***
— Юнги-хён! — жалобный скулёж сразу трёх голосов, который бьёт по вискам. — Тише, мелюзга, — этот голос можно узнать из тысячи, — Юнги-хён, ты как? — вот, это хорошо, что он говорит тихо и мягко, вот правильно. — Воды мне, — в горле пересохло, а собственные звуки из собственного рта звучат словно через толщу песка.***
-… и вот так ты нас напугал, Юнги-хён, — со слезами на глазах рассказал Чимин о дерьмовой попытке включить свет, которая обернулась ударом электрического тока, клинической смертью и паникой младших. — А разве при клинической смерти мозг не должен умирать? — этот самый мозг ни черта не соображал, но, вроде как, был относительно в порядке. Если что-то там и умерло, то это осталось незамеченным. — Хосок-хён сделал тебе массаж сердца и искусственное дыхание, потом тебя привезли в больницу, — Чонгук вроде самый адекватный и не пробивной в этой компашке, но и у него глаза все в слезах, аж жуть берёт. — Ну и кто такой Хосок? — Это сосед наш, недавно переехал из Кванджу и теперь ищет работу, но Намджун-хён договорился с ним, и теперь Хосок-хён работает вместе с ним в клубе. — В этом притоне? Надеюсь их там не трахнут по ошибке. Клуб «Рай» — местечко для молодёжи, открытое относительно давно, но успевшее запятнать свою репутацию образцового заведения для отдыха. Может поколение такое, а может этот мир испортился, но теперь этот клуб можно назвать лишь блядушником. Чего там только нет и кого там только нет, и заметь, при хороших деньгах. Серьёзно, школьники считают это место самым крутым или как там говорят-то уж они на своём сленге, но администрация не отвечает за то, что там могут либо лицо набить, либо задницу порвать. Другого не дано, хотя платят там не плохие деньги — ещё бы, абы кому туда не попасть. Собственно, пиздец ещё тот. Намджун входит в палату со стаканчиками кофе, но на протянутую бледную, тонкую руку, нахмурившись, отвечает: — Тебе нельзя, мудила, — ещё бы язык показал, ну как дитё малое, честное слово. — Кто это тебе сказал? И я, на минутку, твой хён, так-то. — Я тебе сказал. Твоё грёбаное сердце остановилось, так давай ещё и кофе его убивать. Совсем с башкой перестал дружить, хён? — он издевается. Нет, точно издевается. Остальные, сидящие в палате, были солидарны с Намджуном и даже отпить не дали, засранцы. — Почему я всё ещё с вами дружу, блять? Наступила тишина в палате. И не сказать что эта тишина была какой-то неуютной. Они слишком долго дружили, чтобы слово «неловкость» стала чем-то непривычным. Да и к тому же, каждый из них знал, что у Юнги начинает болеть голова от долгих разговоров, а когда у Юнги болит голова, у остальных тоже начинает она болеть, ибо, ну, в смысле, почему Мин должен страдать один, мать твою? Глаза Чимина направлены на старшего, который лежит весь бледный, сливаясь с простынями, и хрупкий. Сразу в голове всплывает мысль о фарфоре и о том, что только дотронься и он сломается. Дурацкие губы задрожали, выдавая Чимина с головой, и он резко отвернулся, окончательно привлекая к себе внимание больного. Юнги цокает языком, поджимает губы, которые принимают вид полосочки, а потом говорит: — Только не начинай опять ныть, а. Пожалуйста, — Чимин в ответ тоже губы поджимает, но у него уголки вниз всё норовят слететь, делая его похожим на печального смайлика. Он быстро-быстро кивает, а в глазах слёз ещё больше собирается. Смотря на него, Гук и Тэ тоже сдерживаться не могут, стараются быстрее солёные дорожки утереть, а то хён точно подумает, что они не крутые. Юнги видит всё. Дал же бог чувствительных друзей (спасибо ему, кстати). Тяжело вздыхая, Мин приподнимается, стараясь поудобнее сесть, а Намджун подушку заботливо поправляет. Ладно, не такой он уж и мудак. — Эй, идите сюда, — устало руки разводит немного в стороны, приглашая. То ли поза его была какая-то слишком невинная, то ли сам он выглядел таким слабеньким и милым, но мелкие уже точно все тормоза свои растеряли. Чонгук возле Мина сел, за спину его обнимая и в волосы утыкаясь; Чимин, потеснив немного Гука, и Тэхен в ключицы хёновы уткнулись, и рыдают все трое, говоря на перебой о том, что скучали, боялись и ещё всякого прочего грустного. Юнги же только и успевает, что гладить их по очереди. Со стороны послышалось копошение, а следом и звук камеры: — Ну, прям четыре котёнка. Хоби отправлю, пусть тоже умилится… Юнги, не закатывай глаза, а, — Чимин пробурчал о том, чтобы хён не фоткал, ибо они не красивые будут из-за слез. — Кстати, когда ты очнулся, то бухтел что-то. Что ты имел в виду? — Чонгук, чмокнув разомлевшего в тепле хёна в макушку, нахмурил брови. — Чего? — Ну, Юнги-хён, ты пытался говорить «красивый». Что ты имел в виду? Рай увидел, да? Или инопланетян? — не сказать, что Тэхён странный, он просто любит фантастику и всякую прочую хрень подобную. — Я не помню такого, — ложь, это настолько лживая ложь, что парни, сидящие вокруг него, верят, ибо, ну, что вообще можно говорить осмысленного, побывав между тем и иным светом, ещё и после удара током? Лабуду всякую, вот что.***
Невыносимо больно. Снова. Тело дергается само по себе, но вдруг ощущение падения, словно это сон, в котором ты знаешь, что спишь, но всё равно прыгаешь вниз, и, вроде, ты должен проснуться, дернув ногой, но ничего не происходит. Ты падаешь и боишься. — Итак, Мин Юнги, двадцать два года, да? — брюнет с длинным списком сидит невозмутимо и выглядит сногсшибательно. Серьёзно, он имеет через чур привлекательную внешность. — Ты Мин Юнги, двадцать два года, хэй? — даже негодование на его лице лице смотрится восхитительно. — Ага, я, а ты… погоди, мы где? — это охренеть какой важный вопрос в данной ситуации. Кабинет похож на… на кабинет. Стеллажи с книгами, очень высокие стеллажи с книгами, которые начинаются с потолка и заканчиваются полом. Дверь выглядит слишком тяжёлой, но убежать не выходит, потому что со стула невозможно встать. Его что, приклеили? Что за хрень-то сегодня творится, а? — Ты умер, Мин Юнги, но я тебя что-то не найду в списке. посиди, пожалуйста, ровно. Стул не скрипит, но твои телодвижения доведут тебя до того, что ты просто упадёшь вместе со стулом. — Чего? Дурак, что ли? Я живой! Я пришел к Чонгуку, Чимину и Тэ играть в приставку, Намджун пошёл в магазин. Свет вырубили, а я хотел покопаться в щитке и… и… Иронично поднятая бровь была лучшим ответом на всю тираду. Неизвестный хрен с губищами розовыми, как хренова роза, дальше копался в своей макулатуре, предоставляя возможность гостю тоже копаться, но только в себе. Но вот он глаза свои ебучие***
— Послушай, ты был не в себе. Скорее всего тебе это просто приснилось. Пойми же ты наконец, чисто физически ты не мог находиться в другом помещении в тот момент, когда хоби тебя спасал. Это невозможно! — Тогда как ты объяснишь, что мне каждую грёбаную ночь снится тот кабинет и темноволосый придурок в костюме? Один и тот же, прямо до мельчайших подробностей? — Тебе он снится, потому что ты зациклился на нем, из головы вообще не выбрасываешь. Тебе нужно отвлечься, понял? Сегодня же ты идешь со мной в «рай», я тебя хотя бы с Хоби познакомлю, хоть спасибо ему скажешь. — Ладно, скажу спасибо твоему Хоби и свалю оттуда нахрен. — Окей, я тебя сам заберу. Провожу тебя до дома вместе с моим Хоби, — серьёзно, Ким Намджун, можно сказать, один из самых умных среди всех знакомых Юнги, но он такой редкостный болван, ну, вот кто бы знал, а. — Специально вам резинки подарю в знак благодарности за спасенную жизнь, чтобы детей не наделали пока трахаетесь в твоей квартире, — ну, ладно, Мин тоже не благословение господня. Джун лишь фыркнул и, протянув долгое «хён», свалил в туалет. Немного погодя, Юнги подскочил: — Ты даже это отрицать не будешь, пидарок несчастный? Пожалел бы мою неокрепшую психику! Со стороны туалета слышится что-то похожее на кудахтанье курицы, а затем и голос Кима: — Из нас двоих, хён, пидарок несчастный — ты, а я счастливый и цветущий. — Ебать, нашёлся тут на мою голову цветок голубой окраски. Ты что, гибискус? — О, так ты у нас теперь и во всём голубом разбираешься? Прям знаток, хён, — в проходе голова Намджуна смогла воссоединиться с первой попавшейся Юнги подушкой. — Гибискус — национальный цветок Кореи, дубина, ты вообще где живешь, чтоб такое не знать? И с этим человеком я общаюсь. Горе мне! Из-за наигранного драматизма старшего Джун улыбнулся. Ну конечно, стал бы он улыбаться, если бы узнал сколько часов Мин искал название цветка, который находился на столе в неизвестном кабинете и у неизвестного любителя макулатуры. Этот дебильный гибискус — первое, о чем начал узнавать Юнги, когда пальцы уже перестали тихонько дрожать. — Ну, ладно, ладно, о великий знаток Кореи и голубых, каюсь во грехе своём, ибо незнание — порок, — Намджун, улыбаясь, пошёл было в сторону собеседника, но подушка, которая недавно встретилась с его лицом с легкой руки Мина, теперь встретилась с ногами Кима, и он, запнувшись, полетел вниз. Громкий грохот, и вот, не растерявшись, Джун падает к ногам Юнги, словно молясь: на коленях, головой в пол, а руками по обе стороны от головы. Мин, наблюдая за этим представлением, фыркнул, а потом и начал смеяться. Так их и застал Чонгук — хён постарше наконец-то улыбается, а в его ногах валяется хён помладше и у него трясутся плечи от смеха. — Знаете, вот глядя на вас, мне совершенно не хочется взрослеть, — с серьёзной миной проговорил Чон, — Намджун-хён, мы сегодня не пойдём в клуб, спасибо за приглашение, но Чимин хочет пойти в кино, так что я и Ви-хён идём вместе с ним. — А как бы вы прошли-то? Вы не совершеннолетние, разве нет? — Юнги точно помнил, что Чонгук тот ещё засранец, но главное, что он мелкий засранец. Как они, нахрен, прошли бы, эй? — Юн, ну как в первый раз. Ты забыл, что двое самых добрых хёнов, которые любят своих донсэнов, работают в этом клубе, м? — фальшивый и смешной игривый взгляд, брошенный в сторону Мина был прерван ещё одной подушкой, — ну ладно, отговаривать не будем, веселитесь, ребятки. — Да, да, пусть веселятся. Может у них там тройной гибискус намечается, кто знает? — теперь уже Юн бросал острые взгляды Наму, который надул щёки, пытаясь не заржать. — Э... спасибо? — не поняв, что имеет в виду хён, Чонгук решил быстрее ретироваться из этой странной квартиры, под хохот старших.***
— Почему каждый раз ты попадаешь в самые нелепые ситуации, хён? — рыжие волосы так сильно идут ему, свихнуться можно, — Он ведь всё помнит. Да, ему никто не верит, но он помнит. Так что тебе нужно быть аккуратнее. Одно дело, когда о таком говорит один человек, но совсем другое, когда эти слова подтверждают несколько других. — Ты думаешь я этого не понимаю? Он умирал, но его имени не было, я решил посмотреть ещё список у себя, думая, что просто забыл один взять, и парня того забрал. Идиот. Такого больше не повторится. По крайней мере, я попытаюсь больше не доводить до такого, — брюнет сидит и нетерпеливо комкает салфетку, иногда поглядывая на своего собеседника. — Сокджин-хён, успокойся! Это ведь ещё не конец света! Ну, ладно, увидел один смертный, пока это единичный случай — ничего страшного. Промахи бывают у всех, — карие глаза смотрят серьёзно, а ладонь с длинными пальцами накрывает беспокойные клешни глупого хёна. — Что? Я волнуюсь не из-за этого… Сегодня крупное дело. Почти 150 человек! Давненько таких случаев не было, — от прикосновений друга нервозность уходит. Джин вздыхает и смотрит на собеседника, ожидая реакции. — Сколько человек? Вот это да! — Хоби всегда был впечатлительным. Он мог кричать, например, просто смотря какой-нибудь клип со змеёй. Но, когда он действительно напуган, то его глаза расширяются и он начинает говорить шепотом, — И где это будет? что послужит причиной смерти? — Ты и сам знаешь прекрасно, что не могу тебе рассказывать местоположение их смерти, — но, увидев, как тухнет взгляд напротив, Джин, тяжело выдохнув, продолжил, — Сегодня будет пожар, очень страшный пожар. — Ужасно… Ты справишься один? Точно? — Сокджин видит беспокойство в глазах Чона. Это беспокойство за него или за благополучное завершение работы? Черт его знает. Хотя, зная Хосока, скорее всего первый вариант. Он — друг, который должен быть у каждого: всегда поддержит, пожурит и поругает, отвлечет от других проблем и объятия у него тёплые-тёплые. — Да. Я справлюсь. Но разве этот день мог закончится чем-то хорошим?