Белыми нитками

      Загнанный Хэ — странное зрелище. Страшное, если быть совсем честным. Кожа — тонкая бумага, спутанные волосы, а глаза пугающе пустые, словно там внутри что-то погасло. Он так облокачивается на дверь, что кажется, убери её сейчас — рухнет, как подкошенный. Мо нервно сглатывает.       — Пришёл… — не говорит — едва слышно шелестит Тянь. — Заходи.       Каждое его движение угловатое и с надрывом, с усилием. Кажется, он ждал. Интересно, «ждал» как «ожидал» или как «надеялся»? Спрашивать Мо не собирается, ещё чего. Попробует — подавится словами. Поэтому он просто проходит вглубь огромной студии, снова чувствуя, как она давит на него со всех сторон, словно пытается проглотить.       — Дерьмово выглядишь, — наконец озвучивает часть своих мыслей Мо, чтобы хоть как-то заполнить неприятную тишину.       Хэ тихо фыркает.       — Тоже мне, удивил.       Он падает на софу, утыкается в неё лицом и приглушённо бормочет что-то ещё. Похоже на «располагайся».       На столе окурки, парочка грязных тарелок и вообще полный срач. У Мо без шуток дергается глаз. Неужели так сложно донести всю эту херню до мойки и ведра? Чтобы хоть чем-то себя занять, он самостоятельно разгребает бардак.       Хэ не реагирует, не шевелится. Мо пару раз даже проверяет, дышит ли. Только свежего трупа для компании в чужой квартире ему и не хватало, ага.       — Мой старший брат такой мудак, знаешь? — Тянь настолько неожиданно поднимает голову, что Мо непроизвольно вздрагивает. — Конченый мудак. Ненавижу людей, как он.       Ну хоть что-то. Напоминает начало врачующей душу беседы? Мо понятия не имел. Ни о беседах подобного рода, ни о схожести. Во всяком случае, Тянь говорит. Это вроде должно помогать, да?       — Пытается доказать, что я такой же… Циничная мразота, — у Хэ заплетается язык, будто он слегка пьян. — Может быть, в этом и есть доля правды.       Мо отчётливо понимает, что это то самое место, где обычно говорят «нет», «не всё так плохо» или что-то похожее. Но он не может. Просто не может, и всё. А Тянь всё больше тускнеет, умирает прямо здесь, напротив него.       Приходится сесть рядом. Иллюзия участия — максимум того, на что Мо был способен, единственный известный трюк. Ему не всё равно (знать бы ещё почему), но он не умеет подбирать нужные слова или молчать так же правильно, как это получалось у Хэ.       Несколько минут они сидят молча, прежде чем Тянь, видимо, решает, что страдать одному слишком скучно, и кладёт голову на колени Мо. А он и правда тварь. Но говорить об этом сейчас — табу. Позже — сколько угодно. Поэтому Мо сжимает кулаки, настолько крепко, что ногти больно впиваются в кожу, и прикладывает все силы, чтобы не шевелиться. Иначе не сдержит слепую ярость, которая накатывает волнами, иначе нахер разнесёт этот дом, остатки собственной и без того нестабильной психики и рожу Хэ Тяня. В хлам.       Один больной на голову пытается помочь другому. Ха-ха, блядь. Веселее не бывает. Себе для начала помоги, придурок. Сразу-то понять, что собственные болячки с чужими начнут резонировать, слабо было.       А Тянь самоубийца. Его слишком много рядом, в конец обнаглевший он тычется носом в чужую щёку. И Мо срывает резьбу. Движения быстрее осознания, особенно когда в голове так пусто, ни одной нормальной мысли, только пульсирующее, сметающее всё на пути слово — убью.       Он ударил не глядя, наотмашь. Один раз, но так, что, когда пришёл в себя, стало страшно. Потому что Хэ даже не пытался увернуться, только пошатнулся, чуть не потеряв равновесие, и глухо засмеялся, как помешанный. Тихо и болезненно. Теперь цвет его кожи казался ещё более бледным, почти прозрачным. Может, всё из-за разбитой губы — единственного яркого пятна на лице.       — Какого!.. — Мо чувствует, что его прорывает, но остановиться не выходит. — Какого хера надо всё превращать в какую-то поехавшую игру?       Тянь дёрнулся и резко замер, будто отказываясь верить в только что услышанную чушь.       — Это ты мне скажи, — он говорит негромко, но твёрдо, начиная отдалённо напоминать обычного себя. — Сам же сюда пришёл, никто под ручку не волок. Или что, опять всё спихнёшь на чувство долга?       Мо отпрянул назад, поморщившись, как от пощёчины. Что-то в этих словах было острым и колким, что-то в них рассекало ему глотку болезненным спазмом.       — Почему обязательно нужно так… — теперь и он шепчет. Снова морщится, осекаясь, кусает кончик языка, в очередной раз оттягивая неизбежное.       Лишний раз моргнёшь — Хэ снова рядом. Ещё ближе, чем раньше, стискивает оба запястья так, что не вывернуться.       На губах, во рту привкус железа и чужое тепло, а внутри что-то ярче и горячее солнца, то ли доламывающее до конца, то ли пытающееся вылечить. Мо бьёт мелкая дрожь, он окончательно теряется, пытаясь, в конце концов, разобраться в том, что чувствует. Воронка беспощадна, она раскручивает всё сильнее, кружит, заставляя забыть собственное имя. Очнёшься только от прикосновений пальцев вдоль шейных позвонков, от осознания, что сам вцепился в плечи Хэ, сжал так, что должно быть больно.       Он отталкивает Тяня настолько резко, насколько получается, смотрит на него, с ужасом понимая: вот оно. Откровение лжеца. Безмолвное, прячущееся в искусанных губах и сбитом дыхании. Дальше в дурачка играть не получится, ни себя не обманешь, ни… других.       «Другой» же смотрит пристально, жадно, кажется, ещё немного и снова кинется. Мо жутко от одной мысли, что он сейчас чем-то похож на Тяня. Потому что большая-большая комната сжалась до размеров софы и звенящей тишины, неосторожное движение — и всё заискрит похуже оголённого провода. Причины и недавний разговор остались по ту сторону, где-то далеко за границей незримого волшебного круга. Мо закрывает рот ладонью и судорожно вдыхает. Ему хочется бежать, прямо сейчас сорваться с места и нестись не оглядываясь, пока не упадёт без сил. Но ноги не слушаются.       Он приближается неспешно, неумолимо, а Мо продолжает сидеть, как долбаный кролик, которого вот-вот должны сожрать. Не шелохнувшись. Хэ касается губами его ладони, чуть прихватывает зубами кожу. Медлит, кажется, тормозит сам себя. Потому что практически сразу отклоняется назад, жмурится.       — Проветримся? — выдаёт он наконец, открыв глаза.       Взгляд уже не шальной, снова привычно скучающе-надменный, такой, от которого начинают зудеть костяшки. В такие моменты Мо завидует самообладанию Тяня. Самую малость.       Его слова разрезают густую тишину, вырывая Мо из оцепенения.       — У меня сигареты кончились, — для большей убедительности Тянь демонстрирует пустую пачку. — Тут недалеко совсем. Идём?       Мо нечего ответить, поэтому он просто кивает. Он не смог бы сказать что-нибудь так же непринуждённо, повседневно и не прозвучать как насквозь фальшивый говнюк. А у Хэ получается. Хотя, может быть, дело в том, что он говнюк по определению.       На улице всё так же, но немного по-другому. Изменилось что-то едва уловимое: то ли в цветочном запахе в воздухе, то ли в свете заходящего солнца. Даже новенькая пачка сигарет, которую Тянь крутил в руках, чем-то отличалась от всех предыдущих.       — Хочешь? — Хэ, видимо, истолковал его взгляд по-своему.       Мо не отвечает с добрые пять секунд, тупо уставившись на логотип, бликующий под прозрачной упаковочной плёнкой. Потом мелко трясёт головой, отвечает:       — Нет.       Тянь только пожимает плечами и закуривает. Затягивается на удивление неглубоко и часто, будто на самом деле взял сигарету просто по привычке. Мо хочется спросить о его брате и херне, которую тот наплёл, но он продолжает молчать. Спросит, а что дальше? Утешать за эти полчаса резко не научился. К тому же Тянь сейчас выглядит лучше, так зачем зазря сотрясать воздух?       Они, не сговариваясь, наворачивают пару кругов вокруг дома Хэ, потом останавливаются. Тянь выдыхает дым через ноздри, щелчком стряхивает с сигареты пепел, а Мо стоит рядом и чувствует себя последним придурком.       А потом, когда уже совсем темнеет и он собирается уходить, Мо наконец понимает. Когда Хэ решает в очередной раз по-идиотски пошутить, притягивает к себе и выдыхает дым ему в лицо. Надо бы врезать этому конченому ещё и в нос, для симметрии, но вместо этого Мо просто долго смотрит на него, так долго, что начинают слезиться глаза, а картинка теряет фокус. А когда наконец решается моргнуть, совсем закрывает глаза и прислоняется лбом ко лбу Тяня. Дело было совсем не в солнце или сигаретах.       Твою мать.