Этюд в фосфорных тонах

Встреча натуралиста Стэплтона и художника Лайонса состоялась на подчёркнуто нейтральной территории. Что Меррипит-хаус и Кумб-Треси — места для скандалов малоподходящие, было ясно обоим, но и на открытом воздухе скандалить тоже нужно умеючи. Зря, что ли, большая часть торфяных болот просматривается в подзорную трубу Френкленда? Хорошо ещё, что участок дороги между почтовой конторой и Гримпенской трясиной выпадал из поля зрения сутяжного агрегата. Но бережёного Хьюг бережёт, так что на всякий пожарный случай оба джентльмена держались подчёркнуто вежливо, основные надежды возлагая на подтекст. — Добрый день, мистер Лайонс, — медовым голосом поздоровался Стэплтон, снимая шляпу. — Что ж вы один ходите? Тут места, знаете ли, опасные… (В глазах его весьма ясно читалось: «В трясине я таких видал…»). — Да знаете, — в тон ему ответил художник, приподнимая берет, — в Кумб-Треси тоже иногда всякое случается… («Только попадись мне с Лорой — уши бы оборвал!» — послали его глаза не менее красноречивый подтекст). — Ну, сравнили, — чуть-чуть, для проформы, обиделся энтомолог за свою трясинную епархию, — у нас ведь, между прочим, силы зла шастают. («Искать вас гарантированно не будут, так что…») — Это какие же такие силы зла? — взъерошился Лайонс. («Не пугай, пуганые!») — Да хотя бы собака Баскервилей, — преувеличенно безмятежно поведал Стэплтон. — Неужто не слышали? Огромная такая собака, в темноте светится и воет. И голодная, говорят… — Светится, говорите? — в этот момент в Лайонсе заговорил художник, бесцеремонно пхнув (в том же Лайонсе) ревнивого мужа в рёбра. — Чёрт побери, интересная у вас достопримечательность! Так бы и нарисовал! — Ой ли? — совершенно искренне, без всяких подтекстов засомневался Стэплтон. — А карандаш из рук со страху не выскочит? — Хотите пари? — засверкал глазами художник. — Извольте! — пожал плечами Стэплтон. (Внутренний голос смущённо подсказывал, что это было бы по определению нечестное пари, но натуралист быстро напомнил ему, что Лайонс, в конце концов, сам нарвался). — На что спорим, на бутылку виски? — Ещё чего! — Лайонс понимал, что ему в любом случае нечего терять, и пустился во все тяжкие. — Спорим на мою Лору! В буквальном смысле: если я завтра представлю вам готовый портрет этой вашей Собаки Догвилля или как вы там выразились… — Баскервилей, — любезно поправил Джек. — Неважно. Одним словом — я рисую вашего болотного волкодава, и вы тут же оставляете в покое мою жену. Согласны? — А если нет? — Что — нет? — Не нарисуете. — Тогда чёрт с вами, — буркнул Лайонс. — Но имейте в виду, мистер Стэплтон — я писал этюды после четырёх бутылок бренди и выиграл стипендию Фортескью! Так что, — ухмыльнулся он, — это будет не совсем честное пари. — Я в этом не сомневаюсь, — промурлыкал энтомолог, снова ненавязчиво пуская в ход подтекст. Но Лайонс был настолько увлечён предвкушением победы, что не уловил его. Вернувшись в гостиницу, где он временно обретался, Лайонс тут же принялся собирать всё необходимое. Он уложил альбом, кисти и произвёл ревизию в ящике с красками. Итог его не удовлетворил — в наборе не было одной-единственной нужной ему краски, а именно светящейся. Но не таковский был Лайонс, чтобы из-за какого-то жалкого тюбика сдаваться без боя. Он выгреб из карманов последние деньги, твёрдо решив за гостиницу не платить (было бы за что!), и двинулся на поиски магазинов соответствующего профиля. Однако по пути ему вдруг вспомнилось, что в Гримпене и Кумб-Треси красками отродясь не торговали и именно по этой причине он от нечего делать оказался связан узами брака. Как раз в этот момент наш служитель муз проходил мимо Меррипит-хауса, где на крылечке в расстроенных чувствах сидела Бэрил. Её брат (он же муж) ни с того ни с сего вооружился шлейкой и двинул на Гримпенскую трясину, наказав ей по обыкновению «сидеть дома и помалкивать насчёт орхидей», что, разумеется, повергло уроженку Коста-Рики в немалое беспокойство. В тот момент, когда появился Лайонс, она уже собиралась махнуть рукой на всё и бежать в Баскервиль-холл с рекомендацией перейти на осадное положение. — Добрый вечер, мисс, — галантно поздоровался художник, сдёрнув с уха берет. — Не найдётся ли в вашем гостеприимном доме капельки светящейся краски? По-хорошему, Бэрил следовало бы помалкивать, но в свете последних событий Лайонс воспринимался не как свидетель, который вот-вот побежит к Шерлоку Холмсу, а скорее как товарищ по несчастью. — Сейчас посмотрю, — пообещала она не без злорадства и побежала в собачий сарай. Ей, а заодно и Лайонсу, повезло — в углу ещё стояла консервная банка с остатками фосфора на донышке. — Вот спасибо, — обрадовался художник, сунул банку в карман и зашагал к ближайшему пабу. После вещественной подготовки предстояла не менее важная — моральная. Будь, он, впрочем, понаблюдательнее, то спросил бы себя, куда исчез из кармана его любимый карандаш — синий с одного конца и красный с другого… Бэрил же, проводив Лайонса, не стала сидеть на месте. Её осенила не менее жуткая мысль — что, если художник тоже участвует в раскраске баскервильской собаки? Времени клеить письмо у неё не было (как, впрочем, и «Таймса» с клеем), поэтому наша леди, не теряя ни минуты, помчалась на болота в надежде найти Шерлока Холмса или, на худой конец, доктора Ватсона. Таким образом, к наступлению темноты все жители торфяных болот были в боевой готовности. Холмс и Ватсон отбили на всякий пожарный телеграмму Лестрейду, а сами, так его и не дождавшись, залегли под гранитным столбом. Доктор Мортимер завязал себе узелок на память, правда, всю ночь не мог вспомнить зачем. Френкленд занял наблюдательную позицию на крыше, вооружённый горячим чайником и Уложением о наказаниях. Исключение составляли сэр Генри, слишком занятый взломом мини-бара, чтобы заметить, что Бэрримор с женой тщательно забаррикадировали его снаружи, а также Лора Лайонс, которая и вовсе не подозревала, какая борьба за права на неё разыграется в эту ночь. Стэплтон, провозившись с росписью Собаки дольше обычного, вывел её из сарая с тем расчётом, чтобы ровно в десять часов вечера быть на месте. (Видите ли, опыт убедил его, что в это время фосфор производит наиболее сногсшибательный и наследствогарантирующий эффект). Собака была изрядно удивлена, что вместо чёрного ботинка хозяин с хитрой улыбкой дал ей понюхать карандаш, синий с одного конца и красный с другого. Вдобавок пахло от него кем-то явно не принадлежавшим к роду Баскервилей. Однако вопросов задавать не стала и по команде «Фас!» скакнула в туман. Тем временем художник Лайонс с комфортом разместился на холме, вежливо попросив оттуда часового, и водрузил на его место мольберт. Минут пять он выжидающе постоял с палитрой в одной руке и кистью в другой. Но проклятье болот материализоваться не спешило, и художник высвободил одну руку, с тем чтобы занять её фляжкой с грогом. Настроение сразу поднялось, и вместе с содержимым фляжки в Лайонса, приятно грея душу, перетекала уверенность в победе. В тот момент, когда часы с кукушкой в доме Френкленда ехидно прокуковали десять раз, а содержимое фляжки, как и терпение служителя муз, иссякло, из тумана вдруг послышался мерный топот и глухое хищное сопение. Лайонс заволновался и спешно обмакнул кисть в чёрную краску. Правда, он тут же пожалел об этом и сунул её в жестянку с фосфором, ибо на тропинку со скоростью полицейского парового катера (если бы он мог передвигаться по суше) вылетела, рассыпая синеватые искры, фосфоресцирующая собака высотой чуть ли не с обеденный стол. Лайонс во всю ширь распахнул глаза и живо зашуровал кистью. Собака, привыкшая к тому, что обладатели запаха, который обычно издавали принесённые хозяином игрушки, пускаются наутёк с воплями, остановилась и удивлённо покрутила мордой. — Вот! — обрадовался сияющий Лайонс. — Вот так и оставайся, я тебя сейчас и нарисую… Но тут собака заметила, что жертва, хоть и не собирается убегать, шуршит и постукивает чем-то заманчивым, и решила поближе посмотреть, чем именно. — Ну, ты куда?! — взвыл разочарованный Лайонс. — Такое было композиционное решение! Сидеть! Я кому говорю, сидеть, животное! Однако на изнывающую от любопытства собаку это не произвело эффекта. Она неотвратимо приближалась к мольберту. В тот момент, когда между ними осталось каких-то полтора собачьих прыжочка, нервы у художника сдали, и он, схватив мольберт и краски в охапку, скатился с холма вниз. Собака, чрезвычайно обрадованная тем, что новая игрушка бегает не хуже прежних, рванула в погоню. Лайонс пискнул, отшвырнул мольберт и припустил куда глаза глядят с альбомом в одной руке и кистью в другой. «Влип! — отчётливо подумалось ему. — Не видать мне Лоры, как своих ушей!» Но тут в творческом джентльмене взыграло оскорблённое самолюбие. Слыханное дело — проиграть пари болотному ботанику из-за какого-то настырного четвероногого привидения? Честь бывшего соискателя стипендии Фортескью (после четырёх бутылок бренди!) не позволяла сдаваться без боя. — Чёрта с два! — крикнул он топочущей вдогонку псине. — Я тебя всё равно нарисую! — И, то и дело оборачиваясь на бегу через плечо, принялся набрасывать в альбоме светящийся силуэт. Однако, как ни быстро возникал на альбомном листе новаторский шедевр, расстояние между его создателем и хвостатой натурщицей сокращалось ещё быстрее. В самый ответственный момент челюсти собаки сомкнулись на блузе Лайонса. Нечеловечески изящная линия хвоста превратилась в некую постмодернистскую загогулину. Болота огласились отчаянным воплем. Художник рванулся, оставив полу блузы в мастифьих зубах, и с разгону взлетел на гранитный столб. Собака разочарованно заметалась вокруг. — Что, съела? — переводя дух, хихикнул Лайонс. — Сиди теперь, сиди, я ещё тебя не дорисовал… Он поудобнее устроился на верхушке столба, а собака села внизу и огорчённо заскулила. Холмс и Ватсон в своём укрытии с удивлением наблюдали за этой сценой. — А вы уверены, что это не сэр Генри? — в четвёртый или пятый раз спросил Ватсон. — Сами посудите, — пробурчал Холмс, попыхивая трубкой, — разве сэр Генри когда-нибудь носил берет или рисовал по ночам этюды? — Первый раз слышу, — признался доктор. — А что же нам тогда делать? — А вот не скажу, — злорадно отозвался Холмс. — Вы же считаете, что я ничего не смыслю в вопросах современной живописи… На рассвете к гранитному столбу, небрежно помахивая сачком, приблизился Стэплтон. Его взору предстала умилительная картина: наверху на столбе сидел съёжившийся от холода Лайонс, а внизу разместилась торжествующая собака. — А я вас предупреждал, — пропел натуралист, снимая шляпу перед соперником. — Я вас тоже предупреждал! — хлюпая носом, провозгласил художник и помахал в воздухе альбомом. — Что, разве не похоже? — Ну-ка, покажите! — потребовал Стэплтон. Лайонс пораскинул мозгами, потом вырвал из альбома лист с рисунком, сложил из него бумажного голубя и спустил прямо в руки энтомологу. По мере того, как тот разворачивал голубя, его брови медленно и неуклонно ползли вверх. — Видали? — торжествовал Лайонс. — Только попробуйте ещё сунуться в Кумб-Треси! Но тут собака, до этого момента невозмутимо наблюдавшая за происходящим, вперевалочку подошла к хозяину, ухватила зубами листок и ничтоже сумняшеся съела его. — Это нечестно! — заверещал Лайонс. — Вы её подговорили! — Когда я, по-вашему, успел? — парировал Стэплтон. — Так что, прошу прощения — ваш выигрыш недействителен. Пойду, пожалуй, расскажу об этом миссис Лайонс… Он свистнул Собаку и направился в сторону Кумб-Треси. Лайонс проводил его тоскливым взглядом. Потом воздел руки к небу, уронив при этом коробку с красками, и сакраментально возопил: — Надо было поспорить на бутылку виски!