кожа да кости

Серхио смотрит, как в паре метров от него с оглушительным шумом трибун валится с ног Торрес. Он долго-долго чертит своей широкой грудью слегка влажный газон, что на его красно-белой футболке остаются грязные травяные разводы. Фернандо падает будто бы в слоумо, потому что Рамос успевает заметить, как бледно-белое лицо сковывает гримаса жгучей боли. Варан только разводит руками, мол, он не специально, а Серхио до сих пор ощущает покалывание в щиколотке, потому что Торрес также задел его шипами своих бутс. Он искренне не хотел, потому что все это игра. Болельщики свистят так сильно, что в висках начинает бить набатом собственная совесть, Рамос надеется, что это именно она, а не чертово волнение, которое ему сейчас совершенно ни к чему. Торрес перекатывается и припадает лбом к пестрящему газону, не в силах подняться. Вокруг него собираются люди, что-то кричат и говорят, а судья справедливо назначает пенальти. Все, действительно, происходит словно в замедленной съемке. Серхио видит, как размашисто двигает своими руками Диего Симеоне, крича что-то настолько громко, что вздуваются вены на массивной сильной шее, но Рамос его не слышит, может, даже не хочет слышать. «Вставай. Поднимайся, сукин ты сын, я знаю, что тебе не больно» — проносится в голове, и Рамос сам пугается своих мыслей. Он продолжает стоять посередине огромного поля, как маленький мальчик, потерявшийся на серой площади Барселоны. Совсем как в детстве, куда он с родителями поехал на летние каникулы. Серхио до сих пор помнит, насколько сильно припекало в макушку, и с каждым разом пелена страха накатывала все сильнее и сильнее от чувства, что его забыли. Оставили, потеряли, бросили на растерзание злым дядям и тётям, которые без устали в прямом эфире строчат свои едкие комментарии в никому не нужные спортивные блоги. Торрес продолжает лежать на траве, пряча выступившие слезы. Чертова королева драмы. Красивые белые пальцы цепляются за газон, что Серхио со стыдом вспоминает все отпечатки на собственных плечах, которые горят и жгутся даже спустя время. Торресу не больно, Рамос точно это знает, он чувствует, как сокращаются собственные мышцы, и к горлу подкатывает мерзкий ком. Царапает и скребется, как бездомная кошка, что хочется отодвинуть ее носком кроссовка или все же проблеваться. С их последней встречи прошло чуть больше пары месяцев, и даже тогда Рамос заметил, как сильно похудел и осунулся Торрес. Темные медные волосы падали тому на глаза, будто бы специально пытались спрятать то, что Фернандо так упорно скрывал и боялся. Это, наверное, неправильно. Так, скорее всего, не должно быть. Внешний вид Торреса совсем не похож на тот, в который однажды влюбился сам Серхио: солнце зашло за тучи, также серые круги под глазами затмили когда-то огненные мягкие веснушки. — Ты в порядке? — как-то не к месту спрашивает Рамос, и Фернандо, только крепче ухватившись за чужие плечи, отвечает: — Просто в полном. Он теснее прижимается к бедрам Рамоса, словно боится, что тот уйдет. Нет, это обязательно случится, но только потом, когда за окном появится первая рыжая полоска рассвета, а пока у них есть четыре часа, чтобы постараться хоть как-то вернуть себя к жизни. На поле появляется бригада медицинских работников, которые, столпившись возле Торреса, что-то пытаются тому объяснить. Он невпопад качает головой и внезапно стонет, когда замечает на своих ладонях кровь. Серхио хорошо знает этот стон, чтобы перестать бездействовать. Он слышал его слишком часто, и это отнюдь не то, как звучит настоящее наслаждение. Именно так, по мнению самого Рамоса, звучит боль. Не физическая, а моральная, которую не сотрешь ацетоном, она въедается похлеще чем травяной сок в нежную ткань белоснежных гетр. Серхио подходит на шаг ближе и с замиранием сердца всматривается в бордовую нить, стекающую на тонкие белые губы. — Торрес, стой. Рамос цепенеет от ужаса и открывает глаза, когда замечает, что ледяная хватка пропала с его предплечий. В комнату сквозь светлый тюль проникает синий свет предрассветной ночи, белоснежные накрахмаленные простыни дорогого отельного номера сливаются с лицом Торреса, которое со временем становится все строже и резче. Длинные пальцы Фернандо смыкаются на его тонкой шее, и Рамос боится, что тот попросту сам же себя и задушит. — Остановись, слышишь? — Рамос пытается отодрать чужие пальцы, но все тщетно, Фернандо только сильнее давит на собственную артерию. — Двигайся. Продолжай. — хрипит он, и Серхио не знает, как правильно нужно поступить: он с детства путал, что значит хорошо для других. — Ты уверен? — Давай же. И Серхио подчиняется, а потом слышит тот самый стон, который слишком долго будет раздаваться в собственной черепной коробке. Рамос не знает сколько прошло времени, по его меркам — так целая вечность уже позади. Надо подойти, протянуть руку, поднять, подтолкнуть, вот только он знает — в этом нет смысла. Рядом маячит Гризманн, который, благодаря своей миниатюрности, слишком быстро бегает от судьи до медиков, что у Серхио начинает кружиться голова. Торрес, наконец, поднимается на ноги и, вытерев подбородок краем своей не менее кровавой футболки, без посторонней помощи покидает поле, попутно успев посмотреть на Серхио. В его глазах нет и намека на злость или раздражение, только черная-черная тоска, к которой сам Рамос уже успел привыкнуть. Ведь ко всему в этой жизни привыкаешь: к перелётам, к разным городам и даже разница в часовых поясах уже не тревожит когда-то чувствительный к подобному организм. Серхио смотрит вслед удаляющейся фигуре и понимает, что будет скучать. Рано или поздно все это прекратится, кто-нибудь не выдержит первым и, хлопнув дверью, уйдет, чтобы потом игнорировать звонки и глупые сообщения, заблокировать социальные сети и узнать, наконец, что же такое — этот черный список. И этим первым будет не кто иной как Серхио Рамос. — Чего ты добиваешься? — спрашивает Серхио, мало надеясь на внятный ответ. До будильника остается каких-то сорок минут, и он садится на кровати спиной к Фернандо, который пытается восстановить свое дыхание. — Кожа да кости. Через приоткрытое окно в помещение вливается волна прохладного воздуха, касается разгоряченной спины и щекочет расплывающееся алое пятно на ключице. — Что? Антуан слишком легко забивает такое желанное для Атлетико пенальти. Создается впечатление, что все до сих пор в шоке от случившегося. Серхио даже чудится, что некоторые смотрят на него с осуждением — это именно он виноват, что все случилось именно так, как случилось. Что тощий Торрес скелетом висит на его плечах, что безжизненные глаза винят во всем Рамоса, но это не так. Мало кто в курсе, что Фернандо, этот ребенок Эль Ниньо, слишком рано начал увлекаться саморазрушением, и никто не в силах помочь. Все настолько плотно въелось в чужое подсознание, что Серхио каждый раз с дикими болями в сердце вслушивается в чужое дыхание на том конце провода и ловит ухом еле уловимые всхлипы. Весь оставшийся матч проходит словно в тумане, Рамос даже не знает, кто выиграл и с каким счетом. После он подходит к Симеоне, чтобы лично извиниться, потому что хочет смыть с себя хотя бы каплю того позора, на который сам себя нарек. Диего смотрит на него с интересом, говорит, что это спорт и всякое может случиться, вот только Серхио отрицательно качает головой и говорит, что все совсем не так. — И за что же ты извиняешься? — главный коуч Атлетико складывает руки на груди и слегка нетерпеливо переминается с ноги на ногу, — Я же сказал, что все в норме. — Я извиняюсь за него, — Рамос не смотрит в глаза мужчине не потому что стыдно, он боится разрыдаться перед ним, показать свою слабость, — За него целиком и полностью. И уходит, заламывая собственный пальцы до хруста. У них нет будущего и никогда не было, это чертова война на два фронта, где остался всего один патрон. — Разорви меня на куски, чтобы от меня остались кожа да кости. Потому что Торрес раз за разом выхватывает пистолет, чтобы пустить себе очередную пулю в лоб.