «так что думаешь?». Чимин думает, что так сильно его любит — сильнее уже невозможно, но вслух говорит: — Думаю, что теперь мы ещё долго никуда не поедем, потому что придётся копить на свадьбу. Но копит Юнги. Оказывается, уже год откладывает, мудак предусмотрительный. Чимину остаются всякие мелочи: найти помещение, согласовать меню, список гостей, развлечения. На словах просто, на деле полные кренделя. На работе и парах он теперь гуглит рестораны, банкетные залы, сервировку, фотографов, диджеев, ведущих, читает профайлы, сценарии, вникает в квалификацию, смотрит работы, видео с чужих свадеб — в готическом, традиционном, помпезно-буржуазном и древнегреческом стиле. В редкие часы отдыха ему снится, как он стоит у алтаря с фатой в одной руке и кубком бессмертия в другой. Гости тонут в океане разноцветных пластиковых шаров из детского бассейна, а Юнги стоит на другом конце зала и держит у лица микрофон. Читает что-то из своего. Рэпперского. Так, что аж стены дрожат. Чимин просыпается с мыслями о крахе и собственной ничтожности, идёт на кухню варить кофе, заворачивает на шум льющейся воды и садится на крышку унитаза, уронив лицо в ладони. Юнги протягивает из-за стенки мокрую руку, и Чимин привычным жестом вкладывает в неё бледно-желтую зубную щётку. — Я хочу умереть. — Сделай одолжение. — Я серьёзно. — Я тоже. На тебя невозможно смотреть. Такое впечатление, что ты не скатерти выбираешь, а рассматриваешь коллекцию средневековых пыток. Чимин вздыхает и прислоняется спиной к прохладной кафельной стене, чтобы не только слышать, но и видеть, как Юнги выключает воду и ступает на мягкий ворсистый коврик, заворачивая бёдра в большое махровое полотенце. Капельки воды целенаправлено прослеживают очертания его тела, и Чимин снова вздыхает, подбирая ноги, чтобы тому было проще подойти к раковине и продолжить свой мыльно-рыльный обряд. Бритье, умывание, полоскание. Чимину это светит не раньше чем через полчаса. Хотя у него ещё есть кофе. И пара свежих булочек с ванильным кремом. Юнги встаёт к нему боком, ерошит мокрые мешающие волосы, вытряхивает воду из ушей и вытирает ладонью запотевшее зеркало, слишком поздно вспоминая о вытяжке. Его длинные бледные стопы с перетянутыми сухожилиями и вздувшимися венами, мягкая по-детски распаренная кожа на сводах заставляет что-то болезненно сжаться в груди. В такие уязвимые моменты, как этот, Чимину так хочется нежности, что впору либо сжалиться и обеспечить, либо без «либо». Юнги садится на корточки — вечная несгибаемая поза мыслителя — и протягивает ему полотенце поменьше, наклоняя голову, которую Чимин сразу же принимается вытирать с большим энтузиазмом. — Чем дольше смотрю на всю эту фигню, тем больше хочется всё отменить. — Так отмени. — Это неправильно, — он аккуратно просушивает нежную кожу за ушами, ворошит короткие чёрные волосы на затылке, пропахивает их пальцами вслед за белым махровым облаком. От Юнги пахнет сандаловым маслом, миндально-фисташковой смесью и химическим кондиционером для волос, который нравится ему из-за антистатикового эффекта. Мокрый, любимый, крутой. Вот бы у них была свадьба только на двоих, без фуршета, банкета, гостей, подарков — только вдвоём. Чтобы рвануть на какой-нибудь тихий остров с красивыми белыми песчаными пляжами, лазурно-голубыми морскими или океанскими водами, пальмами и лёгким лаcковым бризом, чтобы белая рамка алтаря с бренчащими навешенными ракушками, священник какой-нибудь в модной рясе, новый молодой папа, Ленни Белардо, приятная располагающая музыка и крытая терраса с барной стойкой. Поженились, выпили с папой и сразу в воду. Без всей этой мозговыносящей суеты, приготовлений, бабла немеренного. Чимин делится мыслями вслух, получает несмелую всепонимающую улыбку и первый за день поцелуй, который сразу перерастает в следующий, а тот в следующий, и так до тех пор, пока Юнги не говорит «блять, я опаздываю» и не добавляет: — И ты тоже. Чимин непонимающе вскидывает брови: — Куда? — На мальчишник. Я попросил Сокджина организовать нам праздник прощания с юностью и холостяцкой жизнью. — Чтоб ты знал, я собирался провести этот день в обнимку с твоей подушкой и утешительной пачкой печенья за просмотром «Детства Шелдона». — Ещё один повод вытащить твою задницу из этого дна. — И вовсе это не дно, а квартира моей мечты, которую я делю с парнем моей мечты. — Неужели? Какая искренность, — отзывается Юнги со смешком. Чимин слышит, как он открывает шкаф, достаёт одежду и начинает одеваться. Ни с чем несравнимый ритуал. Чимин бы с удовольствием посмотрел за процессом, но ему, увы, нужно позаботиться о кофе и булочках. А потом кто-то звонит в дверь. Кофе ещё дымится в кружках, когда Сокджин набрасывается на него с объятиями, треплет по уложенным подушкой волосам и заспанному лицу, щипает бока и бёдра под аккомпанемент смеха и протестов, здоровается за руку с Юнги, который полностью игнорирует возмущённо-удивлённый взгляд Чимина и с удовольствием отпивает из кружки с Кумамоном. — Оставляю его на тебя, — говорит Юнги, спрятав ухмылку за кромкой, когда Чимин бурчит что-то о разводе. — Не вопрос, — бросает Сокджин и утаскивает Чимина в комнату, чтобы посадить его на кровать и покидать шмотки в кучку рядышком. — Что-то ты реально хреново выглядишь. Чимин морщится как от кислого. — Отравление. — Чем? — Реальностью. Сокджин хмыкает и предупреждает, что у них на всё про всё двадцать минут, так что ему придётся быть порасторопнее. Тэхён уже ждёт в машине, точнее, досыпает, обложившись снэками, антистрессовыми подушками и антисептическими влажными салфетками. Чимин не успевает спросить, а на хрена ему это всё, как друг пускается в пространные объяснения. — Я составил план, — говорит Сокджин и многозначительно дёргает бровями. — Он включает несколько этапов. С подачи твоего бойфренда и по совместительству будущего мужа я выпросил вашу квартиру, так что в принципе время на его выполнение не ограничено. За сутки точно управимся. Итак, первое. Роуп-джампинг. Второе, пикник на природе. Логично не нажираться перед свободным падением. Третье, поход по магазинам. Как твои лучшие друзья, мы поможем тебе выбрать что-нибудь, что ты там захочешь выбрать. И последнее — пьянка по случаю вашей свадьбы. Ну, как тебе? Переведя дыхание, Чимин качает головой: — Впечатляюще. — То-то же. — А что об этом думает Тэхён? — Он пока не знает. — Ты не предупредил его, что мы будем прыгать с сорока метров на хлипкой верёвочке? — Пусть будет сюрприз. Сюрприз получается знатный. Во-первых, потому что они не успевают за двадцать минут. Чимин копуша, но вполне обоснованная — нельзя заставлять человека торопиться в выходной, плюс ко всему Юнги откровенно мешает ему собираться, припечатав к двери в ванную и схватив за только-только уложенные волосы. Во-вторых, потому что Тэхён всё время норовит или переползти на переднее сидение к Чимину на колени или перетащить того к себе, чтобы пообниматься. В конце концов, Сокджин материт их обоих, тормозит на светофоре, и все рядом стоящие водители наблюдают картину «Запутавшийся в ремне безопасности Пак Чимин пытается перекатиться назад и не сесть на ручник». Благо, резко вжав педаль газа, Сокджин помогает этот процесс ускорить. Тэхён буравит: — Черта с два. Я не пойду. — Да ладно тебе. Когда мы были мелкие, ты сигал с дерева на дерево. — То было в прошлом, а сейчас мне страшно, я боюсь, я не хочу. Тэхён вцепляется в ладошку Чимина и сжимает с такой силой, что тот кривится от боли. Тэхён боится высоты — это всем известно. Он то бледнеет, то краснеет, глаза наполняются влагой, и трясётся, как припадочный. Нормальная реакция перед страхом смерти, хотя смертельных случаев на роуп-джампинге по статистике не так уж и много. Чимин спрашивает, почему тогда не выбрать парашют, но Сокджин отрезает своим «больно дорого». Поэтому они строем шагают на четырнадцатый этаж недостроя, чтобы пощекотать нервы и открыть свой собственный кирпичный завод. На четырнадцатом этаже сталкиваются с кареглазым улыбчивым парнем, который прыгает уже тридцатый раз и страшно тащится. Парень спрашивает: — А где ваши шлемы? — Блять, шлемы. Точно. Спуск даётся легче, а вот на втором подъёме идея уже не кажется такой блестящей. Тэхён надевает шлем сразу же, как только инструктор хлопает его по плечу со зловещим: «не боись, новичок, умирать только в первый раз страшно». Чимин честно пытается его успокоить первые пять этажей, но Сокджин со своим: «смотрите, птички!» ни разу не помогает. Первым прыгает парень, которого им уже довелось встретить. Сурово, солдатиком и молча. Когда верёвка дёргается, слегка подбрасывая его наверх, и медленно опускается, болтая им в воздухе, парнишка весело улюлюкает и кричит, что всё круто. Сокджин храбрится и прыгает следующим. Орёт, как резанный, так что даже Тэхён оживает и смеётся. Чимин думает, что было бы здорово прыгнуть так с Юнги, а потом представляет, как тот делает шаг в бездну, верёвка рвётся, и Чимин рыдает на его пышных похоронах. Вот уж, на хрен. Тэхён отнекивается до последнего, великодушно предлагает пропустить его вперёд, но Чимин знает, как это работает — стоит ему согласиться, и тот найдёт предлог, чтобы вообще не прыгать. Он говорит: — Не ссы, — и сгребает в ладони щёки Тэхёна, чувствуя резкий укол совести за то, что тому приходится пересиливать себя и смотреть в лицо страхам. Большие оленьи глаза взирают на него с немой просьбой — в них отражается бескрайняя полуденная синева и жалкие огрызки недостроек, ресницы подрагивают то ли от волнения, то ли потому что на крыше ветер рвёт и мечет с огромной силой. Бремя ответственности невидимым камнем ложится на сердце. Чимин говорит, стараясь звучать одобряюще: — Я прыгну сразу за тобой, бро. Мы сможем и сделаем это вместе. Тэхён кивает и сокрушенно бормочет: — Люблю тебя. Чимин невольно улыбается, признаваясь: — Я тебя тоже. Когда Тэхён прыгает, у Чимина так неистово сосёт под ложечкой, что нервный обморок уже не кажется сказками. Однако после недолгого мотания по ветру, парня снимают с верёвки, и тот, едва очутившись в медвежьих объятиях Сокджина, машет ему с земли. Чимина немного отпускает. Но когда инструктор говорит, мол, твоя очередь, ложка начинает сосать как никогда. Нет времени, чтобы проститься с родными. Или чтобы позвонить Юнги. Или чтобы пожалеть о несделанном. Чимин думает, ну вот нахрена я попёрся. Потом думает, что вообще-то он храбрый — храбрее Тэхёна точно, суровый, сильный, мужественный, прямваще. — Я не ссу. Ваще не ссу. Сейчас прыгну. Вотпрямщас. А потом инструктор говорит: — Ну, отмерил семь раз? Пора. Пора. Что за слово такое дебильное. Пора. Когда вы все, блять, понимаете, что она пришла, пора эта? Конченные, просто конченные. Инструктор вздыхает: — Считаю до трёх. Три. Чимин чувствует, как желудок делает круг вокруг своей оси. Холодный нервный пот пропитывает футболку. Подошвы врастают в бетонное покрытие. — Два. Звуки вокруг теряют реальность, в голове звенящая пустота. Руки становятся ватными и плохо держат верёвку. Парализует позвоночник. — Один. С воплем раненного кита, распахнув глаза навстречу неизведанному, Чимин делает шаг с бетона в сорокаметровый воздушный вакуум. Нет времени на мысли, есть только он и несколько секунд свободного падения. Верёвка натягивается и подхватывает его, онемевшего, еле дышащего, и вот тут перекрывает окончательно. Раскрывается нервными фонтаном вся гамма чувств. Чимин хохочет во весь рот. По инерции его ещё пару раз дёргает вверх, а затем медленно опускает на землю. Ногами она ощущается ни много, ни мало — охуенно. Когда с него снимают верёвку, и они втроём возвращают на родину оставшуюся амуницию, Чимин напоследок оборачивается и, приложив козырьком ладонь, вглядывается в крышу четырнадцатого этажа, где наверняка уже готовят к прыжку следующего добровольца. — Предлагаю должным образом это отметить, — посмеивается Сокджин, когда они погружаются в машину. У них всё ещё дрожат руки, и глаза на мокром месте. Чимин предлагает сфоткаться и первым делом отправляет фотографию Юнги с подписью: «это только разминка». Ответ приходит через пару минут: «надеюсь, ты не ждёшь, что наша супружеская жизнь будет вызывать у тебя такие же эмоции», и Чимин отправляет тысячу и один смайлик, прежде чем зачитать сообщение вслух, посмеяться вместе с друзьями и ответить «тебе придётся сильно постараться, чтобы добиться такого эффекта». Они едут за продуктами, потому что в плане четко значится «пикник на природе». Все трое справедливо полагают, что могли бы съесть слона после пережитого стресса. Тэхён жмётся ближе к своим напичканным шариками подушкам и говорит, что хочет фаст-фуд и побольше. Сокджин в принципе эту позицию разделяет. Они долго спорят на тему запивки, и в итоге ситуацию разруливает строгое: — Так, пацаны, тихо. Бухать будем после темноты, а пока выбирайте из трёх зол: сок, кола или ячменный чай. Результат очевиден: багажное отделение ломится от пакетов, Тэхён хлещет колу, Чимин бормочет что-то о том, что нужно купить палатку и мангал, параллельно выискивая ближайшую парковую зону. А потом они попадают в пробку. Дорожные работы, авария из трёх машин, внеплановый выезд правительственных шишек и всё такое прочее. Чимин включает проигрыватель, и салон наполняется голосом Шона Мендеса. Отстукивая ритм на панели, он представляет, как на первую годовщину они поедут покорять тройку красивейших городов Европы — Париж, Берлин, Амстердам, — возьмут один на двоих чемодан, две запасные сдутые сумки, просунутые в боковину, рулоны полиэтилена для сыров, шоколада, алкоголя и посуды, список сувениров для всех друзей, полароид с запасными картриджами и плёнкой, из одежды только самое основное — никаких излишеств. Как будут тащиться по утрам на завтрак в отеле, а потом — нагуляв пару часов по окрестным улочкам: Юнги будет молча фотографировать вывески, горшки с геранями, высокие и невысокие дома, памятники, фонтаны и скульптуры; возьмут в каждом городе обзорную экскурсию, чтобы хотя бы какое-нибудь представление иметь о месте своего нахождения; Чимин будет ужасно энергичным сначала, а после наконец расслабится и заново научится видеть, слышать, дышать; не будет странных взглядов, только приветливость и добродушие, всегда подкупающее очарование других стран — побалуют себя вторым завтраком в местной кафешке. У Чимина перед витриной разбегутся глаза: столько десертов ему никогда не осилить. Юнги что-то скажет на корявом английском, языке туристов, но их, разумеется, поймут и с улыбкой проводят к столику, а потом принесут сразу кучу всего — по крохотной порции каждого десерта, что только значится в обширном «honey menu». Там и tiramisù, осыпанное шоколадной пылью, роскошное, влажное, тающее во рту; лимонная полента и пана кота, покрытая паутиной из застывшей карамели; шоколадный ризотто; тонкие, как кружево, миндальные черепицы; кокосовые и фисташковые макаруны; корзиночки с грушами; веера с яблоками и корицей; абрикосовое мороженое и с дыней; brûlèe с ванилью, пряностями, миндальными хлопьями и мёдом. Чимин тяжело вздыхает, погрузившись в вакханалию кондитерских вкусов, запахов и текстур, сотворённых фантазией — таких невозможно далёких, что кажутся почти несбыточными. Шон Мендес продолжает петь про любовь, страсть и юность. — Однажды я затащу Юнги на его концерт. — Спорим, что нет. — На что? — На одну из сотни кофе-машин, которые вам подарят. — Ха-ха. Очень смешно. — На полном серьёзе. Мы тут с Тэхёном посовещались и пришли к выводу, что минимум треть знакомых полагают, что любовь к хорошему кофе — единственное, что вас с Юнги объединяет. — А ещё мы иногда любим друг друга. — Зачастую фрагментарно. — О, боже, хён, заткнись. Конечно, их с Юнги жизнь не похожа на сказку. Она вообще у очень немногих на неё похожа. Но Чимин правда считает себя счастливым. Невыспавшимся, предельно уставшим, но счастливым. Скоро они поженятся, и всё снова пойдёт своим чередом. Тихий, мирный, уютный мирок. Кто это сказал: любить не значит смотреть друг на друга, любить значит смотреть в одном направлении? Кстати об этом. На вопрос о пополнении, Чимин отвечает прямо: — Я хочу детей. Юнги застывает на несколько секунд, в задумчивости глядя куда-то в пространство между его плечом и шеей, и кивает: — Ладно. И хотя природа ограничила пути зачатия, они в некотором смысле «делают детей» до поздней ночи. В конечном счёте, призвав на помощь всё своё терпение и поплотнее закутавшись в личину дружелюбия, Сокджин привозит их немногочисленную компанию на место, где вечно разыгрывают любовную драму океан с землёй. День практически близится к вечеру, обозначая небо красками зачинающихся сумерек, когда они раскладывают снаряжение для лежачего отдыха, оцепляют себя едой и укладываются валетом на покрывало. Музыка льётся из колонок, шевроле отдыхает на открытом воздухе. Разговаривать нет никакого желания, но не потому что неинтересно, а потому что устали, сварились в машине, проржались, пока ехали. Тэхён втыкает один наушник себе, другой Чимину — слушают Шуберта, Штрауса и других австрийцев. Сокджин с кем-то говорит по телефону, жуя и застилая переднее стекло защитной плёнкой от солнца. К гадалке не ходи, не поедут они по магазинам. Чимин бормочет, что хочет домой спать, облепляет Тэхёна руками и ногами и бездумно пялится в экран телефона, который тот держит на уровне груди, повторяя рандомные слова из подкаста. Сокджин возвращается из своей недолгой рабочей командировки, падает с другой стороны от Тэхёна и возвещает, что им ещё часа полтора можно оставаться без движения. Дома у Чимина чистенько. Чистенько, ухожено, всё по полочкам и на своих местах. Чимин аккуратный, Юнги — тем более. Исключая моменты, когда ему приспичит запереться в студии без еды, воды и намёка на социализацию. Юнги это нужно. Чимин не высказывается против. В конце концов, у всех есть скелеты. Так вот. Квартира. Прибранная, светлая, оборудованная по последнему слову. Пока её не заполняют коробочки с китайской едой, бутылки из-под пива, соджу и текилы, и пока Сокджин не произносит первый тост «за нас красивых и не очень». Тэхён роется в кладовке до тех пор, пока не оглашает их победным «нашёл!» и не прокатывается по коридору на скейте. Стареньком, потрёпанном, совершенно не внушающем доверия. Сокджин критически осматривает находку, Тэхёна на ней и предупреждающе качает головой: — Шары раскручены. — Я-мастер-золотая-медаль. Меня не напугать раскрученными шарами. — А я только на месте прыгать умею, на ходу ссыково. — Главный трюк ты умеешь, остальное — раз плюнуть. — Рандомный факт из моей биографии. Приезжаю я, значит, в скейт-парк первый раз. Уровень — могу держать равновесие, когда качусь по наклонной. И решил съехать с трампа, попробовать себя, так сказать. Сначала я круто упал и смял в мясо колени и ладони, а потом упал так, что минут пятнадцать ещё не мог дышать. После этого я твёрдо решил отказаться от всего, что мне нравится. — Почему? — Это дисциплина. И единственное преимущество мазохизма. — Ты рассуждаешь, но ничего не делаешь, и кто ты после этого? Скажи ему, Чимини. — Слабак. — Верно. Ты слабак. Они пьют за слабаков, потом за смелых. Чимин смеётся как безумный, они танцуют в окружении подушек, принесённых из всех комнат и сваленных на пол, едят привезённую пиццу, играют в «я никогда не…» и смотрят фильм с Ким Бейсингер и Марчелло Мастроянни. Младшие уже практически засыпают под бредовый сюжет, раскрасневшиеся и утомившиеся за долгий насыщенный событиями день, когда Сокджин подскакивает на зазвонивший телефон, а по коридору разносится трель дверного звонка. — Тэхён-а, поди открой дверь. — Почему я? — Потому что ты левша, бля. Просто поди и открой, мелкий негодяй. Насупившись на безосновательное оскорбление, Тэхён поднимается и шаркает к двери, по пути несколько раз хватаясь за стены, чтобы сохранить себя в вертикали. — Кто бы там ни был, надеюсь, у него достаточно оснований, чтобы… На пороге стоит парень — металлизированный чёрный бомбер, чёрные в обтяг джинсы, чёрные волосы, глаза и брови и футболка тоже чёрная. Водевильный, гротескный, бесплотный персонаж. Тэхён думает, что если это за его душой, то вот она. Держи. Не жалко. Тебе — не жалко. Забирай. От прямого, немного колючего взгляда становится неуютно, парень подтягивает на плечо ремень спортивной сумки и уточняет: — Чимин-щи? Тэхён заторможено моргает — щёки пунцовые от выпитого, взгляд фокусируется чуть дольше. — Нет, он, эм-м, он там валяется на подушках. Незнакомец кивает, приняв к сведению. Адрес верный. — Так я пройду? — А ты кто, собственно? Тэхён пытается незаметно опереться на косяк и выглядеть при этом дерзко и внушительно, ни в коем случае не комично. Разлёт плеч у этого парня просто слов нет. Заколдованный, средневековый рыцарь, воин Рохана. — Это ко мне, это ко мне. То есть, к нам. О, боже, да, они прислали самого лучшего, матерь божья. Пожалуйста, проходи, ванная прямо по коридору и направо. Мы там в куче коробочек от еды, не ошибёшься. Сокджин провожает парня до места назначения, отволакивает Тэхёна поближе к зрительскому залу и сообщает, что звезда слегка опоздала к празднику, но ему это, конечно же, простительно. Тэхён, найдя укрытие в башне из подушек, шёпотом спрашивает: — Если он массажист, то можно мне тоже? И Сокджин гогочет: — Чонгук лучше, чем массажист. Окей, теперь они знают, что незнакомого горячего парня зовут Чонгук. А когда включается музыка, непошлая, располагающая, и из ванной комнаты выходит босой разодетый в портупею Чонгук, они узнают, и чем он занимается по жизни. Первый порыв: закрыть ладонями лицо, но оставить потайные щёлочки для глаз, чтобы всё видеть, ничего не пропустить. Второй порыв: бросить весь мир к его ногам. Потому что так двигаться незаконно. Преступно соблазнять одним лишь взглядом. Чимин думает, что за чёрт. Чимин думает, надо отключить телефон, вдруг Юнги захочет пофейстаймиться на ночь глядя. Чимин думает ещё много чего, но при этом глаз не может отвести от танцора. От того, как срываются с пиджака и летят в разные стороны пуговицы. Один раз не в счёт. Один раз можно. В конце концов, это же мальчишник. Его мальчишник. Тэхён думает так же. Подрывается в какой-то момент с пола, торопливо поскальзываясь, чуть не падая, бежит в коридор за сумкой, достаёт из кармашка наличность и несётся обратно, дрожащей рукой протягивая мятую купюру. И плевать, что Сокджин откровенно над ним глумится. Чонгук хмыкает на робкие знаки внимания и подходит ближе, предлагая Тэхёну самому засунуть деньги. За пояс — самое безобидное. Тэхён подаётся вперёд, глаза на уровне с чужими бёдрами, и тогда Чонгук делает это — подцепляет пальцами ремень и слегка натягивает, чтобы вытащить. — НЕТ. Единогласно. Притормозив над бляшкой, он вскидывает непонимающий хмурый взгляд на каждого, но сил высказать точку зрения хватает только у Сокджина: — Пощади. Мы ведь не железные. — Если он их снимет, я за себя не ручаюсь. — Кажется, я попаду в ад за одни только мысли. Чонгук миролюбиво соглашается не оголяться сверх допустимого и утаскивает их танцевать под Дрэйка. Все заканчивается весельем, разнузданными шутками и плясками до упада. На исходе вечера ему даже предлагают покормиться китайской едой из коробочки Тэхёна — единственной уцелевшей. — Можешь взять новые палочки, если хочешь. — Не думаю, что это поможет. Тэхён важно кивает: — Да, я тоже. Чонгук улыбается и предлагает ему присоединиться, интересуется их жизнью, заранее осведомившись, может ли задавать личные вопросы. Его интерес друзья встречают с огромным восторгом; сердце бьётся как сумасшедшее, добрая порция алкоголя развязывает языки. Чимин кидается на поиски альбома с фотографиями — всё о любви, личный архив, коллекция всех геймановских сказок, неестественных, будто искажённая реальность, будто о колдовстве, приворота отравленных яблок, злых принцессах, принцессах в доспехах. Юнги в его рассказах всегда яркий, запоминающийся, идеальный. Сокджин тогда говорит, что Чимин закончил свою особенную академию, где учат такой любви; преданной, откровенной, перламутровой — с тонкими переливами акварельных красок. Вот почему он ничего не боится, у него всегда за спиной его любовь — сонмы ангелов, огромная сила. Чонгук слушает и кивает в редкие моменты, когда от него ждут участия. На расспросы о том, есть ли у него кто, он отвечает туманно, и полусонному подавшему голос Тэхёну прилетает упрёк, мол, мог бы и поделикатнее. Но тот только фыркает и теснее жмётся к Чонгуку, нагло оккупировав его правое плечо и бок. Сокджин недовольно цокает: — Поможешь отбуксировать его на кровать? — Не вопрос. При резком подъёме Тэхён приоткрывает глаза, дёргает футболку Чонгука и ощупывает грудные мышцы. Тёмные вьющиеся волосы очень удачно скрывают пятна румянца на лице. При своём росте он легче, чем кажется. Чонгук убеждается в этом довольно быстро. — Боюсь даже представить, что ждёт меня ниже пояса. — В следующий раз можем вместе проверить. — Когда? Чонгук хмыкает, понизив голос: — Когда ты не будешь таким беззащитным. — Значит, завтра. Темнота в комнате невероятная, точно кто-то накрыл источник света плотным полотном, в такой темноте опасно находиться, может что-нибудь произойти, страшное: сварится яд, время исчезнет, душа заблудится… Чонгук осторожно опускает Тэхёна на кровать, хочет наклониться, но только шепчет: — Спокойной ночи, Тэхён. — Ты запомнил моё имя, — на грани слышимости бормочет тот, обнимает подушку и моментально засыпает. Когда на следующее утро он сталкивается с лучшим другом около раковины, то сразу понимает, что последний шот был ошибкой. Пытаясь удержать голову двумя руками, Чимин хрипит, что обезболивающего нет, воды нет, ночлежка закрыта, он их ненавидит. Потом спрашивает, где Сокджин, и проверяет, на месте ли сбережения. Сокджин оповещает полуночной смской, что они сосунки, и он уехал кутить с Чонгуком. Засранец. Предатель. Около дома Тэхён заворачивает в продуктовый, чтобы срочно пополнить запасы минералки, фруктов и похмельного мороженого. Продавщица косится на него из-под форменного козырька, явно осуждая за все человеческие грехи сразу. Тэхён думает: к чёрту всё. Друзей, свадьбу, подарки, корпоративы, встречи, посиделки. Думает: стану затворником, ни капли алкоголя, расплачивается не глядя, лишь в последнюю секунду что-то магическое возвращает его взгляд к номиналу, и Тэхён за секунду теряет и снова обретает голос. — СТОЙТЕ ПОДОЖДИТЕ ВОТ ВОЗЬМИТЕ ЭТУ. На купюре выведено незнакомым почерком «значит, завтра» и номер телефона. Тоже абсолютно незнакомого. Тэхён выходит из магазина с неопровержимой уверенностью, что съехал с катушек. По крайней мере, красноречивый взгляд продавщицы логичное тому объяснение. Воспоминания о вчерашнем вечере настойчиво лезут в голову: как ощущались руки Чонгука на его спине и коленях, какие они были классные, сильные, бережные. И какой он вообще весь классный. Что-то смутное просачивается в ряды последовательных кинокадров; как Чонгук рассказывал про себя, про свои таланты, из-за которых все его боятся — где нет границ между прошлым и будущим, а в настоящем ему открыты все двери. Тэхён набирает номер на дисплее, слушает несколько протяжных, невыносимо долгих гудков, ради: — Да? Прямо сцена из фильма. И голос на фоне наждачный, хриплый. Спал, наверное. — Это Тэхён, эм, если ты меня помнишь. Прости, я тебя разбудил? Я только что увидел твой номер, чуть сознание не потерял от волнения, когда пытался расплатиться им в магазине. И. эм, привет? Несколько секунд молчания, прежде чем он снова может вдохнуть. — Конечно, помню. Доброе утро, Тэхён. От удовольствия слышать его действительно можно потерять рассудок. — Я только хотел сказать, что, если что, завтра уже наступило, — Тэхён определённо отдаёт себе отчёт, что говорит и ведёт себя, как полный придурок, вкопанно стоя в реагирующих на движение дверях, но это довольно проблематично — оставаться спокойным, смешливым, не капризным и не жадным, когда разговариваешь с парнем, который тебе вроде как нравится. — Поможешь выбрать подарок на свадьбу? Есть такие отношения с людьми, когда нельзя отказать, не получается. Когда они приходят на торжество — элегантные, броские, будто с фресок, Сокджин недвусмысленно поигрывает бровями, толкает Чимина локтем под рёбра в белоснежном смокинге и вынуждает больше половины гостей оторваться от заставленных угощениями столов. Юнги хмыкает, передавая Чимину бокал шампанского, и второй, когда тот залпом его осушает. — А ты говоришь, что за идиотская традиция бросать букет? Вот и посмотрим, как Тэхён отреагирует. — Думаешь, у них любовь? — Понятия не имею. Я не знаток, — и усмехается, когда Чимин замахивается для удара, но не бьёт, потому что свадебные фотографы, блять, повсюду. — Но, видимо, ему тоже уже всё опресневело. И хочется изъебнуться. Очень.