the sun will fall

«Неужели мы зажгли слишком много спичек, превратив себя в пепел?»

Лидия помнит, что любить — это больно. Лидия много раз об этом слышала, но с некоторых пор является очередным доказательством дурацкой присказки о соулмейтах. Родственные души — приятно ощущается на языке, оставляя сладостное послевкусие на губах и образ воздушного ванильного облака, только коснись и на кончиках пальцев останется пыльная нежность, на ощупь сравнимая с сахарной ватой. Образ рушится, разрывается на тысячу частей, оставляя один вывод: приторно. А реальность заставляет забыть о слове «сахар» и добавляет царапающей горло горечи. Напоминанием об этом служат розовый румянец, не сходивший с щёк рыжей с тех пор, как ночные рыдания переросли в дневные, и, стало быть, каждодневные; сорвавшийся от крика голос; пустая, не заселённая по очевидным причинам соседями улица и полное нежелание существовать так дальше. Существовать в принципе. Мартин помнит, что встретила Стайлза так же, как и многие её знакомые — в младшей школе, на английском, совершенно не придавая ему значения. Он был незначим. Они сдружились только в средней школе, а в старшей Лидия впервые осознала — что-то не так. Это странное «что-то не так» лишь изредка зудело где-то под кожей и порой вынуждало запасаться таблетками от головной боли. Хуже стало не сразу. /– Ох, Лидия, кажется, я думаю, что существую не зря, — довольно восклицал парень, разводя руками по сторонам. — Ты знакома с Малией Тейт? Она чертовски офигенная. Когда увидел её… ну ты знаешь, эти бабочки. Что если сказки про соулметов брехня, м? Я её знаю недели три, но мне не больно. — Стайлз, — Лидия с усмешкой возводит глаза к потолку и улыбается, хотя снова ловит себя на мысли, что это звучит неприятно. — Твои бабочки — гормоны, неудивительно, что тебе не больно. — Даже если ты права, она уже согласилась пойти со мной на свидание. Лидия, ты чувствуешь, что я больше не неудачник, а? — Наличие девушки не делает тебя таковым, наивный. — Я буду говорить тебе то же самое, когда у тебя появится парень или девушка. — Вообще-то, я надеялась не дожить до этого./ Пресный вкус крови с выраженными металлическими нотками появляется во рту неожиданно, как и непонятно зародившаяся надежда — на долю секунду ей легче. Лидии слегка за двадцать и всё, что у неё имеется — это родительский дом и мальчик-солнце, приносивший по сей день в её жизнь только закаты, ведь время рассветов закончилось где-то в семнадцать. Мальчик — солнце, потому что улыбается ей так часто и искренне, что любые дожди и грозы не могли изменить хорошего настроения; солнце, потому что в радужках цвета тёмной карамели купается свет и отражается счастье; мальчик — солнце, потому что его объятия самые тёплые, но пробираясь ближе, Лидия обжигалась. Это так же значило, что пока она спала, он дарил свой свет другим и постепенно ей становилось холодно. Надежда снова согреться — даже сейчас, когда так больно — не может покинуть Мартин, но она чувствует, как замерзает. / — Ты поступила, куда хотела? — Лидия едва успела открыть дверь, а вопрос уже прозвучал из уст Стайлза. — Господи, да, — рыжая довольно хмыкнула, хлопая в ладоши. — Меня взяли на второй курс. Второй, Стайлз. От Скотта слышала, что и ты не отстаёшь. И, раз уж нам повезло оказаться в одном городе, я могу помочь с обустройством, если пожелаешь. Стилински приподнял Мартин за талию, кружа в воздухе под радостные восклицания и незаметные просьбы вернуть её в стоячее положение. Она повисла на его плечах, не старясь собрать выбившиеся клубничные пряди, и тогда он поцеловал её в щеку, а она, даже не заметив, что это не обыденно для их отношений, счастливо засмеялась: — Поверить не могу, что мы сделали это. — Мы просто обязаны быть счастливыми, Лидия. И Лидия согласилась, потому что поверила, что теплота касания его губ способна вытеснить ту боль, хранившуюся под ключицами, что медленно, как раскрывающийся бутон с лепестками-лезвиями, терзала незаживающее сердце. Мечты о счастье в один момент комом полетели в пропасть несбывшихся надежд, и Малия Тейт оказалось той, кто их туда понемногу подталкивал. Лидия заметила, что этот вечер немного дождлив и неприветлив, и её солнце почему-то не согревает больше. Возможно, потому что оно греет своим поцелуем кого-то более стоящего. Малию, например. Мартин на секунду забыла, как оказалась на улице и не смогла объяснить себе, почему обычная прогулка обернулась тем, что она встретила именно эту пару. Пасмурный, загромоздивший всё небо пышными суровыми тучами вечер стал особенным. Лидия впервые ощутила свою боль чем-то весомым, каким-то камнем на шее, тянувшим ко дну, к холоду, к несчастью. — Тебе чай или кофе? У Лидии проблем — целая куча, гораздо больше, чем тех обезболивающих, что в забытом беспорядке покоятся в шкафчике, однако она по-прежнему заботится о Стайлзе. Ведь это её вина, Лидия Мартин совершила глупость, влюбившись в кого-то ей не предназначенного. — Студентка может позволить себе угощать? — с усмешкой издевался парень. — Моя стипендия позволяет даже отдать тебе всю пачку. Вообще-то, она бы отдала сердце, если бы это потребовалось для Стайлза. — Я хотел спросить совета. Это снова о Малии, если ты не против. Малия уже как третий член их маленькой семьи, но проблема в том, что кто-то эту семью рано или поздно должен будет покинуть. — Вываливай. Когда он рассказывал о ссоре, её руки холодели, а в груди вместе с тем появлялся жар. И вовсе он не был приятен, каким бывает страстный пыл. Она, приблизившись в очередной раз слишком близко, сгорала. — Слушай, она не со зла. Если ты её любишь, то вы помиритесь. Тебе с ней нужно поговорить, а не только со мной и уже решайте, вместе вы или больше нет. А теперь мне нужно выпроводить тебя, потому что у меня встреча через полчаса. Лидия надеялась, что со смертью, потому что терпеть эту симфонию боли оказалось так трудно, что стоило Стайлзу выйти за дверь, она упала на колени. Если бы боль можно было представить, у неё было бы лицо Стайлза, и это его пальцы властно сжимали бы горло, не давая дышать, его хриплый и злорадный смех звучал в голове, отдаваясь звоном, это его ногти впивались под кожу, и это его руки безжалостно вырывали сердце, украшая их её кровью. Он бы радовался её сдержанным крикам, будь Стайлз болью. — Я оставил у т… Лидия! Господи, ты в порядке? Руки, обнявшие её, впервые не позволяют сгореть дотла, впервые за долгое время ей снова тепло. И Стайлз впервые понимает, в чём дело. — Это из-за меня? — Стайлз, я… — Ты страдаешь из-за меня? — Я не хочу, чтобы это мешало тебе жить, просто прими это как факт того, что все сказки о родственных душах не миф. Родственные души. Теперь Лидию тянет тошнить от этого словосочетания, что не сахаром, а кислотой плещется в крови, проедает кости. — Я расстанусь с Малией. — Нет, — Лидия возражает так рьяно и резко, что это удивляет Стилински. — Я не собираюсь жить за твой счёт. Я не буду счастлив, если мой друг будет мёртв в любом случае. Я умру следом за тобой, ясно? — Если я и сдохну, Стилински, ты будешь обязан жить. Они вели себя так, словно ничего не произошло и не происходит. Но Стайлз не мог не заметить, что Лидия бледнела каждый чёртов день, словно бы он всё ещё с Малией. Она лежала на полу своей комнаты, так и не успев дойти за обезболивающим и надобность в нём терялась с каждым мгновением. Возможно, потому что Стайлз зашёл в комнату, а возможно, потому что смысла в них ни черта. Ни одна таблетка не спасёт от пожизненной неудачливости. Надо же было полюбить того, кто не может полюбить тебя в ответ? Парень лёг рядом, но Лидия едва ли повернула голову. Он здесь, так близко, но всё же не с ней. Стайлз Стилински не виноват в том, что до сих пор привязан к Малии, хотя она, казалось бы, уже нашла свою судьбу. — Не мучай себя, уходи. — Я не двинусь ни на шаг, пока моё присутствие хоть немного облегчает твою боль. Лидия, ты единственная, кому я бы мог сказать «люблю». — Тогда почему мне всё ещё больно? Потому что уже слишком поздно. История соулмейтов утаивала и ещё одно понятие о справедливости. Если больно было одному, больно будет и другому. Позже. Лидия кричала снова, пока воздуха в лёгких совсем не осталось. Лидия кричала долго, пока не осталось сил. Когда волны боли стали уменьшаться, она взглянула на Стайлза, бормоча хриплым, словно бы прокуренным голосом: — Лучше бы ты меня убил. Потому что лицо у боли — Стайлза. — Однажды, ты поймёшь о чём я, но я всё ещё надеюсь, что это не так. Он берёт её за руку и Лидии больно от того, что ей ещё может быть приятно. Его касания — не касания Боли, они всё ещё заставляют жить, в его взгляде пляшут отчаяние и любовь, не бесы. Стайлз — не равно Боль. / Лидия помнит, что этот холод другой, а этот шёпот в голове — не голос Стайлза. Но Лидия знает, что несмотря на туманные представления о счастье, они всё ещё могут сбыться, потому что Стайлз будет рядом. Потому что воодушевление и жажда жить — неспроста. «Желание жить» Лидии нравится больше, чем «соулмейты». Последнее навевает страх и страдания, а первое больше другого напоминает ей ванильное облако в небесах счастья. Лидия знает, что боль сегодня пройдёт. Стилински вбегает в комнату обеспокоенный и напуганный. Он первый, кто видит её в крови. Алые капли стекают вниз с края её стола, образуя лужицу на её ладони. Вывод простой: не смогла удержаться на ногах из-за очередного приступа, но Стайлзу осознать это не просто. Лужа побольше стекается к его ботинкам, и он понимает, что мог бы ещё успеть. Лидии больше не будет больно, но Стайлз знает, что это не конец. Он бормочет её имя как в бреду, срывается на крик, но это — не конец. То глубинное чувство, вызванное не одним лишь горем способно убить. В тот день огни горели ярко, словно бы город праздновал гибель юной Лидии Мартин. Но каким бы светом не были залиты эта комната, этот дом, эта улица — этот мир превозносит горе, а смерть по-прежнему любит мрачные тона. Но Стайлз теперь знает, что у его смерти рыжие волосы. У его Смерти лицо Лидии Мартин.