Так крепко

      Тихо-тихо, даже сверчки не стрекочут о чём-то своём, словно весь маленький мир вокруг выдохся за второй день Интерхая, сжёг все свои силы и теперь провалился в неспокойный, но крепкий сон. Только с озера доносится какой-то шум, а может, что-то не спит далеко-далеко, ведь звук по воде может доноситься из любой точки.       Аояги думает, что его сердцебиение разносится по всей Японии даже без такой водной магии. Кажется, что его слышат все, и первогодки с второгодками в соседних комнатах точно не могут заснуть. Но Кимитака, повернувшись к нему спиной, расслабленно сопит на своём футоне. Дыхание Джуты тоже сонное, но всё равно усталое, сбитое и загнанное. Так и сердце у Аояги бьётся, словно он там, на прожаренной солнцем трассе изо всех сил крутит педали. А ещё его давят обезболивающие и дрожат мышцы в ногах. Нервы — они тоже подводят. Так и хочется вцепиться зубами в угол одеяла, чтобы только не взвыть от собственной слабости и беспомощности.       Просто есть вещи, которые делать нельзя. Просто если Джунта в их паре огонь, то Аояги — это его спокойствие. Если Аояги будет сгорать, то Джунта погаснет тёмными углями.       Джунта хмурится во сне, поджимает губы — а может, это просто игра лунного света в приоткрытое окно?       — Только не просыпайся, Джунта, — тихо бормочет Аояги и думает острое, болезненное: «Нельзя, нельзя, нельзя». Нельзя Джунте видеть его боль, нельзя смотреть так горько, испуганно и беспомощно, как было сегодня, когда колено Аояги впервые прострелила боль. Просто нельзя. Без веры Джунты разрушится всё, и Аояги стыдно за то, что сам он настолько слаб. Поделиться слабостью? Только такой выход?       Безвыходно всё, потому что путь всего один, к финишу, а там и заветный конец пути. Джунта должен его пройти, пока не зная, что, наверное, сделает это один. Так и хочется ударить себя кулаком по подведшему его колену, но Аояги только вцепляется пальцами в одеяло. Рано ещё. Колени ещё должны ему послужить, пока он не выжмет из них всё. Джунта наконец-то дышит ровно и тихо, проваливаясь, наверное, в уже лучший сон. Правая его рука как раз поверх одеяла, ладонью кверху, и Аояги, затаив дыхание, следит за тем, как подрагивают пальцы. Так хочется прикоснуться, сжать, успокоить, наколдовать хороших снов, но так боязно разбудить. Хочется приманить победу и признаться в том, что даже если завтра до финиша он не дотянет, то душой точно будет рядом, как бы глупо это ни звучало. И вера тоже — у неё нет вымотанных коленей, она всегда крепко держится, и Аояги готов отдать её всю без остатка, вдохнуть, заставить впитаться под кожу.       Это глупо, это странно, это точно побочный эффект обезболивающего, но Аояги запальчиво и тяжело дышит в собственную ладонь, почти касаясь её губами, прежде чем невесомо накрыть её ладонь Джунты. Незаметно, почти неощутимо, так нежно — совсем не так, как всегда, нельзя — или просто не получается. Лишь бы только Джунта не проснулся.       Аояги не желает засыпать сам, но сон в тот же момент накатывает тёплой душной волной. А его ладонь Джунта сжимает так крепко, как всегда, но, может, это ему всего лишь снится.       — Спи, Хаджиме.