Не отдам

Как же он бесит. Эти слащавые улыбочки, расточаемые им направо и налево. Он улыбается. Ему весело, ему радостно. Он обнимает за шею пацана. Пацана, который смеётся. Они оба хохочут, и это бесит. Бесит до зуда под кожей. Бесит настолько, что он бы зарядил Алану, а ещё лучше — этому пацанчику, имени которого он и не помнит. Ему до ужаса хочется драться. Врезать кому-нибудь и бить-бить-бить, пока он не сможет забыться. — Вы вроде как пришли помогать Диме, — шипит он, перебирая старые фото на столе. — Мы с Виталиком всё успеем, — отвечает Алан, продолжая болтать о чём-то с ним. Ну конечно. Виталик. Они с Виталиком всё успеют. Макс ничего не имеет против этого имени, но сейчас оно кажется самым отвратительным на свете. Ви-та-лик. Мерзость. Дима загружает его работой настолько, что у него не хватает времени париться на тему того, что именно Алан успеет. Макс вздрагивает, когда чувствует прикосновение к своему плечу. — Прости, я немного увлёкся. — Это ты извини, я не хотел тебя напугать, — он ставит перед ним чашку чая. — Слушай, мы решили заказать кое-какой еды в офис, посидеть в неформальной обстановке. Ты как? — Мы? — вопрос вполне логичный, но на лице Димы расползается идиотская ухмылка, как если бы Макс сморозил полную чушь. — Ты, я, пара девчонок… Алан и Виталик, естественно. Виталик. Разумеется. — Я не против, — отвечает, изо всех сил стараясь быть равнодушным. Он сам себе не верит, что уж говорить о Диме, повторяющем едкое «ну-ну». Он давно так не напивался. Давно не опрокидывал один стакан за другим в себя, не особенно заботясь о закуске. И хоть бы взгляд поплыл, хоть бы стали закрываться глаза, хоть бы вырубило его к чертям, и стало бы легче. Но он тот ещё больной извращенец, поэтому он упрямейшим образом не желает сдаваться, и организм послушно внимает его желаниям. Он концентрирует своё порядком ослабевшее внимание на Алане, покачивающем бёдрами под музыку. Красивый, блять, какой же красивый. Охуенный. Скользит руками по своему телу, отдаваясь танцу полностью. Покачивает головой, и чёлка падает на глаза. Ничуть не сопротивляется, когда к нему присоединяется Виталик, и они улавливают ритм, подстраиваются друг под друга. Сука. Как же бесит. И, наверное, пора смириться с тем, что Алан поощряет наглые домогательства этого пацана, как Макс видит его взгляд. Взгляд, в котором читается вызов. Дерзкий, насмешливый. Он дразнит. Нарочно. Когда музыка затихает, Алан направляется прямо к нему. Берёт совершенно рандомный стаканчик и пьёт залпом. Макс лишь хмыкает. — Такое ощущение, что ты ревнуешь, Ма-а-акс, — намеренно тянет гласную в имени, дразнит. — Много чести, — нарочито спокойно отвечает, пытаясь успокоить гнев, поднимающийся к горлу комом. — Тогда тебя не заденет, если я его поцелую? Что? Что, блять? — Нисколько. А Виталик будто бы оживает. Виталик оказывается близко и распахивает рот, как последняя шлюха. И Макс смотрит. Макс не может оторваться. Алан кладёт руку на затылок пацану и целует. Когда они отлепляются друг от друга, Алан бросает на него насмешливый взгляд. Как же он бесит.

***

Виталик, как и положено всем приворожённым, не отлипает от Алана ни на секунду. Дни, которые они проводят в офисе за редактурой фотографий и правкой текста в попытках втиснуться в дедлайн, превращаются для Макса в пытку. Алан порхает по офису довольный и счастливый. Сверкает белоснежной улыбкой, не обращая на него ни малейшего внимания. Зато от Виталика не отходит ни на шаг. Магнитом их притягивает, что ли? Дима машет у него перед носом папкой: — Просмотришь ещё и это, ладно? Я буду завтра, а сегодня у меня вечером встреча. — Конечно. Он уходит, бормоча себе что-то под нос, но Макс не слышит, потому что взгляд снова прикипает к этим двум голубкам. Спустя полчаса до него доходит: в офисе ни единой души, кроме них троих. Пришибает понимание: этот спектакль — для него одного. Все эти улыбочки, прикосновения. И взгляды, что уже не представляются насмешливыми, нет. Они скорее настойчивые, вызывающие. Нахальные. Этот паршивец его выводил. Проверял на прочность. Расшатывал выдержку, херачил по его спокойствию. Всё проверял, где же в нём этот предел, край, за который не выйти, не переступить. Вот и сейчас он смотрит. Игнорирует Виталика, смотрящего на него влюблёнными глазищами, проводящего по его волосам рукой — так бы и сломать её, чтоб не смел, не посягал на чужое. Он смотрит, выжидая. Макс считает до десяти и срывается. — Вали домой. Он не обращается к кому-то конкретному, но пацан не дурак — смывается в два счёта, понимая, что сейчас не время спорить. Сейчас здесь в самом деле нет никого, кроме них. Никаких посторонних. И это пьянит. Макс хочет его. Макс так хочет, что в штанах тяжелеет, а все мысли стекаются к примитивному и всепоглощающему «валить и трахать». Но сказать об этом сразу — значит простить ему этот вынос мозга. Заигрывания, бесконечный флирт. Простить ему тот засос по самые гланды. — Долго будешь молчать? — Алан выгибает бровь, и у него едет крыша от желания. Но он не сдастся так просто. — Как же ты меня заебал… А в ответ тот смеётся. Он смеётся, запрокинув голову. — Неужели? Не верит. Впрочем, это не то чтобы шокирует — притворяться Макс никогда не умел, а потому едва верит себе самому. К чёрту. Всё к чёрту. — Хочу тебя, как ненормальный. — Так вперёд, — в голосе ни тени насмешки. Господи. — А как же пацан? Не боишься, что у него рухнут иллюзии? Он слышит ревность в собственном голосе, такую голую, неприкрытую ревность, что понимает: что бы он теперь ни сказал, отрицать не получится. Не получится сделать шаг назад, когда он так нелепо спалился. — Мне просто нравилось тебя дразнить, — хмыкает Алан, прикусывая нижнюю губу. — Сука, какая же ты сука, Бадоев, — он мигом пересекает комнату и затыкает поцелуем его болтливый рот. Как же хорошо. Алан обвивает его шею рукой, а второй цепляет пряжку ремня. От этого простого действия у него в голове коротит, и он подхватывает Алана под задницу и с разгону впечатывает в стену. Он стонет от боли, кусает его нижнюю губу до крови, но это распаляет ещё сильнее. Какого чёрта они бегали друг от друга так долго? Обменивались ничего не значащими (вполне понятными) взглядами, язвили друг другу, подавляли желание, от которого кровь вскипает в два счёта, а мозг превращается в желе, и не получается думать. Думать не хочется совсем. Не сейчас, когда Алан трётся, извивается, заведённый с пол-оборота. Не сейчас, когда они стягивают друг с друга одежду. Кажется, ещё немного — и он может кончить вот так, от этого сумасшедшего трения, от хрипящего ему в шею Алана. От того, как он выстанывает всякую чушь — вслушаться не выходит при всём желании. Сквозь сбитое дыхание и катастрофически сильное возбуждение он вдруг чувствует, как Алан его отстраняет. — Ты же не хочешь кончить до того, как всё начнётся? — он хватает его за руку и тащит за собой. Открывает комнатку, в которой обычно кантуется Дима, когда засиживается допоздна. И Макса не волнует, откуда у него ключи. Ему совершенно плевать, нагрянет ли кто, потому что остановиться уже не выйдет. Слишком долго терпел. Слишком долго хотел его. С того самого момента, как Дима сказал: «Я познакомлю тебя со своим другом. Это Алан». С того самого мига, как увидел его глаза, чёлку, небрежно спадающую на лоб, и захотелось почему-то присвоить его себе, того, кого знает от силы минуту. Вот так странно — очередной пунктик в список его долбанутостей. Первый по важности и чокнутости там. Он мог бы подумать, что это всё из-за долгого отсутствия секса. Он мог бы себя убедить, что просто сперма долбит по мозгам, но до Алана ему было решительно всё равно. Словно вентили прикрутили, и совсем не хотелось. Его же хочется до боли меж рёбер и острого приступа собственничества. Он целует, кусается, царапает ему шею зубами. Прикусывает, втягивает кожу, решая воплотить своё желание заклеймить и присвоить. Времени прошло уже непозволительно много, а они всё так же одеты, пусть футболки и валяются где-то у двери. Он тянет с Алана джинсы, которые не поддаются, и тот помогает, а у Макса в голове звенит одна лишь мысль — ему тоже не терпится. Он целует его, и Алан подставляется под поцелуи, гладит руками по спине, слегка царапает лопатки. Шепчет тихо: — Сними. Ему не нужно уточнять, и Макс окончательно избавляет их обоих от одежды. Прикосновение кожи к коже вышибает жалкие остатки благоразумия, но он знает, что терять голову настолько нельзя. — Смазка? Алан концентрируется с трудом, но всё же отвечает: — В сумке за столом. Презервативы там же. Его сумка в кабинете у Димы. Она стояла там с самого утра. Не нужно быть Шерлоком, чтобы сложить два и два. Он подрывается и ковыряется в сумке в полумраке, наплевав на свет, и какая-то мелкая дребедень высыпается на пол. Плевать. Швыряет сумку в угол и возвращается к Алану. Он вводит первый палец слишком резко. Жалкие попытки отомстить, когда на куски расщепляет их обоих. Алан раздвигает ноги, отдавая ему инициативу. И это финиш, это чёртов край. — Ты знал. Знал, что я не сдержусь. Алан смотрит на него неожиданно серьёзно. — Я хотел тебя всё это время. Как только увидел. Это признание ставит крест на его попытках себя контролировать. Он растягивает его рвано, не даёт подстроиться. Алан стонет, и от этого его тащит. Его прёт, его уносит к чертям куда-то за пределы этого скромного уютного офиса в Киеве. А Алан ничуть не помогает. Насаживается на пальцы всё сильнее, дышит загнанно и просит резче, сильнее и глубже. Он раскатывает презерватив по члену и почему-то медлит. Он медлит, хоть и думает, что если он не сделает это прямо сейчас, то умрёт от переизбытка эмоций. Алан, кажется, заделался телепатом. — Трахни меня. Два слова — и сомнений не остаётся. Он толкается, не сдерживая стона. Заставляет себя успокоиться немного — не получается ничерта. Алан такой узкий, горячий, что его кроет. И он не зажимается, он позволяет ему двигаться. А когда им удаётся совпасть в ритме, Макс забывает о контроле. Закидывает ноги Алана себе на плечи, меняя угол проникновения, и вгоняет на всю длину. Трахает его с оттягом, и вечернюю тишину вскрывают звуки шлепков. Его развозит, как никогда прежде. Он забывает, кто он и где он. Остаётся лишь Алан. Алан, отзывающийся на каждое прикосновение, Алан, отдающийся ему так открыто, доверяющий ему, и от этого внутри вспышками пульсирует нежность. Нежность среди какофонии стонов, хрипов, затерявшаяся в этом диком, необузданном трахе. И плевать, что мучили друг друга так долго. Плевать, что изводил его флиртом, что бесил нарочно. Плевать абсолютно на всё. Потому что ему охуенно. Как ни с кем раньше. Никогда. Его накрывает оргазм, и он затихает, позволяя ощущениям поглотить себя. Был Макс — и вот его нет. Только запредельный кайф по венам и удовольствие до немеющих пальцев. Алан кончает, стоит Максу провести пару раз по его члену. Он грёбаное совершенство. Открывает чуточку рот, делает это одновременно эстетично и развратно. На грани, по лезвию, красиво до невозможности. Макс сползает немного, стараясь не придавить Алана, укладывает голову так, что носом проезжается по его груди и чувствует себя неимоверно счастливым.

***

— Ну ты и ревнивое животное, — замечает Алан, разглядывая свою шею в зеркале. В его тоне мелькает возмущение, но Макс не ведётся. Потому что вид у Бадоева на редкость довольный. — Ты разве не понял? Ты мой. Алан уже было собирается возмутиться, но он улыбается, зная, что не отступит. «Ты мой. И я тебя никому не отдам».