Respite

Джен
Перевод
PG-13
Завершён
39
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
7 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
39 Нравится 1 Отзывы 9 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
После того как раны были обработаны, кости вправлены, все, кто находился в критическом состоянии, отправлены в больничное крыло, забитое лучшими медиками Шао Индастриз, а мертвецы подсчитаны; после того как затихли крики радости, и на смену им пришли крики боли и горя, сменяясь шёпотом и завываниями, а потом – разговорами, когда остатки оборудования и компьютеров снова начали работать, только после этого Льюен садится. Всё её тело болит, маникюр облупился, под ногтями – кровь и грязь, она пропотела насквозь, но по крайней мере она дышит. Она сидит с парой синяков, что куда лучше, чем у большинства людей снаружи или внутри Шаттердома. Льюен не может думать о тех людях, которых знала, находившихся в Токио или Сиднее, или ещё где-то, куда добрались её заражённые дроны. Не может думать о своих сотрудниках. О защитившем шесть докторских докторе Ньютоне Гейзлере. Потому что стоит ей подумать обо всём этом – и откроется тропа к безумию. Большинство стоящих на ногах пилотов и техников толпились вокруг, но понемногу торопливые шаги превращались в медленные и прихрамывающие, и руки, опустевшие от оборудований и шлемов, сжимали другие руки или обвивались вокруг талий, демонстрируя любовь и поддержку. Кто-то бросал на неё взгляды, некоторые прибавляли к ним ещё и улыбку или кивок головы. Ей требуется около получаса, чтобы соскользнуть с коробки передач, на которую она рухнула, и Льюен дышит. Она из привычки выпрямляет спину и плечи, словно надевает сшитый на заказ костюм вместо брони и проходит в столовую. Местоположение столовой она узнала, когда после долгих часов работы с Готтлибом молча отправлялась вслед за ним, несмотря на часы, показывавшие что-то между полуночью и рассветом. Учитывая навалившийся на них объем неотложной работы, ничего удивительного в том, что они терялись во времени, и дни накладывались один на другой. Оказавшись в столовой, она обычно перехватывала сухофруктов и орехов, тогда как Готтлиб набивал карманы апельсинами и заваривал себе настолько крепкий чай, что у Льюен от одного взгляда на него сводило скулы. Однако сегодня Льюен отказывается от миндаля, кешью и других орехов; проходит мимо всего, что хоть отдалённо напоминает фрукты. Вместо этого она берёт самый большой чизбургер, какой только может найти в отделе с горячим питанием. И картошку фри. И воду, конечно же, потому что у всего есть свои пределы, а ещё у Льюен пересохло в горле. Она находит себе тихое местечко в конце длинного стола, достаточно близко к двери, чтобы в случае чего можно было легко убежать. Льюен знает, что никогда не сможет избавиться от этого. Она разворачивает обёрточную бумагу (грязными руками, она не помыла руки, почему она не помыла руки?), пальцем поддевая удерживающий стикер с надписью на шести разных языках, вместо того чтобы разорвать обёртку. Запах мгновенно проникает в нос: слегка подгоревшее мясо, расплавленный сыр, жир и соль после того, как они спасли мир, и глаза Льюен снова наполняются слезами, когда она делает первый укус. Жир вытекает из котлеты ей в рот, булочка немного сладкая, но поджарена в самый раз, чтобы немного хрустеть. Льюен стонет, ставит оба локтя на стол и позволяет слезе скатиться по щеке, пока она пережёвывает. Я это заслужила, говорит она той версии себя, которая ела ровно 12 миндальных орехов на завтрак, после того как шестьдесят минут занималась йогой. Это моя медаль, думает она, запивая водой порцию слишком солёной картошки фри, после спасения мира, за спасение мира, после десяти лет рыбы на пару, бок-чой и эгг-фу-йонг. Мир мог перестать существовать, а она никогда не пробовала эту картошку фри, уже не такую хрустящую, как и вся еда в столовой. Мир мог перестать существовать, и она никогда бы не смогла макнуть картошку фри в кетчуп, шрирачу и Кьюпай. Льюен знает – она выглядит ужасно, она чует запах, который от неё исходит, чувствует, что немного измазалась соусом, а её волосы сальные. Но она не может сейчас этим заняться. Большинство её работников или мертвы, или ранены, так что не для кого держать осанку, некому обратить внимание на то, что её серьги из белого золота не сочетаются с серебряной подвеской. Ничто из этого не имеет значения. Она всхлипывает, делая ещё один укус бургера, а затем смеётся, пока глаза снова не наполняются слезами. Льюен как раз посреди следующего укуса, когда к ней пробирается Готтлиб, стуча всем, что только можно, начиная от трости и отодвигаемого стула, заканчивая кружкой, в которой плещется ужасного цвета чай, и бормоча: – Так, картошка, замечательно, это майонез, спасибо, могу ли я… Не дожидаясь ответа, Готтлиб берёт горсть картошки фри, макает их в Кьюпай и поглощает в один укус. И всё же у него, как и у Льюен, ещё осталось немного манер, достаточных для того, чтобы прикрыть рот платком, пока он пережёвывал. В акте жалости, дружбы, сотрудничества, или чего бы там ни было, в акте «мы спасли мир вместе» и множества других вещей, для которых Льюен не может найти слов ни в одном из известных ей языков, она подталкивает открытый пакет картошки фри в сторону Готтлиба, на что он быстро кивает, в свойственной ему чисто английской манере. Когда он отпивает свой чай, побеленный молоком, его руки заметно дрожат. Он выглядит запыхавшимся, говоря с Льюен – вернее, пытаясь говорить с Льюен. От него как всегда разит потом и одеколоном, кровью и пеплом, как, впрочем, и от всех них. Но Готтлиб пахнет множеством выкуренных сигарет и как искупавшийся в море пёс, его волосы прилипли ко лбу от пота и от дождя, его пальто влажное и сливается по цвету с полом столовой. Льюен пьет воду, ожидая, пока Готтлиб прожует полный рот картошки, давая ему возможность говорить и сформулировать ответ и при этом не поперхнуться. – Доктор Гейзлер восстанавливается, – говорит она, не давая ему спросить – видит остатки крови по шву платка. Готтлиб кивает. Один раз, два. Одна рука покоится между картошкой и кружкой с чаем, вторая – на коммуникаторе. Он кивает ещё раз с благодарностью, делая очередной глоток. Когда они только начали работать вместе, Льюен сказала ему, что не любит говорить больше необходимого. В ответ на это Готтлиб открыл и закрыл рот несколько раз, прежде чем, улыбнувшись, ткнуть в неё пальцем и произнести: «Превосходно». Так что и сейчас она ничего не говорит. Не спрашивает, как это произошло. Его платок всё ещё в пятнах крови по шву, и Льюен знает Готтлиба достаточно, чтобы представить его, ходящего из стороны в сторону по гальке вертолётной площадки в ожидании вертолёта, на котором находятся доктор Гейзлер и рейнджер Ламберт, а так же, возможно, всё население инопланетной захватнической цивилизации в голове Гейзлера. Готтлиб называл его «инфицированным», бормотал об этом периодически, пока срезал цедру с апельсина швейцарским ножом, который, вероятно, носил во внутреннем кармане пальто. Столовая наполняется людьми, солдаты, экипаж, механики и пилоты, наконец освободившиеся со своих постов или более-менее вернувшиеся в стабильное состояние. Некоторые из кадетов – уже пилотов – медленно заходят; высокий белый парень, перебинтованный и всё ещё бледный, поддерживаемый милой латинкой. Они проходят под аплодисменты, неловко улыбаясь, но ни Льюен, ни Готтлиб не присоединяются. Она почти покончила с бургером, когда Готтлиб говорит: – Я никогда не стану извиняться за то, что не дал вам его застрелить. Он говорит это на одном дыхании, словно прокручивал фразу в голове раз за разом, и Льюен не знает, что сказать в ответ. Учитывая обстоятельства, она кивает, глотает и берёт пару картофелин. – Я никогда не прощу себя за то, что дело моих рук было так просто использовано таким образом. Губы Готтлиба, масляные от картошки фри, складываются в слабую улыбку, и он ничего на это не отвечает. Когда он успел охрипнуть? Тогда, когда привезли Гейзлера? Был ли он в сознании, без или снова находился в том состоянии между, в котором был всё время их с Льюен знакомства? Но даже тогда была разница между блестящим, нервным, надоедливым гением, которого она наняла, и нахальным ублюдком с искажённым голосом, говорившим с ней в департаменте компании. Льюен откусывает половину от того, что осталось от бургера, и протирает рот тыльной стороной ладони. – Мы выиграли битву, – говорит Готтлиб внезапно. – Но не войну. Он снова крадёт у неё картошку фри, но взгляд его далеко отсюда. Льюен проглатывает остатки бургера. Она видела фотографии и письма, которые были разбросаны по столу Готтлиба. Видела выражение глубокой радости на его лице, когда он встретил Гейзлера. – Моя прабабушка говорила матери никогда не влюбляться во время войны, – говорит Льюен слишком резко, короче, чем Готтлиб того заслуживает. Когда она смотрит на него, он слабо улыбается, всё ещё сжимая в руке коммуникатор. Вероятно, сейчас на Гейзлере проводят тесты, обследуют его, задают вопросы, ответы на которые лучше не знать никому, кроме вышестоящих чинов. – Она была умной женщиной, мисс Шао, – говорит Готтлиб тихо и горько, – Но эта война привела нас туда, где мы никогда не думали оказаться. Льюен должна рассказать Готтлибу однажды, на коленях просить у него прощения за то, что велела Ньюту не выходить с ним на связь. Она знает, что это ничего бы не изменило. Вернее, нет возможности сказать, что это могло бы поменять что-то, что в итоге приводит их к тому же результату. Она никогда ему не скажет. Она… – Вы были близки с доктором Гейзлером? – повторяет она, потому что она спрашивала Гейзлера, но… – Очень, – коротко отвечает Готтлиб, сгорбившийся над разделённой ими пищей, делая последний глоток остывшего чая в кружке. – Мы знаем друг друга вот уже двадцать два года. Ньютон… доктор Гейзлер… Ньют – любовь всей моей жизни. Он говорит это с такой искренностью, что Льюен теряется. Хотя это имеет смысл. Двадцать два года. Некоторые из пилотов, спасших мир сегодня, столько не прожили. Льюен было восемь, когда произошла атака на Сан-Франциско. Вряд ли она была сильно старше, когда Готтлиб и Гейзлер встретились. Теперь ей тридцать, и она понимает, что они бы вообще не встретили друг друга, если бы не открылась трещина. Три города уничтожены, десятки тысяч погибших, и Льюен перестаёт удивляться тому, как Готтлиб может продолжать жить с грузом, что намного тяжелее их. Если бы прекурсоры не вернулись, Готтлиб и Гейзлер никогда бы не встретились снова. Если бы не эти двадцать два года, Гейзлер получил бы пулю в голову. И тогда Льюен полностью осознаёт масштабы силы, которой обладает доктор Германн Готтлиб. Она нужна ему, понимает Льюен, чтобы нести всю тяжесть любви к Гейзлеру в этом тщедушном теле, работающем на износ все двадцать два года войны. От осознания этого на глаза снова едва не наворачиваются слёзы. Её наполняет чувство благодарности за то, что Готтлиб использовал эти силы для спасения мира вместо того, чтобы… Чтобы… Льюен сминает упаковку от бургера, пытаясь выплеснуть часть эмоций наружу, и смотрит, как она падает на стол. – Признаю, они не сравнятся с бельгийскими, – устало говорит Готтлиб, утрамбовывая упаковку в опустевший контейнер из-под соуса. Абсурдность заявления, атмосфера вокруг, коммуникатор в руке Готтлиба заставляют Льюен рассмеяться прежде, чем она успевает себя остановить. Готтлиб хмыкает в ответ, созерцая остатки чая на дне кружки. – Рыба, – добавляет он, нахмурившись. – Хорошая рыба, не та, что последние десятилетия выращивается искусственно. Я скучаю по… – Суши, – предлагает Льюен. – О, и треска с картофелем, и копчёная рыба… Он касается рта пальцами, прикрывая глаза, потерявшись в воспоминаниях. Льюен едва может вспомнить вкус настоящей рыбы, прежде чем распространились новости о кайдзю-блу, отравившем воду, и океаны стали светящимися и опасными. Будучи подростком, она спрашивала маму, каково было до войны? Бабушка тихо отвечала, что война была всегда. «Когда же нам тогда влюбляться, если война идёт всегда?» – задавалась вопросом Льюен в свои пятнадцать, сидя в безопасности в глубине континента, заглядываясь на затылок Цзяо во время уроков физики. Планы на университет в Шанхае сменились на Пекин, представлявший из себя более безопасный остров. Она слишком торопилась, получая степени в магистратуре, чтобы догнать войну, слишком торопилась, чтобы иметь время коснуться прядки волос, которая вечно выбивалась из хвостика Цзяо. Льюен получила магистра по инженерии, когда ей было девятнадцать. Егеря были выведены из эксплуатации шестью месяцами позже, словно в насмешку судьбы. Они в любом случае проигрывали. Сейчас возле неё сидел откинувшийся на стул человек, ещё тогда предсказавший конец войны, хотя в то время Льюен об этом не знала. Предсказывающая модель Готтлиба была обнародована месяцами позже войны притихшей, ошеломлённой аудитории, в числе которой была и Льюен, только в тот момент осознавшая, насколько близко они действительно были к концу, к апокалипсису. И она была в первых рядах, когда Готтлиб во второй раз предсказал конец войны. Впереди их ждут интервью и объяснения, как было и все эти годы. Но в этот раз они будут касаться не её работ и идей. Они будут о том, какую роль она сыграла в спасении мира, роль Шао Индастриз, её связь с Ньютоном Гейзлером, если что-то всплывёт наружу… Откроется тропа к безумию. Льюен потирает глаза, думая о прядке волос у шеи Цзяо, завивающейся в золотое сечение. Она вышла замуж за швейцарца и переехала в Швецию. Льюен не вспоминала о Цзяо годами. О поцелуях в шею и о мешающихся прядях волос. Льюен была влюблена и разлюблена. Глядя на Готтлиба, она не уверена, что он когда-либо мог разлюбить. Даже сейчас, когда Гейзлер потерян в собственном разуме, или заражён Прекурсорами, или сдвинут с места для того, чтобы кто-то другой занял его тело. Может, это и есть дрифт. Что-то, от чего ты никогда не сможешь избавиться, прыжок в воду, которая никогда не высохнет на твоей коже. Может, это и есть дрифт-совместимость. – По чему довоенному вы скучаете больше всего? – тихо спрашивает Льюен. Довоенному. До Ньютона Гейзлера. – Время, – говорит Готтлиб, – Я скучаю по тому, чтобы иметь время. Роскошь, которую нельзя получить по талону или купить на чёрном рынке. Льюен понимает. Они могут дышать, но надолго ли? Льюен исполняется тридцать в этом году. Она чувствует себя так, словно прожила уже несколько жизней, одна из которых окончилась совсем недавно. Время будет делиться на до-дронов и после-дронов, как была эра до-кайдзю, окончившаяся в 2013. Всегда будут войны. Открывающиеся тропы к безумию. Здесь вклинивается Токио, адреналин от пилотирования, пусть и удалённо, жизнь, пролетающая перед глазами, бесконечные секунды, когда враг забирался на Фудзияму, прежде чем слово «УНИЧТОЖЕН» отразилось у всех в глазах от экранов и голограмм и, Льюен уверена, от всех телевизоров по планете. Кто-то за соседним столом резко рассмеялся в ответ на что-то. Время течёт, продолжает идти, потому что конец мира не наступил. – Что насчёт вас, мисс Шао? – неожиданно спрашивает Готтлиб, повернувшись так, чтобы видеть её лицо. Он указывает на масляные упаковки еды, оставшиеся после их быстрого перекуса. Картошка фри совсем остыла, но Льюен всё равно берёт горсть и закидывает её в рот в ожидании того, что Готтлиб продолжит. Он не станет, если она заговорит, это она уже выучила. Если она спросит, что он имеет в виду, он, скорее всего, разволнуется и замкнётся, пока его не заставить ответить. У Льюен сегодня нет на это сил. В конце концов, Готтлиб несколько раз открывает рот, прежде чем сказать: – Вы позволили мне утомить себя моими разговорами о морепродуктах и других вещах, – он улыбается, и эта улыбка приближает его к ранним сорока, вместо вымотанного мужчины в поздних пятидесяти. Выражение уставшего лица становится почти нежным, вечные морщины от переживаний превращаются в морщинки от смеха. – Последний приём пищи на Земле. Что вы выберете? Льюен неверяще посмеивается. – Немного болезненный вопрос, в свете последних событий, – тем не менее, она задумывается. – Сколько позиций? – Сколько… – Готтлиб усмехается. – Традиционно идёт три. – Традиционно было бы шесть, считая рис… – Первое блюдо, главное блюдо и пудинг. Бросив на него взгляд, Льюен снова берёт горсть картофеля. – Кажется, у вас есть на это ответ. – Маринованная свёкла, пастуший пирог и кусок «принца-регента» с чашкой чая, – немедленно отвечает Готтлиб. – Маринованная свёкла? – уточняет Льюен с неодобрением. В ответ Готтлиб одаривает её надменным взглядом. – Чау-фан с говядиной на гриле и минестроне. Готтлиб кивает, принимая, пока Льюен берёт ещё одну горсть холодного картофеля и макает его в срирачу. – И на десерт? Льюен прожёвывает и поворачивает голову к Готтлибу, довольному и расслабленному, но с рукой, всё ещё сжимающей коммуникатор. Она не человек сладостей, может сказать ему Льюен и на том закончить разговор. А может заставить рассмеяться этого человека, сплошь сделанного из узлов, которые должны удерживать весь тот вес, что он носит на своих плечах. – Честно? – пауза, в которую Готтлиб успевает взмахнуть своими несправедливо длинными ресницами. – Киску, – говорит ему Льюен, пока её рот набит картошкой. Её усилия не проходят даром. Готтлиб смотрит на неё около секунды, прежде чем разразиться хохотом, едва не вляпываясь локтём в измазанную кетчупом бумагу. Он закашливается, краснеет вплоть до кончиков ушей. Льюен улыбается, глядя на то, как он пытается вернуть своё хвалёное самообладание. – Дорогая, это ужасно, – говорит Готтлиб низким голосом, потирая переносицу. – В следующий раз предупреждайте старика. Несмотря на это он улыбается, и Льюен думает, что бы ещё добавить, когда оживает коммуникатор Готтлиба, и из него раздаётся голос рейнджера Пентекоста. – Медики с ним закончили, док. Готтлиб начал подниматься, как только пиликнуло устройство в его руке. – Хорошо. Очень хорошо, – его взгляд далеко отсюда, смотрит мимо Льюен, мимо всей столовой, вероятно, даже мимо всего Шаттердома, всей Земли и Млечного пути. – Спасибо, Джейк. Рейнджер Пентекост. Спасибо, – Готтлиб берёт трость, его плечи нервно вздрагивают. Он трижды кивает Льюен и слабо ей улыбается. – Вам тоже спасибо, мисс Шао. За обед и за составленную компанию. Льюен садится прямее. – Вам спасибо, – говорит она с необходимой вежливостью, но и с неподдельной мягкостью. Один, два, три резких кивка головы, и Готтлиб отходит, его трость стучит по полу коридора, коммуникатор в руке трещит, когда он говорит в него что-то. Льюен следит за тем, как он уходит, пока он не превращается лишь в едва различимый силуэт. Она знает, что он отправился к Гейзлеру, даже не зная толком, где он находится. Льюен знает, что Готтлиб снова готов к битве, намерен выиграть ещё одну войну, игнорируя собственные ранения и нужды тела. Льюен знает, что Готтлиб направляется прямой дорогой к безумию.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.