meet you there

      Мольберт уже наверняка оставил вытянутый синяк и пару десятков царапин на многострадальных ногах Луи, но он все равно пыхтит и продолжает подниматься по лестнице, шепотом проклиная неработающий лифт. — Давай, Томмо, всего три этажа и ты на месте, — бормочет он себе под нос, сдувая с глаз непослушные пряди челки. Черт бы побрал его неугомонную пятую точку, которая вечно ищет на себя приключений, его страсть к рисованию и этот чудесный закат, накрывший город ярко-розовым куполом. Он, наконец, вваливается на крышу, и единственное его желание — это плюхнуться прямо на пыльный, покрытый разводами, шифер и пролежать так до конца цивилизации. Луи вздыхает и дает себе мысленную пощечину, понимая, что солнце не будет заходить столько, сколько ему требуется, поэтому окидывает крышу взглядом, примеряясь, и внезапно замечает маленькую фигурку, балансирующую на самом краю. — Черт, — хрипит Лу. — Черт возьми, отойди от края, — кричит он, бросая мольберт и делая несколько широких шагов вперед. Маленькая фигурка оказывается совсем не маленьким парнем с растрепанными кудрями и больными глазами. Он все еще стоит на краю, но в его позе сквозит сомнение, и Луи крадется, как дикий кот. — Послушай, я не знаю, что у тебя такого случилось, — мурлычет он, когда до парня остается всего пара метров. — Но я уверен, что все можно изменить.       Кудрявый ухмыляется, и это похоже на удар грома или расколотое молнией небо, и делает полшага вперед (и если Луи позже спросят, зачем он схватил его и рванул на себя, ударившись о крышу лопатками так, что звезды запрыгали перед глазами, он просто пожмет плечами). — Какого черта… — шипит парень, его голос такой же надломленный, как и улыбка, а у Луи, кажется, что-то екнуло глубоко внутри. — А как бы ты поступил, если бы на твоих глазах кто-то собирался прыгать с пятнадцатого этажа? — огрызнулся Луи, пытаясь разглядеть ссадину на левом локте. — Прошел бы мимо, не мешая человеку разобраться со своей жизнью, — серьезно говорит кудрявый, а Луи фыркает, от того, как нелепо это звучит, и тут же зажимает рот ладонью. — Что смешного? — подозрительно щурится парень, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы. — Ничего. Я Луи, кстати, — Луи встает рядом с ним и протягивает ладонь. — Гарри. — руки у него просто огромные и покрыты кучей татуировок, и Луи искренне удивляется, когда слышит свой голос:  — Я хочу тебя нарисовать.       Гарри вскидывает брови и скептически пожимает плечами. — Да ладно тебе, — уговаривает Луи. — Я пришел сюда рисовать закат, но солнце уже село, неужели я зря тащился на пятнадцатый этаж пешком?       Гарри улыбается, неожиданно открыто и ярко, и кивает головой. — Я пришел сюда, чтобы убить себя, но ты мне помешал, неужели я зря тащился на пятнадцатый этаж пешком?       Луи фыркает и начинает устанавливать мольберт, постоянно оглядываясь на Гарри. — Я не прыгну, — мирно говорит он, кажется, после десятого взгляда. — Не сегодня, обещаю. — И не сегодня тоже не прыгнешь, — ухмыляется Луи. — Я ни за что не нарисую портрет за один день, боюсь, у тебя нет выбора, дружок.       Через сорок минут Гарри начинает ныть и ерзать, и Луи закатывает глаза, думая «лучше бы я рисовал закат».  — Ты посадил меня на самый неудобный кирпич, который здесь нашел, не так ли? — язвительно бурчит Гарри, поднимаясь на ноги, а Луи почти вскрикивает и кидается усаживать его обратно. — Ну пожалуйста, давай немного отдохнем. — Лу сверлит его взглядом примерно двадцать секунд, после чего сдается и откладывает кисть.  — Как ты здесь оказался? — тихо и мягко спрашивает Луи, пытаясь встать так, чтобы оказаться преградой между Гарри и краем крыши.  — Кто вообще рассказывает о таких вещах незнакомцам? — ухмыляется кудрявый, наблюдая за его манипуляциями. — Давай лучше поговорим о книгах или щенках золотистого ретривера, это куда интереснее.       Через полчаса Луи хочет поцеловать Гарри в нос, а потом, может быть, отвесить подзатыльник. Он еще никогда не встречал человека, который одновременно вызывал бы у него раздражение и восхищение, и он таращится на Гарри, как на музейный экспонат, пока тот размахивает руками, рассказывая про его последний просмотренный фильм. — А потом он такой «только я, дорога и музыка», а потом вж-ж-ж-ж, брум-м-м-м-м, — захлебывается Гарри. — И он весь такой в солнечных очках и классном бомбере, я видел такой на распродаже, и если честно, я хотел бы от него детей, от Малыша, естественно, не от бомбера… — О, так ты гей? — перебивает его Луи, дергая за кудряшку на виске. Гарри осторожно кивает. — Я тоже, — улыбается он, замечая что-то непонятное у Гарри в глазах, и тот с облегчением выдыхает. — И в общем они такие едут, везде огонь, а он такой «спасайся», — как ни в чем не бывало продолжает Гарри, а Луи ловит себя на мысли, что больше не сможет жить так, как раньше. Его жизнь только что поделилась на «до» — одинокая пустая квартира, куча краски и грустные картины, наваленные в самых неожиданных местах, и «после» — кудрявый парень в дурацкой рубашке рассказывает про какой-то фильм, пытаясь поймать теплый весенний ветер кончиками ресниц. — Уже жутко поздно, — внезапно подскакивает Луи, когда понимает, что взрыв розового и золотого на небе сменился россыпью мелких звезд. — Я больше не смогу рисовать. — Луи так печально озвучивает эту очевидную истину, что Гарри мелко хихикает, а затем встает с кирпичей и подходит к мольберту.  — Очень красиво, — удивленно оборачивается он, а Луи тут же оказывается рядом, якобы собирая краски, а на самом деле не позволяя Гарри оказаться у края.  — Спасибо, — скромно улыбается Лу. — Не думай, что твои мучения закончены, я обязательно дорисую, так что ты должен оставить мне свой номер телефона.       Спускаться по лестнице гораздо приятнее, чем подниматься, так что уже через пятнадцать минут Гарри и Луи стоят на шумном перекрестке, и Гарри нужно повернуть, а Луи идти прямо.  — Я… Э-э-э… У меня… — Луи мнется на краешке тротуара и пинает камешки кончиком кроссовка. — Не хочешь переночевать у меня?  — Может, ты забыл, но мы знакомы несколько часов, — ехидно поднимает бровь Гарри. — Откуда я знаю, что ты не увезешь меня в лес и не продашь на органы?  — Так ты же вроде и хотел смертельного исхода? — остро улыбается Луи, получая болезненный тычок в бок.       Он чувствует, что поступает правильно, когда раскладывает старый диван в гостиной и разогревает поп-корн в микроволновке, потому что сейчас Гарри рядом и точно не окажется на еще какой-нибудь крыше или трехногом табурете с веревкой на шее.  — Мы не будем снова смотреть «Малыш на драйве», — сразу предостерегает Лу, наблюдая, как Гарри медленно надувает губу. — Что угодно, только не его.       Конечно же они смотрят «Малыш на драйве», и когда Гарри засыпает, подложив руки под щеку, Луи по пять раз проверяет секретные замки на двери, чтобы тот точно не смог сбежать. Луи и сам не понимает, почему бы просто не дать Гарри уйти домой и самому принимать решения, но каждый раз, когда он думает об этом, внутри что-то зудит и колется — «не отпускай, не отпускай, не отпускай». Он идет обратно в гостиную, старательно избегая всех скрипящих половиц, и поправляет подушку под кудрявой вихрастой головой. У Гарри очаровательные ямочки на щеках, целые созвездия родинок, мягкий смех и бесконечная печаль в глазах, не исчезающая даже при улыбке, и Луи начинает понимать.  — Он мне не нравится, — шепчет он себе под нос, накидывая на Гарри плюшевый плед.  — Мы знакомы всего пол дня, Томмо, ты же взрослый человек, — бормочет он, зажигая ночник, потому что Гарри упомянул, что боится темноты.  — Возьми себя в руки, никто не влюбляется в незнакомцев, — Луи щелкает себя по носу, и делает громкость на минимум, чтобы Гарри не проснулся. Он уже почти начинает верить себе, когда Гарри начинает бормотать во сне и подтягивает колени к подбородку, зарываясь носом в плед. Луи чертыхается и садится на пол, роняя голову на руки.  — Я облажался, — бормочет он. — Как же сильно я облажался.       Гарри просыпается от ноющей боли в правом боку и долго трет глаза, прежде чем понять, что это локоть Луи упирается в него, а сам Луи спит в самом неудобном положении, которое только можно придумать, все еще держа пульт от телевизора в руке. Гарри тяжело вздыхает и аккуратно отодвигает его локоть, пытаясь встать, а Луи тут же подскакивает, как пуля, выпущенная из ружья.  — Ты куда? — почти не сонно бурчит он, опасно взмахнув пультом. Гарри хочется рассмеяться, а потом крепко сжать его в объятьях, потому что Луи похож на маленького растрепанного кролика.  — Для начала на кухню, — улыбается он, отбирая пульт. — А потом, может быть, обратно спать.       Луи подозрительно щурится, а затем шлепает босыми пятками по холодному полу, не отставая от Гарри не на шаг. — Я не собираюсь вешаться на крючке для полотенец или выпрыгивать из окна второго этажа, — едко бросает Гарри, почти засовывая голову в холодильник. Луи пожимает плечами и прислоняется к подоконнику, делая вид, что ему, вообще-то, абсолютно все равно. Он рассматривает широкие плечи и мятую футболку, растрепанные волосы и линию подбородка, и у него в груди все сжимается до размеров крошечного резинового мячика. — Я, наверное, пойду, — виновато скося глаза бормочет Гарри, пока вытирает тарелки полотенцем. Намыленная кружка выскальзывает у Луи из рук, звонко ударяясь о раковину. — Куда? — тихо и удивленно отвечает Луи, пытаясь найти в воде все осколки. Гарри пожимает плечами и снимает с себя дурацкий фартук с подсолнухами, а Луи хочется закричать, схватить его за рукав, броситься под ноги — постой, не уходи, останься. — Я никуда тебя не отпущу, — сурово хмурится Луи. — Даже не проси. — Да кто ты мне такой? — взрывается Гарри. — Просто оставь меня в покое, живи своей жизнью.       Дверь захлопывается с такой силой, что воздух еще долго звенит и дрожит, а Луи сползает по стене в прихожей, крепко обнимая себя за плечи, пытаясь собрать себя воедино.  — Какое мне до него дело, — всхлипывает он позже, размазывая по лицу злые слезы. — Плевать, что он возможно убьет себя, плевать, что у него очаровательные щеки, плевать.       Луи не знает, зачем снова терпит мольберт, который бьет его по коленкам вот уже четырнадцать этажей, ведь в конце концов в городе куча многоэтажек с работающими лифтами.  — Его там нет, Лу, — говорит он себе, потирая отшибленные колени перед входом. — Ты совсем как ребенок.       Первое, что видит Луи — океан зеленого и длинные ноги. Гарри сидит на кирпичах, уронив голову на руки, и Луи хочется зацеловать его до смерти или дать в нос.  — Прости меня, — вскакивает Гарри, глаза красные и потухшие. — Я так надеялся, что ты придешь, я такой дурак, Лу, ради бога…  — Все нормально, — сухо отвечает Луи, обида жжет глаза и оставляет едкий привкус в горле. — Все хорошо, Хаз, я просто хочу, ну знаешь, порисовать.       Гарри пораженно отступает назад, а Луи проходит мимо него и устанавливает мольберт. Ему хочется кинуться ему навстречу, рассказать про рыжего котенка, которого он встретил по дороге, может быть чмокнуть в щеку, но все, что он делает — обмакивает кисть в ярко-зеленый. Взгляд Гарри почти осязаем, он липко бродит по напряженной спине и обжигает макушку, но Луи стойко держится, как будто он солдат, а вывесить белый флаг никак нельзя.  — Лу, — снова пытается Гарри. — Я понимаю, ты просто волновался, прости меня, Лу, я такой мудила. — Ага, — кивает Луи, смешивая краски. — Ты можешь нарисовать хоть миллиард моих портретов, если хочешь, — продолжает Гарри. — Я буду сидеть сколько угодно и даже не шелохнусь, честное слово. — И испечешь шоколадный пирог, о котором ты рассказывал, — сурово отвечает Луи, разворачивая холст с незаконченным портретом Гарри.       Гарри действительно почти не щурится от солнца и не чешет лоб. Луи весь перепачкан краской, как будто он рисует носом, а не кистью, его волосы мягко светятся карамельным в лучах заходящего солнца, и Гарри впервые за несколько месяцев хочет продолжать дышать. — Можешь посмотреть, — великодушно разрешает Луи, взмахивая кистью. Гарри охает, когда встает, потому что его ноги пронзает миллиард иголок, а Луи воздушно хихикает.       Гарри долго рассматривает портрет, отказываясь узнавать себя. — Твои работы должны быть на выставках в музеях, — восхищенно говорит он. — Но ты уверен, что это я? — А что, не похоже? — обиженно хмурится Луи, складывая руки на груди. — По-моему, ты рисовал принца или победителя топ-модели по-американски, — скептически хмыкает Гарри. — Я совсем не такой симпатичный.       В следующую секунду Луи пачкает рубашку у него на плечах своими ладонями, и Гарри кажется, что там непременно останутся синяки.  — Ты. Очень. Красивый. — медленно и зло говорит Луи, в его глазах горит что-то непонятное. — Еще раз ты скажешь что-то подобное, и я заставлю тебя съесть все мои кисти. — Хорошо, хорошо, — смеется Гарри, обхватывая Луи за талию. — Так точно, сэр.       Луи смеется, — сладость банановых конфет, первые весенние ручьи, — и Гарри чувствует, как у него в груди растекается что-то тягучее и золотое, как летние закаты. — Могу я остаться у тебя сегодня? — внезапно выпаливает Гарри, потому что одна только мысль о возвращении в квартиру, где никто не ждет, вызывает дрожь /или, возможно, мысль о том, что ему надо будет расстаться с Луи/. — Конечно, — удивленно и радостно отвечает Луи. — Только помоги мне убрать все краски.       В конце концов, не только Луи оказывается покрыт масляными пятнами, и они идут по улице, глупо хихикая, потому что они — вихрь розового, желтого, фиолетового, а прохожие оборачиваются и осуждающе покачивают головами. — В душ, — командует Луи, когда закрывает все замки на двери. — Полотенце возьми в верхнем ящике.       Гарри согласно кивает и уходит, а Луи еле сдерживается, чтобы не завопить, как маленькая девочка при виде киндер-сюрприза с принцессой. Он разливает какао по огромным кружкам, когда Гарри появляется в дверном проеме.  — Можно мне взять у тебя футболку? — смущенно говорит он, переминаясь с ноги на ногу. Луи громко ахает, потому что это просто невыносимо — розовые щеки, татуировка бабочки на животе, острые ключицы, и он готов отдать все свои кисти, лишь бы видеть это до конца жизни.       Даже самая большая футболка Луи оказывается мала, и Гарри разочарованно вздыхает.  — Моя рубашка пахнет краской и пачкается, — ноет он. — Ты не против, если я останусь так?  — Ты похож на лучшие работы Микеланджело, — хочет закричать Луи. — Я бы хотел тысячу вечностей целовать твои ключицы.  — Да, конечно, все в порядке, — говорит Луи. — Какао почти остыло.       Луи не помнит, в какой момент подбородок Гарри оказывается на его плече, пальцы переплетены, и Гарри что-то шепчет ему на ухо хриплым глубоким шепотом.  — Я тоже хочу нарисовать тебя, — внезапно говорит он. — Прямо сейчас.  — А ты умеешь? — удивленно спрашивает Луи. — Ты никогда не упоминал.  — Не умею, — хихикает Гарри. — Главное — желание.  — Тогда я категорически не согласен, — твердо говорит Луи.       Гарри размахивает кистью с таким рвением, что Луи начинает задумываться, как долго он потом будет отмывать обои от краски. — Зачем ты язык высунул? — хохочет он, запрокидывая голову, и Гарри подбегает и шлепает его по лбу кончиком кисти. — Я, вообще-то, стараюсь, — дуется Гарри, возвращаясь к мольберту. — Не отвлекай меня. Луи ерзает и дергается, и через полчаса Гарри наконец разрешает ему посмотреть — только перестань скулить, Лу.       Луи делает важный вид, морщится и потирает подбородок, рассматривая портрет со всех сторон, и наконец не выдерживает и начинает хохотать.  — Ну чего ты, Лу? — обиженно тянет Гарри. — Я очень старался.  — Я верю, Хаз, и ценю это, — сквозь смех выдавливает Луи. — Но просто посмотри внимательнее, сладкий, почему мой нос похож на свиной пятачок?       Гарри старается сохранять обиженный вид изо всех сил, но Луи брызжет светом и его смех заполняет комнату, так что он не выдерживает и тоже начинает хихикать.       Гарри не может поверить, что несколько дней назад он хотел убить себя, а сейчас стоит посреди супермаркета в пижамных штанах и футболке на два размера меньше, пока на небе рассыпаны звезды, потому что на часах, вообще-то, половина третьего ночи. Все дело в том, что Луи катастрофически сильно захотел блинчиков с шоколадным сиропом, но в холодильнике царит безмолвие и мрак, так что Хаз, нам просто необходимо сходить за продуктами.       Луи деловито складывает в тележку медовые колечки и арахисовую пасту, а когда Гарри напоминает, за чем они сюда пришли, то шипит и огрызается.  — Я нуждаюсь в этом клубничном молоке, — говорит он около очередного стеллажа. Их тележка уже почти полная, но они так и не купили муку или сироп. В конце концов Гарри просто тянет его за рукав к нужным полкам, и вскоре они выходят из магазина с кучей пакетов, и Луи довольно улыбается и громко болтает про рецепт сливовых кексов.       Ровно через сорок четыре минуты Гарри наблюдает, как Луи размахивает лопаткой и подкидывает блинчики на сковородке, и ему кажется, будто его сердце начинает срастаться.  — Спасибо, — тихо говорит он. Луи удивленно поднимает брови.  — Блинчики еще не готовы, — напоминает он, потрясывая сковородкой.  — Я не про них, — Гарри прячет глаза, и Луи все понимает, и Луи мягко улыбается, и Луи быстро целует его в нос, а потом отворачивается к плите и посыпает блинчики шоколадом. Гарри кажется, что он сейчас заплачет от ошеломляющей нежности под ребрами, и он спрыгивает со стула и дергает Луи за рукав.       Гарри не может поверить, что несколько дней назад он хотел убить себя, а теперь он стоит на тесной кухне в четыре утра и целует растрепанный вихрь из красок и клубничного молока. Луи крепко держится за его шею, потому что это — единственный якорь, все вокруг плывет и танцует, и Гарри похож на черничное мороженое или первый луч солнца после дождя, и Луи задыхается и просит еще. — Я ни за что тебя не отпущу, — шепчет Луи ему в губы, липкие пальцы обводят татуировки на плечах. Гарри расплывается в улыбке и прикрывает глаза, и все это кажется безумно правильным, как любовь с первого взгляда в старых фильмах. — я не собираюсь уходить, — шепчет он в ответ.