Цветы

      …и тогда я подарил ему цветы. Это был, конечно же, обыкновенный стёб, снова подколы на тему причёски, мол, он похож на бабу, которая пытается быть похожей на мужика. Только вот не знал я, ну, хоть убейте, не знал, во что это всё выльется. Я не мог и предположить, что он внезапно покраснеет и заберёт этот чёртов букет из нарванных с ближайшей клумбы цветочков, о названиях которых я могу только безуспешно пытаться догадаться.       Только вот то, что он покраснел, совсем не значило, что ему очень понравился мой подарок. Как выяснилось позже — это вообще со злости было. Он, конечно, нежно коснулся моих пальцев, принимая весь букет, утонул в нём носом, едва заметно улыбнулся…       …а потом залепил мне прямо им не одну пощёчину, потому что цветы он, оказывается, ненавидел. Шутки не оценил, вот придурок.       Но я не был бы собой, если бы так просто отступил. Не могу понять почему, но этот гот бесил меня до жути. Я даже его имя вряд ли вспомнить бы смог, только вот лицо из головы не выходило. И бесило, бесило, бесило постоянно!       И я стал поджидать его вечерами. Раньше он много гулял по ночам, ходил в своих наушниках, слушал музыку, притом она настолько сильно долбила по его барабанным перепонкам, что он ничего и никого рядом с собой не слышал, а все окружающие могли чётко разобрать все слова песен. Он слушал то, что я не особо жаловал — орущих про смерть неестественными голосами мужиков…       Только теперь он не показывал и носу из дома, видимо, зная, что я буду где-то рядом.       Но это ничего.       Я пообещал себе, что найду способ, как с этой прынцесской разобраться.       По какой-то причине он меня всегда бесил. Особенно взбесил в день, когда оттолкнул букет. Я же к нему со всей душой, а он… да, ладно, признаю, это было по-пидорски, только вот кто сказал, что он не из этих? Весь вид указывает на его радужность, пусть он и ходит весь такой чёрный и мрачный. Ну какой натурал будет ногти красить? А глаза подводить? А виски выбривать, оставляя петушиный хохолок из чёлки? Совсем не нормально. Вот прям никак. И это меня особенно бесило.       Настолько бесило, что я стал его даже днём поджидать, только вот не чтоб побить, а чтоб побазарить нормально. Действительно хотелось знать, пидор он или как.       Чтоб не выглядеть грубо, я снова нарвал тех же самых цветочков, от которых он улыбнулся. Ну не галюны ж у меня случились — он точно улыбнулся тогда! Просто ломался, не хотел натуру истинную признавать, пидор.       Постоял я, значит, подождал… и вот, явилась прынцесска… только вот под руку с какой-то другой, бля, прынцесской, только настоящей, стопроцентно женского пола. Но заметив меня краем глаза, он тут же спровадил эту мамзель куда подальше, а сам пошёл ко мне.       Я, если честно, к тому моменту уже и забыл, чего хотел сказать, чего хотел сделать, просто протянул вперёд руку с букетом и отчего-то ослабевшим голосом пробормотал: — Цветы для прынцессы, хуё-моё… — и, кажется, покраснел. — Придурок, ну точно придурок! — парень поджал губы, но букет взял, снова, будто бы случайно коснувшись своими пальцами моих. Я ещё удивился, что они очень холодные. — И чего ты ко мне привязался? — Ну, бля, ты ж из этих? — поджав губы и подняв на него глаза, выдал я. — Я-то из «этих», кажется, как и ты, — усмехнулся парень, но цветы не вернул, как раньше.       Я не знал, что делать дальше. Допустим, узнал я, что он пидор. И что?       А ведь зачем я разбираться-то полез? Раньше как оно было, просто берёшь и пиздишь того, кого петухом считаешь. А тут что-то не то, тут он меня чем-то зацепил. Точно, своей похожестью на баб, точно ею!       Только вот пока я стоял и думал, а гей ли я, его уже и след простыл.       Следующим утром я обнаружил свой букет в ближайшей помойке. Ну это ничего, клумб по нашему городу найти можно сколько угодно, не последняя была…       И всё-таки я, кажется, влюбился.       В лак на ногтях, в подводку, в дыры на коленях, в убогую стрижку, во всего этого пидора…       И стал искать его. Поджидать. С цветами. На том же месте, где он у меня их всё-таки принял тогда.       Сперва он ходил там со всё той же прынцесской, но вскоре стал всё чаще появляться один. Заговаривал первым всегда я. Со временем он, видимо, привык, что его встречают по пути домой, мы с ним стали разговаривать.       Больше на помойках я цветы не находил.       Однажды он пришёл на место нашей встречи с огромной и тяжеленной сумкой. Не сразу удалось её у него отобрать, но он, видимо, оказался умным малым, а потому отдал мне её, да ещё и до квартиры попросил донести. И зайти в квартиру тоже.       Везде валялись различные букетики цветов. Он тогда ехидно заявил, что домой нормальных людей теперь стыдно пригласить. — Так тебе, это, вазы нужны, и не стыдно станет, — я потёр шею, понимая, что он сохранил их все до одного, хоть многие уже и завяли совсем. — А как ты думаешь, что в сумке? — он улыбнулся своей прекрасной улыбкой, которой одаривал меня изредка, когда был в хорошем настроении.       Там действительно оказались вазы. Много… много ваз. И все разные. Я совсем в них ничего не понимал, но проникся. Хотя, что можно понимать в вазах? Не знаю. Только вот рассматривая их, я случайно осознал, что совсем не знаю, как зовут моего… друга? Знакомого? — Влад, — сперва он долго смеялся, но всё-таки представился. — А тебя? — Слава, можно Славик, — я тоже улыбнулся. Столько цветов ему притащил, столько раз до дома провожал, да от разных придурков пьяных отгораживал, а как звать — не знал.       В тот день он напоил меня вкусным травяным чаем. Никогда раньше не пил чай. Точнее, пил, конечно, но такой — никогда. А потом мы поцеловались. Это было внезапно, я смотрел, какой вид у него из окна открывается на ночной город. Как-то раньше не замечал всей красоты этих мерцающих огоньков. А Влад подошёл, привстал на носочки, да и поцеловал. Приятно так. Робко. Мило. Я оторопел, но забыл, как людей отталкивать. Вот просто забыл. Засмущался, будто школьник.       Он ещё с гаденькой ухмылкой заявил на прощанье: — А чего ты ожидал, заходя в гости к тому, кто тебе в пидорстве признался почти сразу?       Действительно, чего я тогда ожидал?       Видимо, именно этого, потому что на следующий день я снова стоял как штык на нашем с ним месте и сжимал в руках букет спизженных цветов.       Он лишь улыбнулся, увидев меня. Мы снова пошли к нему. И снова чай, поцелуи, разговоры.       Я узнал, что Влад интересуется кучей мрачных вещей, задумывается о смерти чаще, чем я ем шаву, на что я лишь покачал головой и сказал, что он мне тут живой нужен. На вопрос «зачем?» я не знал, что ответить. Просто отвёл глаза и сказал, что нужен, и всё тут. Помню, тогда он тоже покраснел, едва заметно, как тогда, когда я ему впервые цветы притащил ради стёба.       Спустя ещё какое-то время мы с ним собрались выпить у него дома. Должно было быть весело… если бы Влад не снял толстовку.       Под ней на руках, а особенно на запястьях, не было ни единого живого места, а многим порезам вряд ли неделя жизни насчиталась бы… Я, помню, тогда очень разозлился, чем довёл его до слёз. Ушёл даже… но вернулся, одумавшись. Вдруг, что ещё с собой сделает.       Наши отношения, в которые мы вступили незаметно для меня, казались всё более странными и неправильными. Мы с ним слишком разные, мы не можем компенсировать друг друга, только лишь злим, в чём я вскоре и убедился, когда он, на пьяную, конечно же, голову, проболтался, что терпеть не может запах шавы, исходящий от меня периодически.       Однако всё это не помешало нам спустя несколько месяцев съехаться. Я всё так же таскал ему цветы, правда, не ежедневно, но всё-таки. Влад очень мило бесился, когда это видел кто-то из его универа — он, оказывается, учился на кого-то, кто тесно с искусством связан. Правда, я так и не понял, на кого. Единственное, что я уяснил — он не хочет палить наши отношения. И ничего. Жить-то мы вместе не прекращали.       А потом мы в первый раз переспали. Ну, как переспали, взаимная дрочка была, удовольствие получили оба, уснули в одной кровати, сменив простыни. Частые поцелуи, его пальцы, впивающиеся в спину и оставляющие на ней глубокие борозды царапин, сдавленные стоны, вскрики и бархат его кожи под руками... Было крышесносно. Я влюбился в него тогда ещё один раз. Действительно влюбился. А он в меня ещё раньше, как рассказал — ещё с того самого первого букетика.

***

      Я не говорил? Нашим с ним местом встречи всегда был переход. Точнее остановка автобусная, а рядом с ней переулок, из которого я следил, чтоб его не пропустить.       Влад уже давно забыл про попытки порезать вены, про причинение себе вреда, про жажду смерти — разве что изредка чёрно шутил, но это нормально, многие так делают.       И в один день… я, как всегда, стоял в том переулке, сжимая в руках букет нарванный для своей прынцессы, чтоб вручить его, увидеть родную улыбку…       Только вот у пьяного водителя на этот счёт были совсем другие планы. Этот ублюдок даже не сигналил, когда ехал на красный свет… а Влад был в наушниках. Как же я их возненавидел тогда! Громкая музыка, из-за которой он не слышал едущей прямо на него машины… водитель-мудак, нажравшийся посередь бела дня и севший за руль… Я проклинал всё. Я проклинал всё, что мог проклясть, обнимая его хрупкое тело, панически скользя взглядом по кровоподтёкам на широком, таком любимом лбу, набирая номер скорой.       Реанимация, попытки врачей меня оттолкнуть, косые взгляды людей, чей-то шёпот, что мы какие-то не такие, что это "слишком" для дружбы, что мы педики ссаные… мне было плевать. Я наблюдал, как медленно сереет его лицо, как всё реже пикает аппарат жизнеобеспечения, как… как я теряю единственного, кто мог меня понять, совершенно не пытаясь этого сделать.       Влад был тем, кто вдохнул в меня жизнь. Я перестал бухать за гаражами со своими так называемыми друзьями. Я перестал драться почём зря. Я занялся образованием — начал книжки умные читать, в колледже улучшил успеваемость… я начал жить. Я только-только начал жить, и всё благодаря ему. Ему. Владу. Парню в рваных джинсах, в потёртой толстовке, с подведёнными глазами и крашеными ногтями. Парню, который лежал за стеклом, в которое я пытался впиться пальцами.       Сейчас казалось, будто он спит. Казалось, что он сейчас проснётся, но после подобного люди не просыпаются просто так…       Кома. Врачи разводили руками, не зная, что будет дальше. Говорили, что состояние ухудшается.       И я стал ночевать в больнице. Выбивая из охранников и врачей разрешение просто быть рядом с ним. Проводить с ним всё возможное время, почти как раньше, только вместо его любимой тяжёлой музыки — размеренное пиканье аппарата, капающая где-то вода и стрекочущие цикады.       Я снова и снова приносил ему цветы, надеясь, что никогда не придётся нести их на его могилу. Каждый день. Нечётное количество цветков в небольшом букетике. Я читал ему его любимые книги, пусть он не слышал меня, да и читал их не один раз…       …однажды один из стебельков обломился. Я нёс ему такой же, как всегда, букетик, а один из подсолнухов взял и обломился. Я выкинул его и с ужасом понял, что надо выкинуть ещё один, потому что это получается, будто я на похороны иду.       Плохое предчувствие накатывало снова и снова. Я ринулся ко Владу со всех ног, будто пытаясь опередить скорость света. Я боялся, что я могу не успеть, что опоздаю и больше никогда… никогда не увижу его снова.       Возле его палаты было множество врачей. Все они о чём-то переговаривались, шептались, лиц на многих не было. Я не слышал. Не мог разобрать слов. Не понимал, что всё-таки случилось, стараясь отогнать от себя мысли о худшем.       В палату меня пустили не сразу, но меня остановить — уметь надо. Пока охрана не прибежала на вызов, я успел толкнуть дверь…       …и встретиться взглядом с Владом. Он сидел и хлопал глазами, будто сова. Сидел. Смотрел на меня, на цветы в моих руках. И улыбался. Слабо, сдавленно, едва заметно, лишь уголками губ.

Он. Был. Жив.

А я был готов умереть от счастья.