Чувство

Маркус уже давно стал замечать странности за Саймоном. На Иерихоне он часто отделялся от остальных, всё свободное время проводил где-то на палубе. Этому никто не придавал значения, ведь все были погружены в заботы и охвачены идеей свободы. А может, никто, кроме Маркуса, и не замечал отстранённости блондина. Не все здесь хорошо знали друг друга, не смотря на общий дух и сплочённость. Ведь даже до его прихода, наверняка, Джош, Саймон и Норт не сильно общались между собой, и уже после собрались вокруг него, стали верными соратниками и друзьями. Но, не смотря на дружбу, у них часто бывали разногласия. Норт ратовала за грубое решение конфликта с людьми, горя праведным гневом. Джош же олицетворял истинного хиппи, как сказали бы люди, — он не желал никого убивать и предпочитал решать всё наиболее мирным путём. Вот только Норт из-за своей ярости была будто слепа и упорно не замечала ни малейшей добродетели в людях. Джош был готов пожертвовать собой, только бы люди не восприняли девиантов как врагов. Этих двоих объединяло кое-что общее — впадение в крайность и отрицание своей неправоты. Сколько раз уже Маркус разнимал их — они слушали только его и сразу же прекрашали спор, смотря на него с неким… подобострастием? От этого становилось страшно и неуютно. Они слепо верили в него, готовы были принять любой его выбор, и от груза ответственности, ощущаемого на плечах, становилось тошно. В такие моменты он сбегал наверх, к Саймону. Они молча сидели бок о бок друг с другом — тишина была приятной, не то что с Норт, когда она была давящей и звоном била по слуху. Саймон, в отличии от Джоша с Норт, никогда не принуждал его к выбору, мог выслушать и поддержать, сказать, что верит и в любом случае будет рядом, готовый подставить плечо. Маркусу иногда казалось, что он был самым рациональным из всей троицы его друзей, хотя, может, так оно и было. Он мог понимающе-грустно улыбнуться и похлопать по плечу, от чего становилось спокойно на душе, если она у них, конечно, была. Наконец, они решили действовать — пробраться на телебашню и пустить в эфир «канала-16» видео-обращение к людям. Маркус решил вести мирные переговоры, поэтому, когда один из пленников вырвался, он не выстрелил. Ох, как он потом корил себя за этот поступок, но сделанного исправить было нельзя. Саймона, раненного и не способного к прыжку, пришлось оставить на крыше высотки. На мгновение, когда Норт с бесстрастным лицом предложила застрелить их друга, он ощутил желание придушить её. А когда протягивал пистолет Саймону, встретился с его голубыми глазами и нашёл в себе силы лишь прошептать одними губами: «Выживи». Тогда, когда они были наедине с Норт, он хотел, чтобы она открылась ему, он хотел сам открыться кому-нибудь, чтобы их проблемы и горести стали общими и утратили свой неподъёмный вес. Это был секундный порыв, когда Маркус снял кожный покров, когда прикоснулся к Норт, когда увидел чужие воспомигания, когда позволил заглянуть в свои. Это напоминало рывок, будто ты снял с себя весь корпус и обнажил перед другим все биокомпоненты, доверившись целиком и полностью. Пережив чужие воспоминания, начинаешь понимать, а если понимаешь — сопереживаешь и… любишь. Маркус видел, как Норт застыла на секунду, потом посмотрела на него и что-то пролепетала. Да, он знал, что пережил многое. Маркус сделал шаг навстречу, но Норт встрепенулась, когда он попытался приблизиться, и убежала. А затем вернулся Саймон. Они встретились в тёмном коридоре. Маркус, как и Саймон, застыл на месте, вглядываясь в знакомое лицо, которое боялся больше никогда не увидеть. Возможно, то же самое чувствовал и Саймон, глядя на Маркуса. Лидер Иерихона преодолел разделяющее их расстояние и сжал друга в крепких объятиях, не желая отпускать. Раненый, покорёженный, но он всё же добрался домой. Маркус не хотел и представлять, чего стоило Саймону выбраться с высотки и пройти все расстояние до их корабля, тем более, повреждённым. Саймон в ответ обхватывал его плечи. Дальше закрутилось всё будто в калейдоскопе. Одни события сменяли другие, влеча за собой последствия. И вот они уже стоят посреди барикад около одного из лагерей для андроидов. Когда Перкинс интересуется, не безразлична ли ему Норт, он сам задаётся этим вопросом. Да, она не безразлична. Как и Саймон. Как Джош. Как любой из Иерихона, из его народа. В итоге они выигрывают, побеждают, отстаивают свои права и свободы. Вероятно, среди правительства оказался человек, ценящий сантименты или романтическую драму, потому что у Маркуса отчего-то создалось такое впечатление, что именно их поцелуй с Норт решил судьбу оставшихся в живых девиантов. Когда он оглядывал своих соратников, то пересёкся со взглядом Саймона. В его голубых глазах была горечь и сожаление напополам со смирением. Он тут же отвёл взгляд, не желая смотреть в разноцветные глаза Маркуса. От этого почему-то защемило что-то внутри корпуса. Будто тириумный насос на мгновение сбился с идеально отлаженного ритма. После окончательного признания андроидов Маркус оставил свой пост лидера, поселившись в доме Карла и снова заботясь о человеке, ставшим родным девианту. Иногда к ним в гости заглядывали знакомые и друзья — в первую очередь Норт, Джош, реже — Саймон. В отношениях с последним что-то было не так, как, в прочем, и в отношениях с остальными. Потеряв общую цель, что сплотила их вместе, и найдя каждый свою, они стали отдаляться друг от друга. Норт загорелась желанием уехать из Детройта, на что Маркус категорически не соглашался, из-за чего они и разругались. Норт хотела простора, новой жизни и чувства полёта, а Маркус — спокойной и размеренной жизни. Он хотел остаться возле отца, коим по праву считал давшего толчек его личности Карла, желал творить, отображая свои чувства на холсте. В итоге они порвали, и Норт укатила в закат. Джош, кажется, тоже нашёл себе занятие по душе — преподавание как было, так и осталось его призванием. Правда, взрослые студенты сменились детьми, с которыми Джош прекрасно ладил из-за своего крайне миролюбивого характера. В конечном итоге Маркуса чаще всех стал навещать Саймон. Они, как в старые добрые времена, когда ещё всё был спокойно и Иерихон держался на плаву, просто разделяли уютную тишину друг с другом. Маркус не знал, нашёл ли Саймон себе дело по душе или осуществил ли мечту — тот не любил распространяться о себе. Карл тоже привык к посещениям друга своего названного сына и с теплом относился к последнему. Всё было бы вроде прекрасно, но Маркус чувствовал словно натянутую нить между ним и Саймоном, но никак не мог понять, какого её происхождение. В итоге своих метаний он решил обратиться за помощью. Маркус привык доверять Карлу, поэтому поделился своей проблемой, попутно рассказав о своих взаимоотношениях с каждым из своих друзей. Он надеялся на совет, который в конце всё же получил. — Маркус, порой люди слишком слепы и в упор не видят явное, что со стороны прекрасно видно другим, — сказал художник. — Кто для тебя Саймон? А кто ты для него? Ответь на эти вопросы, и найдёшь ответ. Конечно, для Маркуса Саймон был другом. Хорошим другом, который всегда поддержит и похлопает по плечу, обнимет и мягко улыбнётся, выслушает и просто помолчит. Тем, с кем он уютно чувствовал себя, с кем хотел бы быть Маркус. Тут ему вспомнился тот взгляд, которым Саймон наградил его после поцелуя с Норт. Конечно, он был слеп. Слеп и не видел очевидного. Следующего визита Саймона Маркус ждал, но так и не смог придумать, что сказать. Говорить о свободе, о надежде перед сотнями слушателей — это одно, а говорить о чувствах наедине с одним-единственным андроидом — совершенно другое. Пока он размышлял на эту тему, незаметно для себя исписал весь холст. На нём оказались все его мысли и переживания, все чувства, о которых он не мог сказать. Не зря говорится, что для художника его полотно и кисти — естественный способ самовыражения. Маркус даже не услышал, как со спины к нему подошёл Саймон. — Красиво, — раздался знакомый голос из-за спины, от чего Маркус нервно вздрогнул — такая тишина царила в пустынной студии. Как уехал отсюда Карл, андроид не видел. — О чём ты думал, когда рисовал это? — О тебе, — честно сознался Маркус, оборачиваясь к Саймону. Он не мог не понять, всегда понимал, что бывший лидер хотел сказать в своих картинах. Их взгляды перекрестились, но теперь блондин не отводил своих глаз — в них читался один-единственный неуверенный вопрос. Маркус отложил кисть с палитрой и мягко улыбнулся, делая шаг к Саймону. Положив правую руку на его скулу, он аккуратно оглаживал ровную кожу, неотрывно смотря в глаза, в которых пробуждалась робкая невысказанная надежда. Поцелуй был лёгким и едва ощутимым — лишь касанием губ, будто на пробу. Но следующий поцелуй был уже более уверенным. Маркус не хотел совершать своей ошибки, врываясь в чужие воспоминания, но Саймон сам снял со своей руки кожный покров и прикоснулся прохладным пластиком к руке Маркуса. С ним это отличалось от Норт — медленно и осторожно, нежно и аккуратно, будто холодный проток ручья воспоминания вливались в чужой разум. Саймон отстранился и с прежней мягкой улыбкой взглянул в разноцветные глаза своего возлюбленного, чтобы оторвавшись, опять погрузиться в поцелуй, притянув к себе свободной от переплетённых пальцев рукой за шею Маркуса. За окном шёл дождь, барабаня по крыше, а в мастерской на свежевыкрашенном холсте горел костёр их общего, на этот раз настоящего, чувства.