Сын Медеи.

Глава 1 Даже сквозь узкое окошечко в стене вездесущий ветер умудрялся доносить далёкий крик базарного зазывалы, звон колокольчика какой-то скотины, и звонкие и пронзительные крики мальчишек, которые подобно стрижам носились по узким пропечённым солнцем улочкам, и никакая жара их не пугала. В комнате с ничем не украшенными белёными стенами и скромной кушеткой было прохладно и сумрачно. Морщинистые руки старой женщины не торопясь перебирали бусины чёток, губы неслышно шептали молитвы. Вдруг неугомонный ветер донёс особенно резкий окрик: может, кто погонял осла, может, прикрикнул на мальчишек, но Фатима словно очнулась и удивлённо взглянула вокруг себя. Задремала за молитвой – прости Аллах, как так можно! В последнее время сон всё чаще нападал на неё внезапно; сон и воспоминания. В седой голове всё чаще появлялись прорехи: она, бывало, уже не помнила, что было вчера, и что она говорила утром, но вот воспоминания порой становились такими яркими, словно ангелы разворачивали тканый ковёр перед её полуослепшими глазами. Она снова возобновила монотонную молитву, бормоча слова спасения, но тут до её слуха, остававшегося на удивление острым, словно его не коснулась гибельная рука времени, донеслась мелодия колыбельной. «Это, верно, соседка вынесла своего малыша в сад, под сень деревьев, и теперь убаюкивает там» - подумала Фатима. И опять устыдилась мирских своих помыслов, её годы сочтены, скоро предстоит предстать перед всевышним. Но всё равно она прислушивалась к мелодии, нежным ручейком втекавшей в зарешеченное окошечко. Слов было не разобрать, но такую же колыбельную пела когда-то её мать… Старая Фатима всё же предалась воспоминаниям: её мать умерла давно, когда она была ещё маленькой, и всё, что она помнила – это волны чёрных волос, в которых тонул гребень, да тёмные, словно бездонный колодец, глаза, в которые она глядела, и руки, пахнущие травами и сандалом. Её мать была «знающей», кое-то ругал её «колдуньей», но все шли лечиться её травами… Травы были в их доме везде, и их запах остался с Фатимой на всю жизнь. Да ещё мамины сказки: она слушала их, она требовала их, и мама с весёлой покорностью уступала. Среди них была и её любимая, про царевну Медею… Марьям сидит в саду, в тени большого дерева, посаженного ещё её отцом, и на огромном деревянном блюде перед ней пёстрой грудой лежат собранные лепестки цветов. Нужно перебрать их сейчас, пока они в наибольшей силе, ароматные и свежие, словно дыхание пери, и цвет их может поспорить с красотой их волшебных нарядов. Но её маленькая дочка устроилась рядом: она не хочет играть, не хочет спать и требует сказку. Маленькая черноглазая проказница! Может, пора ей узнать немного о том, из какого рода она происходит, то, что рассказала Марьям её мать, а её матери её мать и так передавалось это в их роду от матери к дочери. Что происходят они из царского рода Колхиды, и что несправедливо обвиняют их прамать Медею в детоубийстве, что всё это клевета. Девочка пока ничего не поймёт, но память детей цепкая, как репей, она всё запомнит. И расскажет потом своей дочери или внучке. «А ещё есть другая легенда, слушай Фатима…» Сказка о том, как Медея спасла Эктобан и потеряла самое дорогое. Жаркое полуденное солнце ярко освещало стены Эктобана, и сверху они казались выбеленными льняными полотнами на склоне холмов. Но с нескольких сторон небо вдали было затянуто дымом от сожжённых полей и селений, хотя сюда, до Белых скал, ветер не доносил его горького дыхания, запаха разорения и горя. Не видно было и верениц людей и скота, пытающихся укрыться за укреплёнными стенами города. Здесь, среди острых белых камней, напоминающих очертаниями выломанные зубы, было видно только безоблачное небо, бледно-голубое, словно вылинявшее под безжалостным солнцем. Медея была одна на вершине, среди скал. Она уже заканчивала свой труд: три круга были прочерчены острым мечом, сухие травы и древние знаки – очищение и защита – уже были на своих местах. Царица приказала своей свите остаться у подножия скал, и поднималась сюда одна. Она переоделась в простое белое платье, сняв все украшения, только золотой медальон – почти единственное напоминание о родном доме, сверкал на её шее. Царь Мидии и её супруг неохотно отпустил жену за надёжные пределы крепостных стен, но царица смогла убедить его, да и не оставляло вероломное нападение врага шансов на спасение силами людей, одно было упование – на чудесную помощь и защиту. И Медея-кодунья твёрдо решила её дать своему новому дому. Здесь она наконец-то смогла обрести покой, утешение и защиту достойного человека и правителя, и не хотела всё это терять. Она кинула на угли небольшой переносной жаровни немного ладана, и когда благоухающий дым тонкой струйкой взвился к небесам, запела на языке, который если бы кто и услышал из местных, то ничего бы не понял. Этим песням её научила Великая Геката, а ей их напевала сама Прародительница Ночь. Сизый дым изогнулся и вместо того, чтобы тянуться вверх, устремился к земле и словно втянулся в иссохшуюся почву. Лёгкой дрожью отозвались скалы. Медея отступила немного назад, судорожно сжимая в руке медальон: Демона, которого она вызывала, когда-то страшились и боги. Небо потемнело, словно Око бури, только наоборот – открывая не кусочек синевы, а отверстие в беззвёздную вечную ночь. Внутри защитных кругов словно смерч бушевал, поднимая с земли мелкие камушки и травы, разбросанные Медеей. Она слышала, как рвутся поставленные ею защитные барьеры – первый, второй! У Медеи перехватило дыхание, но она твёрдо верила в своё колдовское искусство. Но вот пыль улеглась, и царица увидела фигуру высокого человека – слава благому Гелиосу! – Демон не решился показаться светилу в своём поганом облике! Демон был обнажён, с бритой головой, и плечи его и руки были покрыты рисунком изломанных линий и оскалившихся черепов. Он подошёл вплотную к последней защитной линии, не в силах её преодолеть и с великой злобой уставился в глаза Медеи. - Зачем ты зовёшь меня, клятвопреступница? – если бы змеи умели говорить, то говорили бы так, как этот Демон. - Я взываю к тебе с просьбой о помощи, - решительно произнесла Медея. Однажды ей уже удалось обмануть его, но сейчас её силы вдали от родной земли были не те, и она хваталась за соломинку. Демон на сказанные ею слова осклабился, а потом и рассмеялся, показывая чёрный раздвоенный язык. - Помощ-щ-щь! Что же ты предложишь мне в качестве платы, женшщ-щ-щина?! Медея вспыхнула, когда он нарочно издевательски прошипел последнее слово - когда-то она обещала ему свою девственность в обмен на помощь и обхитрила его. Но сейчас медлить было нельзя и не время было беречь свою гордость. - Я заклинаю тебя силой Гелиоса и мудростью Гекаты, я связываю тебя древним именем твоим, Пифон, возьми то, что я дам тебе и выполни то, о чём попрошу тебя. Словно гром, так от яростного вскрика Демона прогремело в скалах, глаза его почернели, утратив всё человеческое, являя ту первобытную Тьму, из которой он был рождён. - Ч-ш-ш-шего ты хочеш-ш-шь? – яростно прошипел он. Медея простёрла руку в направлении дымов и произнесла: - Уничтожь врагов царства Мидийского, убей тех, кто хочет причинить вред городам и посевам и скоту нашему. Истреби их беспощадно, и я отдам тебе богатства Эктобана: от каждого двора по самой большой драгоценности. - Я хочу тебя, Медея! – Демон протянул к ней руки, чёрный омут его глаз притягивал и затягивал… - Нет, поганый! Никогда! Возьми золото и уходи. Больше я не потревожу тебя, клянусь. Демон некоторое время стоял неподвижно, глядя на неё и покачиваясь, точно кобра перед прыжком. - Хорош-ш-шо, - наконец прошипел он. – Я возьму то, что даст мне царский дом Эктобана. Сегодня ночью всё будет исполнено. Жду оплаты здесь же завтра в это же время. - Иди теперь, - Медея из последних сил начертала рукой в воздухе знак, разрывающий чары, и без сил опустилась на горячие острые камни. Той битвы никто не видел, не сложил о ней песен и сказаний, потому что не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать. Только дозорные стражи со стен Эктобана говорили о том, что над вражеским войском застыло огромное чёрное облако, полыхающее багровыми огнями. И что из него исходили на землю несколько столбов, словно извивающиеся змеи. Наутро Царь Эктобана со свитой отправился в условленное царицей Медеей место, чтобы отдать обещанные сокровища. Душе Царя - душе воина, претило то, что свершилось – разведчики донесли, что на месте вражеского лагеря лишь чёрный пепел и пыль – но в отчаянной ситуации он был, и не мог выбирать, из чьих рук принять помощь. Царь хмурился, не нравилось ему всё это, но своей царице он верил, как себе. Медея уже не раз являла мудрость, которой дивились и старейшие советники. Ни разу он не пожалел, что принял Медею в свой дом и сделал Царицей. Но договор с демоном… Не велика ли плата? Эктобан – богатый город, но после расплаты несколько лет придётся копить вновь сокровища, казна почти опустела. В этих раздумьях Царь и достиг подножия Белых скал. Царица говорила ему, что Демон может явиться к нему в облике получеловека-полузмея, но на пыльной дороге стоял лишь высокий человек в шлеме, судя по одежде, доспехам и оружию – знатный воин. Царь, не слезая с коня, приветствовал его, и Воин лишь слегка наклонил голову, то ли приветствуя, то ли просто демонстрируя, что видит и слышит их. - Я привёз плату и если ты тот, с кем был договор – возьми своё. Тут незнакомец поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза Царя. На миг тому почудилось, будто глаза эти черны, как уголь, но теперь он видел обычные человеческие глаза, серые, с ранними морщинками вокруг, как у лучников, что привыкли вглядываться вдаль сквозь солнце и ветер. - Я готов изменить меру платы, Царь. Мне не нужны богатства Эктобана, – громко произнёс Воин. Царь задумался. Медея строго-настрого запретила ему торговаться с Демоном, но почему бы просто не узнать, что он может предложить сам. И кивнул, показывая, что готов слушать. Тогда Воин снял шлем, и Царь увидел загорелое человеческое лицо то ли уже не молодого, то ли рано состарившегося мужчины. Ни бороды, ни длинных волос он не носил, а брил голову, как делали некоторые воины, предпочитавшие больше удобство в походах. - Пообещай, что дашь мне то, о чём не знаешь, что не любишь и не хранишь – и можешь возвращаться домой со своим богатством, - крикнул Воин. По свите, словно ветерок, пробежал ропот – многие люди отдали единственно ценное или лучшее и своих сокровищ, и хотели бы их вернуть. Но что стояло за словами Демона? Наконец, Царь решился и сказал: - Будь по твоему! - Слово Царя нерушимо! – рассмеялся Воин. – Я вернусь за платой через 17 лет! И исчез. Только пыльный вихрь пролетел по дороге, сбивая головные уборы и засыпая пылью глаза людям и лошадям. Когда успокоили встревожившихся животных, все увидели, что повозки с сокровищами развёрнуты в сторону ворот Эктобана. Царица Медея встретила их у ворот и взволновалась, увидев, что золото привезли назад. - Господин мой, - протянула она руки к Царю, - неужели оплата не принята? - Демон вернул наши сокровища, но захотел взять то, чего я не знаю, что не люблю и не храню, - хмурясь и не глядя на жену ответил Царь. Всё же скребло у него на душе. Царица же побледнела и служанки едва успели подхватить её, потерявшую сознание. «Бабушка, бабушка!» - звонкий мальчишеский голос врывается в дрёму старухи, она вздрагивает и видит перед собой своего внука – Али. Он худенький и высокий паренёк, с загорелым почти дочерна, как и у всех вольных мальчишек, лицом. Чёрные глаза пышут озорством. Он ставит рядом с ней поднос с едой, жадно поглядывая на нехитрую снедь. Его отец – её зять - болен и денег в доме еле хватает на еду, которую мать готовит и делит на всех. Али растёт и много бегает, когда не посещает медресе, и ему всегда хочется есть. Фатима с ласковой улыбкой смотрит на внука, проводит рукой по жёстким нечёсаным волосам, треплет и смеётся. Али сверкает белыми зубами ей в ответ. Фатима разламывает лепёшку напополам, берёт в руки чашку с водой и кивает внуку на оставшийся хлеб и миску похлёбки. «Ешь, милый, я не голодна. Да и много ли надо старухе!» Она и в самом деле в последнее время не чувствует голода. Еда стала таким же ритуалом, как пятикратный намаз, но приносящим меньшее удовлетворение, чем молитва. Али жуёт так, что уши шевелятся под непокорной копной волос. Когда он заканчивает, Фатима ещё суёт ему в руку горсть фисташек и сушёного инжира. Мальчишка уже сидит, как на иголках, ему хочется удрать обратно, на разогретую яркую улицу, чтобы носится там с друзьями до самой ночи. Бабушка понимающе кивает ему, мол, беги, и он почти сразу срывается с места, как вихрь, только сперва целует морщинистую прохладную руку. Славный мальчик! Как же она любит его. Жаль, что не может она оставить ему хоть что-то, достойное будущего мужчины. Почти все свои украшения она продала, когда болезнь унесла её мужа и двоих сыновей и старшую дочь. Осталась у неё только малышка Зулейка, и им надо было как-то жить. И вот теперь её зять тоже болен, а она опять не может ничего сделать, кроме как молиться. Из деревянного сундука, украшенного затейливой резьбой, позолотой и обитого медью, достаёт Фатима маленькую шкатулку. Там почти пусто, только один медальон на золотой цепочке. Но он древний, и там знак её рода – золотое руно. И даже в полумраке её комнаты медальон переливается золотом, блестит, словно его только сейчас начистили… Золото, золото, золотые волны… … золотые волны бесконечных песков переливаются под ослепительно-синим небом. Маленькая Фатима смотрит на них из щёлочки одеяния, в которое её закутал отец, опасаясь солнечных лучей и чужих взглядов. Ему пришлось взять маленькую дочку с собой в путешествие, после смерти её матери купец боялся оставить своё маленькое сокровище чужим людям. Фатима вела себя на удивление спокойно, словно зачарованная, смотрела она своими тёмными глазищами, унаследованными от матери, на барханы, верблюдов, погонщиков, не капризничая, не показывая усталости. Девочка действительно развлекала сама себя, представляя пески то волосами красавицы, то грудами золота, которые охраняет ифрит, а огни ночных костров – волшебным ожерельем. Да и присутствие ребёнка словно смягчало нравы и купцов и погонщиков каравана: Фатиме несли каждый привал лакомства, которые она принимала с достоинством королевы, и старались рассказать истории и сказки, чтобы насмешить её или просто вызвать улыбку.