Величие смерти

      Величие Смерти       Ценою жизни во имя Твоё.       Всё ради чести.              ...Ойкава готов отдать всё что угодно, лишь бы не сидеть сейчас здесь и не глядеть на лица товарищей, освящённые отблесками огня в масляных лампах по углам. В этом жутковатом, скорбном сиянии, они кажутся ещё более печальными, несущими немой укор. Тени по стенам дрожат, колышутся, напоминая тех ёкаев* из сказок, которые им рассказывали в детстве...       Вот бледный Куними закусывает до крови губу; Кьётани, потрёпанный боем, пышущий ненавистью, склоняет голову вниз; Яхаба, сжавший губы в тонкую алую полосу, лишь огромным усилием сдерживает слёзы; рассеянный и потерянный Киндаичи смотрит куда-то в пустоту тусклыми глазами; задумчивый и напряжённый Матсукава хмурится; Ханамаки кривит рот в нервной ухмылке. И разбитый, корящий себя за слишком многое, Ивайзуми сжимает зубы так крепко, что, кажется, по всему залу разносился их скрип. Вот они - его вторая семья. Братья, которые сейчас умрут из-за него.       Чёртовы ниндзя. Будь проклят тот день, когда он впервые встретил одного из них - Кагеяму Тобио. Будь проклят этот гадкий мальчишка. Что б пусто было и самому Ойкаве, не придушившему мерзкого щенка, когда была такая возможность...       Если бы у него сейчас был шанс отмотать время, он бы всё изменил - перепродумал тактику, перекроил оборону... Но драгоценное время утекло, как песок сквозь пальцы. Мгновения, способные изменить исход битвы, улетели, словно листья, подхваченные порывом ненастного осеннего ветра. Ошибки совершены, ничего не изменить, теперь замок-крепость даймё** Нобутэру Ирихата-сама - оплот одного из сильнейших самурайских кланов Мияги – пал и полон чёрными, кровожадными, стремительными тенями...       Никто из находящихся в этом зале не питает ложных надежд. Каждый знает, что произойдёт дальше. Они спокойно и размеренно дышат, но впитывают этот сырой воздух, как никогда до этого не доводилось. Наверняка раньше и не чувствовали, что он такой затхлый... Теперь заметна каждая мелочь - от формы ногтей товарища и до каждой трещинки в полу. Эти пустяки обычно всегда на виду, и в то же время постоянно ускользают от осознания. Но теперь они видят их в последний раз.       «Великий Король» Ойкава Тоору проиграл. Его командованию была подчинена эта битва - он подвёл, не оправдал доверия. Хоть и отдал почти все свои силы ради этой победы - моральные и физические. Но это лишь очередная попытка оправдать себя. И в глубине души уже расцвёл и разросся хищным сорняком плющ вины, боли, отчаяния, и всё сильнее сжимаются его смертоносные побеги…       Проиграть ниндзя - позор. А преклонить колени перед ними – ещё больший позор, который не смоет ничто. Но ещё остался шанс сохранить свою честь - принять достойную смерть, подобающую доблестному самураю - вогнать ледяной метал в живот, совершить сэппуку***. Значит, стоит поторапливаться - Карасуно доберутся до них в любую минуту.       Ойкава опять смотрит на товарищей - в последний раз они вместе, единой командой, звеньями цепи, стрелами в колчане, листьями одного дерева. Сколько раз верхушка клана Аоба Дзёсай - молодые и талантливые командиры, отряд особого назначения - собирались здесь. Обсуждали планы, распределяли роли, комбинировали тактики, продумывали стратегию и составляли планы атак. Только подумать... Неужели в пятницу они не усядутся здесь вновь, чтоб обговорить последние события недели? И не зайдут потом в гости к Ойкаве - пропустить по чашечке сакэ... Неужели Яхаба снова не будет ругаться с Кьётани, Ханамаки - искромётно шутить, а Матсукава на ходу сочинять корявые, но смешные стихи... А Ивайзуми не назовёт Ойкаву дураком.       Неужели, то, что ещё вчера казалось вечностью, никогда не случится вновь?       Время ушло - жизнь закончится через несколько минут. Всё это теперь лишь пепел, обрывки тёплых воспоминаний, которые разлетятся на тысячи осколков, сразу, как только нити их жизней оборвутся. Ойкава даже жалеет, что не вёл дневниковых записей, чтоб хоть какое-то воспоминание о себе оставить... Хотя, конечно же, его запомнят многие – страшно даже представить, сколько женских слёз прольётся после траурного известия. Или не прольётся… Как-то случайно вспомнилась та милая ойран**** из чайного дома в Сендае. Кажется, её имя - Киёко... Впрочем, уж эта точно не вспомнит. А Ойкаве и не надо, по сути…       Матушка горько заплачет. Отец – даже не скажет ничего, молча набьёт трубку горьким табаком и закурит, но в душе тоже будет скорбеть по единственному сыну. Сестрица Аяко уронит несколько больших, солёных капель на шёлковый рукав. Такеру, наверное, тоже будет рыдать. Хотя, нет – мужчины не плачут – так его учил дед. А ведь Ойкава обещал показать племяннику ещё парочку приёмов в кендо, как только вернётся…       - Не вините себя за поражение, - в гробовой тишине зала, нарушаемой лишь тихим треском огня, голос даймё звучит как прощальный набат. - Противник оказался силён. Но мы бились достойно, до последнего. Вы не виноваты в проигрыше. Ни один из вас.       Ойкава криво усмехается. Как же, как же... Он - главный виновник всего этого. Облажался, как последний глупец. Из-за него они потеряли всё. Можно было лучше, можно было победить, можно было размазать эти отродья тьмы по земле, стереть любое воспоминание о них. Он – убийца. Впрочем, если ты воин, невозможно им не быть. Однако сейчас то, что он своей ошибкой уничтожит товарищей, грызло изнутри, сводило с ума.       - Ойкава.       Он вздрагивает, когда его называют.       - Матсукава, Ханамаки, Ивайзуми.       Они тоже напрягаются. Ива-чан сидит так, будто палку проглотил. В другой ситуации было бы долгом чести отпустить какую-нибудь шутку, но сейчас все шпильки затупились и не шли на язык.       - Слушаем вас, Ирихата-сама, - подаёт голос Ойкава. Он ведь, как-никак, командир.       - Убейте остальных.       Приказ как приговор. Впрочем, он ожидал этого - таков неписаный закон - старшие товарищи помогают младшим. И в смерти тоже.       - Будет выполнено, Ирихата-сама, - Ойкава сам удивляется, как холодно и отстранённо звучит эта фраза из его уст. Он кланяется господину, поднимается и пристально смотрит в глаза тем, кого надо убить. Куними, Кьётани, Яхаба или Киндаичи... Выбор падает на последнего.       Украдкой Ойкава косится на остальных - лицо Ивайзуми такое бледное, будто он уже умер. Матсукава становится пронзительно печальным, направляясь в сторону Яхабы. С лица Ханамаки исчезает нервная ухмылка – теперь лишь угол рта лишь лихорадочно дёргается.       С тихим шорохом меч выходит из ножен. Катана уникальна - выкована учеником самого мастера Масамунэ***** и затем подарена прадеду Ойкавы. Семейная реликвия, передающаяся старшему наследнику. Этот клинок ни разу не видел настоящей битвы, потому что служит лишь украшением - парадное оружие, для особых случаев, показательных турниров... В руках непривычно держать шершавую рукоять, совсем не потёртую, без всяких украшений. Тот меч, которым он сражается – другой - с кучей зазубрин на лезвии, парой амулетов и кисточкой на рукоятке...       Ойкава заходит за спину сидящего Киндаичи, приподнимает ему голову, чуть коснувшись пальцами подбородка - чтоб было удобнее. Подносит острый край меча к горлу, осторожно передвигает его, еле касаясь кожи, ищет удачное место, чтоб было быстро и безболезненно... Одно движение и всё. Кровь брызнет, оборвётся жизнь. Он убивал много раз. Но когда кромсаешь врагов - это одно. А вот уничтожить товарища, кохая, которого сам учил, воспитывал...       Он вдыхает поглубже, прикрывает глаза, сильнее прижимает меч к горлу, напрягает руку - одно движение на выдохе и всё... Он сможет. Нет иного выбора.       - Ойкава-сан, подождите, пожалуйста, - вдруг хрипло произнёс Киндаичи. - Я...       - Если решил просить пощады, то лучше сразу заткнись, - с горькой усмешкой обрывает его Ойкава. Каждая минута ожидания – мучение. Потом, когда дело будет сделано, станет даже легче и тяжелее одновременно… А сейчас совсем не хочется говорить о чём-то и тянуть время.       - Н-нет, ни в коем случае... - голос у Киндаичи предательски дрожит и это слишком заметно. - Я...я просто хотел сказать, что очень благодарен вам...       Ойкава удивлен и даже случайно показывает это - устал уже прятать эмоции.       - Я...я... Вы так многому меня научили! Я вами восхищался...       Голос у кохая дрожит всё сильнее – ему горло распирают истерические рыдания. Жизнь вот-вот кончится и до этого момента надо успеть сказать…       - Я... Я счастлив, что мне довелось служить нашему великому господину вместе с таким человеком, как вы!       Судорожный всхлип режет тишину – слёзы всё же катятся из глаз Киндаичи, текут по щекам и падают на сверкающее лезвие у горла. Даймё Ирихата качает головой – настоящий самурай должен принимать смерть молча, без слов, стонов и уж, тем более, без слёз.       - Спасибо, Киндаичи-кун. Ты… был очень хорошим товарищем. Я тоже был рад сражаться вместе с тобой…       А потом Ойкава резко нажимает на меч и одним стремительным движением заканчивает всё. На руки льётся алая, вязкая кровь - жизнь покидает тело. Киндаичи ничего не почувствовал, даже не вскрикнул, наверное, даже осознать не успел – так и остался счастливым от заключительных слов своего сенпая, наверное… По крайней мере, Ойкаве очень хотелось в это верить.       По залу проносится тонкий, короткий вскрик - это у Ханамаки рука дрогнула, когда он резал Куними... Звук жутким эхом разносится, бьёт по ушам. Ойкава не открывает глаз – не хочет смотреть на свою работу, не хочет опускать ещё тёплое тело на каменный пол, не хочет смотреть на свои руки, окраплённые горячей кровью…       Но он открывает – всё равно по-другому нельзя. Глядит на остальных – у Ханамаки рот ещё сильнее дёргается, у Матсукавы губы дрожат, Ивайзуми платком стирает кровь с рук… А сам Ойкава просто стоит, смотрит на них. Потом переводит взгляд вниз, опускает Киндаичи на пол, закрывает ему веки…       Даймё говорит то-то ещё – похоже, прощается с ними. По традиции Ирихата-сама должен принять смерть один, в другом зале. Они кланяются, он уходит. Они остаются вчетвером – попрощаться и…       Ойкава уже успел проститься с жизнью, вспомнить какие-то хорошие моменты, какие-то печальные события, людей, которых встретил на своём пути, и сейчас думает о тех, кого мог бы встретить, если бы не это поражение… Он так молод. Рано, слишком рано, судьба решила поставить ему шах и мат в этой партии в го******– жизни. Так много было ещё не сделано – он не отомстил Ушиваке, чтоб его, не поставил Шираторидзаву на колени перед своим кланом, подчинив их своей воле… Его могло ждать впереди столько сражений, где бы его изворотливый ум сверкал во всей красе. Слава Ойкавы Тоору могла бы, наверное, облететь всю страну. Но путь закончится здесь и сейчас, в самом начале.       На самом деле его мозг всегда рисовал две картины будущей жизни. Первая была идиллической – такие судьбы проживали тысячи людей. И там он бы покрыл себя боевой славой, женился, обзавёлся кучей вассалов, стал наставником в школе для детей самурайских кланов, спровадил туда и своего сына, или даже сыновей, потом состарился и поселился в хорошем домике где-нибудь на побережье. А рядом с ним жил бы Ивайзуми, тоже состарившийся, ворчливый дедок. И они бы вместе сидели на террасе у одного из них, курили длинные трубки, вспоминали прошлое, рассказывали внукам о былых временах… Ойкава в это идиллическое будущее, конечно же, не верил, но любил мысленно шутить об этом. Вторая картина была куда проще и красивее – он бы героически пал в славной битве, пронзённый вражеским мечом и был бы похоронен со всеми почестями… И почему Ойкава никогда не думал, что ему придётся совершать самоубийство? Почему-то не брал в расчёт подобное развитие событий. А зря.       - Вот всё и заканчивается, да? – он говорит это нарочито весёлым голосом, желая как-то приободрить что ли. Как будто что-то может приободрить перед смертью…       - Да, - отзывается Ива-чан. – Тоже не верится?       - Пожалуй, - призрачно откликается Макки. Матсукава лишь кивает.       - Увидимся в лучшем мире?       - Ага…       Они вчетвером так многое прошли. Столько раз смотрели смерти в глаза, в упор, готовые к её внезапному нападению, а теперь, когда она так просто явилась к ним и села рядом, тянут время. Ойкава помнит, как они все познакомились – Ивайзуми был его соседом, а Макки и Матсун сели рядом с ними за обеденным столом в школе для самураев. Так и началась их дружба. Сначала учёба, потом служба, военные походы, в которых ни поесть нормально, ни выспаться. Битвы с Шираторидзавой. Так много всего, что и не сосчитать…       Скорбное молчание сменяется шорохом. Матсукава первый решился – берется за кусунгобу*******, вытаскивает из ножен… Ойкава крепко зажмуривается. Была бы его воля – уши бы тоже заткнул. Нельзя. Надо бы и глаза открыть – иначе как-то неуважительно. Но силы для этого не приходят, хватает одного жуткого хлюпающего звука. Он закусывает губу, чтоб не закричать. Кроме звука вспарывания живота и следующего чуть позже глухого удара тела о камень, никаких посторонних шумов нет – Матсукава в обычной жизни был немногословен и в смерти остался таким же. Хотя, по правилам, кричать всё равно было нельзя. Ойкава боится, что у него самого не выйдет так…       Он открывает глаза. Перед ними каменный пол, весь в трещинах… В нос ударяет запах крови. Стараясь не смотреть в ту сторону, где сидел до этого Матсун, поднимает голову, чтоб в последний раз взглянуть на Макки, который тоже вынимает свой клинок и даже уже наводит его на живот. Руки у него дрожат…       В это раз глаза Ойкава закрыть не успевает… Видит исказившееся мукой лицо, слышит хрип, и опять это ужасный звук. Всё так ясно и чётко заметно, будто это случилось не за мгновения, а за часы. Тошнота от картины подкатывает к горлу, слёзы неумолимо наполняют глаза. На сердце будто поставили гигантскую глыбу, так больно и тяжело стало.       Пара минут протекают в тишине. Ойкава не может отвести взгляда от двух тел напротив. Слёзы разъедают глаза, он делает вид, что трёт переносицу, а на самом деле осторожно стирает их.       - Эй, Ойкава, - вдруг раздаётся хриплый голос рядом.       - Да, Ива-чан? – откликается он. Голос не дрожит, наоборот, опять звучи как-то слишком легкомысленно – наверное, заело.       - Давай вместе? – Иваизуми сидит с каменным лицом, но ещё бледнее прежнего. Ему тоже, должно быть, тяжело. Он – один из лучших воинов. И не смог выстоять против кучки жалких убийц. Ладно, конечно, Карасуно жалкими назвать нельзя – уж больно всё хитро спланировано. Но как факт – Ивайзуми проиграл, так же как Ойкава, и мало того, никто из его отряда обычных воинов, не как они, не уцелел.       - Почему бы и нет…       Они молча вынимают клинки. На холодной стали пляшут блики пламени, завораживая, чаруя. Это красиво. Эх, было бы время, Ойкава написал бы хокку…       - На счёт три? – спрашивает он таким будничным тоном, будто они готовятся одновременно прыгнуть с выступа в море. Раньше, когда Ойкава с Ива-чаном ещё были детьми и жили у побережья, то частенько сбегали из-под надзора своих родителей и учителей, купались, иногда присоединялись и к ныряльщикам за жемчугом. Это было весело. Тогда они умели задерживать дыхание почти на пять минут…       - Да, - кивает Ивайзуми, смотря прямо ему в глаза. – Soyonara, Тоору.*******       Ого, он ведь, кажется, впервые назвал его по имени…       - Soyonara, Хаджиме, - он заставляет себя улыбнуться, но выходит как-то коряво, нервно...       Присутствие Ивайзуми помогает. Если бы Ойкаве пришлось совершать самоубийство в одиночку, он бы не вынес. Не смог. А так чувствуется поддержка, незримая, но надёжная. Она всегда появлялась, когда рядом был Ива-чан. Всё же они лучшие друзья, самые верные, самые близкие. И не расстанутся даже в смерти.       - Раз, - хором тихо произносят они.       Ойкаве страшно. Что там, после смерти? Загробная жизнь, мир духов? Или просто тьма? От этой неизвестности хуже всего.       - Два, - он сжимает рукоять так сильно, что руки дрожат. – Три.       Боль сковывает, кажется, каждую часть тела. Больно, больно, очень больно. Но Ойкава только сжимает зубы, судорожно вдыхает через них – последний глоток воздуха пропитан запахом крови – гадкий до тошноты аромат. Но ещё не конец… Он делает ещё одно судорожное движение – заканчивает круг…        Выдох слетает с губ невесомым мотыльком. Знакомый хлюпающий звук… Кровь окрашивает белоснежный ритуальный наряд бурым цветом смерти, капли алыми бабочками падают на пол. Глаза застилает темнота. Жутчайшая боль, которая не даёт в последние секунды жизни вспомнить о чём-нибудь приятном. Последнее, что вроде бы замечает Ойкава – трещины на полу, которые медленно заливает кровь. Его кровь. Красиво… Красивая и достойная смерть – о чём же ещё должен мечтать настоящий самурай…?        Их тела ещё не успевают остыть, когда дверь в зал бесшумно открывается – внутрь проскальзывает юркая чёрная тень, сверкает во тьме обнажённый ниндзято. Ниндзя, а это он, замирает – лишь внимательные синие глаза в прорези маски, скрывающей лицо, стремительно и внимательно изучают всё вокруг – стены, потолок, каменный пол – ищут, нет ли ловушек. Осмотр не даёт Кагеяме никакого сигнала об опасности, но на всякий случай, двигаясь в сторону тел в середине помещения, он прощупывает каждую плиту ногой. Осторожность – главное в его работе.       Аккуратно присаживается рядом с одним из трупов, переворачивает. К горлу подступает тошнота – всё же, когда ты убиваешь противника в сражении, как-то не успеваешь в подробностях рассмотреть рану. К тому же, не всегда противники те, с кем ты столько лет учился. Не то, чтоб они были очень близки с Куними, но страшно смотреть на безжизненное лицо приятеля, с которым всего год назад отрабатывал приёмы в одном зале, спал в соседних комнатах, ел за одним столом.       Кагеяма вдыхает поглубже, – запах крови будто застревает в лёгких – и продолжает осмотр трупов. Находится Киндаичи и два каких-то парня, тоже мертвы, конечно же. Другого он и не ожидал… Присаживаясь рядом со следующим телом и кладя руку на плечо, чтоб перевернуть на спину, вздрагивает – ещё тёплое. Он сглатывает – вот пару секунд назад человек был жив, дышал, думал о чём-то, а теперь всё. Интересно, о чём думают перед совершением самоубийства…? Не сказать, чтоб ему так уж хотелось узнать, просто… вспоминают ли они близких, товарищей ли, невесту? Или думают о своей опозоренной чести и господине? А может, произносят свою последнюю молитву Будде или Аматэрасу?       Переворачивая следующее тело, он оказывается в странном замешательстве, хотя это и есть самый ожидаемый вариант… Это Ойкава. Кагеяма замирает, глядя на лицо, которое столько раз надменно ухмылялось ему, смотрело сверху вниз, острило… И что в этом такого удивительного, что он так застыл сейчас? Почему кажется, что бывший «Великий Король» сейчас откроет глаза и скажет какую-нибудь очередную гадость? Ему всегда думалось: Ойкава-сан просто не может умереть, такой он ловкий и хитрый – вывернется из любой передряги, найдёт тысячу аргументов в свою пользу. Его бессмертие представлялось неоспоримой правдивостью, или чем-то в этом роде. Вот и сейчас, в мозгу до этой секунды теплилась странная надежда, что злейший враг опять жив. И что они ещё не раз сойдутся в поединке…       Смотреть на Ойкаву сверху вниз странно. Обычно бывало наоборот. Этот человек всегда был смертельным врагом. А теперь, когда он, наконец, побеждён, в душе образовывается какая-то пустота, словно внезапно вырвана с корнем неотъемлемая часть жизни.       Он поднимается с колен и склоняется в поклоне. Это – последняя дань уважения Ойкаве Тоору – гениальному, хитрому, изворотливому, великолепному, незаменимому… мёртвому. В глубине души у Кагеямы таится лишь одно желание – встретиться с этим человеком опять. Поспорить. Сразиться. Проиграть. Победить.       В этой жизни такое уже невозможно. Но не зря же его учитель так много говорил о перерождениях и Сансаре.       «До встречи в следующей жизни, Ойкава-сан. Надеюсь, мы в ней не разминемся…»