***
А вот оказывается к чему. Я тихо, мирно готовила обед одновременно убиралась на кухне, чтобы как-то скоротать время, ведь завтра днём должен был прилететь хоккеист, которого я с нетерпением ждала. Как вдруг мою работу прервал звонок в дверь. Кто это может быть? Я сразу вспомнила, что мою голову посещают странные мысли, а порой и дежавю, которые не несут в себе никакой конкретики, но именно сейчас я испугалась. Чего казалось бы тут такого страшного в дверном звонке? Вроде бы ничего, только есть страх, который таит в себе человека за дверью. И с какого же я момента стала бояться? Беременные такие странные, ей богу. Бояться непонятно чего, это же глупо. Мне даже самой с себя смешно. Но в тоже самое время я не могла представить, кто может там быть, на Кирилла это не похоже, он бы открыл дверь сам. Антон с Кариной в Новокузнецке и приезжать не собирались, в принципе, как и родители. Но меня перебороло любопытство, как и любого другого русского человека. Я поспешила к источнику звука, как можно быстрее, не посмотрев даже в звонок, я открыла дверь. На пороге стояла Борисова. Я не успела ничего сказать, что-то подумать или сделать, если только сильно удивиться. Но, как Екатерина увидела мое положение, то сразу же начала говорить: — Тихо, крошка, все хорошо. Я пришла с благими намерениями, только не волнуйся! Тебе нельзя… — обожаю, когда меня пытаются оградить от любых негативных эмоций, но честно говоря, зла я уже не держу. Я смогла простить и, я считаю, это очень сильным поступком. Но знаете, какая была Катя в январе или во время Олимпиады и что сейчас — это же совсем два разных человека. Причем сейчас она изменилась только в лучшую сторону, — пустишь, поговорить? — Да, конечно, проходи. Но Кирилл будет завтра, ты же с ним хотела поговорить? — Нет-нет, он мне не нужен. Я с тобой пообщаться хотела, — со мной? О чем? Кирилла я тебе не отдам! Мы прошли на кухню и стали разговаривать за чашечкой чая. — Настя, перед Кириллом я уже извинилась, когда лежала в больнице, думаю, что ты знаешь, — я конечно же, махнула головой в знак согласия, все равно она не спросит, кто мне рассказ эту информацию, — а теперь я тут, чтобы попросить прощение у тебя. Я была такой дурой, когда решила вернуться к Кириллу спустя время, тем более я ушла по-английски, ничего не сказав. Да и вообще, знаешь, я не любила Капризова, да была симпатия, но любовь была одна — к его деньгам. Мерзко, правда? Я и сама понимала, что это ужасно, но разве можно остановиться, вот поэтому и улетела в Испанию, чтобы разобраться в своих чувствах и полностью погрузиться в работу. Но потом у меня произошли некие проблемы в агентстве, и надо было заплатить большую сумму денег, а средств на данный момент не было, поэтому я и приехала сюда, назад к Кириллу, попросить у него. Но оказалось, что у Каприза появилась девушка и просто так к нему подкатить бы назад не получилось, поэтому и пришлось как-то вас ссорить, говорить, что я его люблю, хотя никогда такого чувства к нему не испытала. Вот такая сильная любовь к разноцветным купюрам у меня была, хотя и присутствует немного и сейсас. Но знаешь, я не учла того, что вы действительно любите друг друга и это искренне, не то что я. Я только разрушила… — и тут Борисова заплакала. Но слезы никогда не могут быть фальшивыми, плачут только сердца и души, которые и правда могут сожалеть. Мне стало жалко Катю, но в тоже самое время был такой вопрос. А ей не было жалко нас, когда разворачивала такую аферу? — Катенька, не плачь, прошу тебя. Порой мы не думаем о последствиях, а только о себе, о своей выгоде. Но с тобой мы поняли, что действительно нужны друг друга и мы не сможем по одиночке. С каждым могло такое случиться. — Нет, Насть. Я понимаю, что вела себя, как эгоистка, как мразь последняя, а все ради чего, ради того, чтобы получить денег и погасить долги, которые и без этого были закрыты. Нет-нет, такое прощать нельзя. Как еще ты смогла, добрая ты душа, а Кирилл любит таких. Вообще с твоим появлением Капризов стал совершенно другим, вдвое счастливее, чем был раньше, даже со мной он не был таким. Цени это и люби его всем сердцем, за Кириллом это не заржавеет, хотя кому я объясняю, ты и сама все это прекрасно знаешь. Тем более у вас скоро малыш уже будет. Здоровья ему самое главное в такой прекрасной семье. Екатерина опять стала плакать, поцеловала меня и сильно-сильно обнимала, нет это было не удушье, а искренние объятия. Хорошо, что она признала свою вину, лучше поздно, чем никогда. А потом положила свою голову на мой животик и в этот момент малыш толкнулся: — Ой, а он толкается уже! — и положила свою руку на живот и стала слушать последующие толкания. А я заплакала… — Эй, ты чего? — Мы не семья… — Катя странно посмотрела на меня, будто хотела сказать «Что ты несешь?», — Ты сказала: «главное в такой прекрасной семье», а я ответила: «мы не семья». Я все та же Кузнецова, а какую фамилию будет носить ребенок я не знаю… — Послушай, глупышка, не в фамилии дело. Это дело поправимое, много кто живет вместе, с одной фамилией, но совершенно не любят друг друга, а у вас то совсем все по-другому. Еще придет то время, когда Кирилл сделает тебе предложение, не сомневайся. Он не такой человек, да и ваша судьба не такая, если вам суждено быть вместе, значит быть. Только не плачь, тебе нельзя сейчас. Хотя бы о малыше, то подумай, дуреха… Борисова провела со мной целый день, чтобы не оставлять в таком состоянии. Я никогда не могла предположить, что она окажется такой большой души человек, а ведь она чем-то похожа на меня, только чувствуется, что деньги чуток испортили ее, но кого бы наша жизнь не портила. К вечеру она уехала, сказав, что скоро рейс в Испанию. Когда она уходила, то оставила два пригласительных на свадьбу с Камаловым, мило с ее стороны. А я отправилась спать.***
Я проснулась от того, что меня мучили сильные боли в животе, которых раньше никогда не было, я первым же делом испугалась, потому что вдруг это что-то с ребенком. Я попыталась, как можно быстрее встать и возможно доехать до консультации или вызвать скорую, но когда убрала одеяло, то увидела кровь на простыне. Я вышла в коридор и направилась к домашнему телефону сквозь мучительную боль, но успела вызвать скорую. Где же только Кирилл, когда он так нужен? К счастью, врачи приехали быстро и сообщили о срочной госпитализации и возможной операции, которой, как я понимаю и знаю, уже не избежать. И почему это происходит всегда только со мной? Дорогу в больницу, подготовку к операции — я уже не помню, то ли мне было настолько плохо, что у меня временно пропала память, то ли я теряла сознание, но хоть убейте, но я ничего не помню. Но убить пришлось не меня, а ребенка. Как сказала потом медсестра, был мальчик. Через несколько часов после операции ко мне приехал Кирилл. Когда он зашел в палату, то на его лице я увидела слезы, настоящие слезы. Я и сама плакала не меньше его, хотя мне было категорически запрещено это делать, но как тут не реветь, когда сына больше нет и возможно по прогнозам врачей больше не будет никогда, как меня осведомила сестричка. И что со мной не так? Капризов молча сидел на краю кровати, держа мою руку, пытался не плакать, хотя бы чтобы не расстраивать меня. Никто не мог сказать ни слова, внутри каждого был маленький траур. За что? Почему наша судьба такая? Затем ко мне пришел врач, спросить о самочувствие, а потом увел Каприза на разговор в коридор. Мне показалось, что разговор был не очень хорошим, потому что оба часто оборачивались на меня, как будто я смертельно больна. После общения с доктором хоккеист ушел, а я осталась наедине со своими мыслями. Кое-как заснула. Следующий день тоже провела одна в четырех стенах, только на другой день меня пришел навестить Кирилл с Натальей Викторовной. Она тоже была очень сильна расстроена, хотя и узнала про внука слишком поздно, когда уже было не надо. Но надолго они не задержались, ко мне пришла медсестра ставить капельницу и попросила посетителей на время выйти, естественно «гости» подчинились, вышли в коридор подождать, но какая досада, что плохо закрыли дверь, а сами начали говорить про меня. — Кирюш, что говорят врачи? — Сказали, что сложная была операция. Если бы привезли позже, то уже бы не спасли Настю. И ставят прогнозы, что больше не сможет иметь детей, но она наверное еще об этом не знает и я не говорю, потом врач сам скажет. — Увы, Капризов, я все знаю и без врача, и без тебя. — А какой срок был? — Начало семнадцатой недели. — Кирилл, я вот тут о чем подумала. Может ты ее бросишь? Но что она за девушка такая, а в последствии и жена, что даже выносить ребенка не может? А мы с отцом еще внуков хотим, на твоего брата больше надежды нет, а точнее на невестку. Ты то хоть порадуешь стариков. — Таких слов от мамы я не ожидала услышать не в жизнь. Я конечно, понимаю, что для своего сына она хочет самого лучшего, но вот так поступать со мной, это же ужасно. Такое могло произойти с любой девушкой, женщиной… — Мам, что ты ты такое говоришь? Я люблю Настю и это не обсуждается. Дальше я слушать больше не могла мне было слишком больно, слишком противно, слишком неправильно все это. Слишком много слишком в моей жизни… В день выписки меня никто не встретил. Спасибо большое! Когда я пришла домой, то не смогла открыть дверь, потому что видимо с противоположной стороны замка был вставлен ключ. Я позвонила в звонок, за дверью послышались звуки жизнь. Дверь мне открыл Кирилл, очень уставший и видимо, я его разбудила. Он оглядел меня с ног до головы, потом из прихожей выкатил чемодан и сказал: — Уходи! Мне не нужна такая девушка, которая не может родить от меня!!! И хлопнул дверью перед моим лицом.