О, прекрасно, ему семнадцать

Павлу Чехову исполняется семнадцать спустя неделю с момента объявления Турнира Трёх Волшебников. Он смущенно улыбается и под заливистый смех однокурсников-рейвенкловцев кидает в Кубок бумажку со своим именем, обязательно написанным русскими буквами: он начал подписываться так ещё на первом курсе, и преподаватели давно привыкли к этой странности маленького гения — интеллект этого ребёнка затмевал шалости, и они считали себя вправе иногда закрывать глаза на то, что он не следует правилам. Профессор Спок строго смотрит на компанию неодобрительным взглядом, но вмешиваться не спешит. Паша успокаивает себя, что Кубок точно его не выберет… …и искренне удивляется, услышав громогласное «Павел Чехов», раздающееся в Большом Зале несколькими днями позже. Кажется, мир уходит из-под ног. Кажется, радостные крики друзей ушли куда-то на задний план, будто его в воду окунули. Кажется, Спок вздыхает.

***

Леонард Маккой категорически против подобных соревнований. Он считает их опасным и жестоким насилием над детьми, которые в силу своего возраста, конечно же, не понимают, на что идут. И, будь его воля, он запретил бы их вовсе. Именно поэтому он соглашается. Три чемпиона. Три дракона. И безумно долгие три часа полёта на ненавистной метле во главе колдомедицинской патрульной команды. Маккой чувствует подступающую тошноту, но всё-таки смотрит вниз. Зрелище напоминает ему поле боя гладиаторов, и он в который раз убеждается, что его неудобства и недомогания — ничто в сравнении с жизнями этих совсем юных волшебников. Хренова клятва Гиппократа. Не то чтобы он был сильно против — забота о чужих жизнях всегда помогала на время забыть о своей.

***

Директор подаёт знак, когда Маккой уже ныряет в огонь, мысленно проклиная и Школу, и драконоборцев во главе с Кирком — надо было, конечно, привезти самого неуправляемого дракона, — и одного из тех мальчишек, что решили бросить вызов судьбе и друг другу. Говорят, на Рейвенкло умников берут? Черта с два.

***

— Малыш, сколько тебе лет? — первое, что слышит Паша, удивлённо открывая глаза — будто не он провалялся несколько часов без сознания, будто и не травма это вовсе, и нет никакого Турнира. Странно, наверное, забывать обо всём, фокусируя взгляд на крупных руках, местами обожжённых на предплечьях. Паша всегда был странным. — Семнадцать, сэр. — О, прекрасно, ему семнадцать, — «и наверняка только что исполнилось» — добавляет про себя Маккой. Что ж, могло быть и хуже — поговаривали, в своё время Поттер влез во всё это дерьмо в четырнадцать. Чехов с трудом поднимает взгляд и успевает заметить, как мужчина закатывает глаза. Вроде бы его представляли в начале года, Паша точно помнит это лицо (отлично, значит, амнезии нет и приложился он не так уж сильно) — но вот имя напрочь вылетело из головы (ну, кажется, последствия всё-таки имеются). Паша уверен, что и в семнадцать можно совершить многое. Сталкиваясь взглядом с мужчиной, Чехов чувствует непреодолимое желание доказать это. А может, он просто не прочь снова выпить стакан костероста из этих сильных и надёжных рук.