-.-
Она вынырнула из-под воды, судорожно отплевываясь: грудь свело спазмом, перед глазами плыли кровавые пятна, в голове — гулкая пустота, в которой беспомощно плавают острые осколки мыслей. Вынырнула — но тут же вновь ушла на глубину: вода (нет, не вода — но определенно жидкость) обладала переменной плотностью, приноровиться к ней было непросто. Она будто распадалась на отдельные нити, стоило только Линнер привыкнуть и скользнуть вдоль них на поверхность — и вновь утягивала за ноги вниз, в непременно бездонную пучину. Линнер широко раскрыла глаза, пытаясь уловить пробивающийся сквозь неровную толщу воды свет, рассчитать расстояние до поверхности. Что-то схватило ее за ноги, обвилось вокруг ледяными кольцами. Это даже хорошо: дождавшись, пока хватка станет сильнее, Линнер нащупала разум существа — и уничтожила его, в тот же момент из всех сил отталкиваясь от сведенного предсмертной судорогой чужого тела. И почувствовала себя на поверхности воды — лицом вверх, руки раскинуты в стороны, а вода поддерживает ее, мягко и ласково. Берег оказался совсем близко — песчаный, чистый, прогретый солнцем. Одним солнцем и миллиардом его отражений. Песок был мягким и плотным — Линнер успела порадоваться его плотности, температуре, фактуре. И в этот же момент ее грудь взорвалась острой болью, и она закашлялась, выплевывая кровавые сгустки пополам с песком, ядовитой тиной и скользкими длинными водорослями. Становилось все больнее, но она никак не могла остановиться. Она только успела подумать, что это, наверное, конец — и еще о том, что солнце светит слишком ярко, выключить бы его, как кто-то занавесил и солнце, и пляж, и бездонную водную пропасть чернильным полотном. И ничего не стало. Когда мир вновь обрел текстуры, настала ночь — может быть, первая, а может, прошел месяц. Линнер заморгала: в глаза словно насыпали песка. Ночь давила на нее, ложилась тяжелым прохладным телом на грудь, сковывала вместе ступни. Линнер с усилием перевернулась и высвободила руки и ноги из-под песка. Но смотреть в песок оказалось странно: крошечные структурные единицы, неотличимые одна от другой, то и дело норовили забиться в нос, в глаза. Так что она вновь перевернулась и посмотрела в небо. Мысли стали немного складнее — жаль только, что они такие разные, не то что структурные единицы песка. Линнер попыталась вспомнить положение… Положение на небе этих штук, странных сияющих штук, которых бывает так много, иногда невыносимо много — она не могла вспомнить названия и просто таращилась в ночное небо. Среди сияющих штук проплывали неплотные другие штуки — атмосферное явление, которому она тоже не знала названия. Штука, на которой она лежала, была лишь крошечной частью чего-то огромного, бесконечно сложного функционально, но она и ей не могла найти названия. Песок не имел никакого значения — но она знала, что вот это песок, а над ней небо, и сейчас ночь — а больше ничего как будто не существовало. Она ощущала связи между утраченными понятиями, но не могла их описать. Глаза сочились горячей жидкостью. Так она и лежала до утра, пытаясь вспомнить слова — скользкие, упорно избегающие ее разума, насмехающиеся над ней — пока не провалилась внезапно в глубокий сон. Разбудил ее отдаленный звон колокола — надтреснутого, старого и тяжелого. Неровный ритм ударов диссонировал с идеальностью конструкции, частью которой она являлась. Нет. Частью которой она не являлась. Линнер вскочила на ноги, судорожно стряхивая высохший песок с одежды; скривилась, взглянув на кровавые комки чего-то, что совсем недавно было ее внутренностями, но теперь казалось чем-то отвратительным. Чем-то, что пахло смертью и тленом. Чем-то, что не было ей самой — просто не могло быть. На глаза упала прядь медно-рыжих волос. Линнер поморгала, взяла руками прядь и вытянула перед глазами. Недлинные. Темного медного оттенка, даже с краснотой. Все в песке. Она закричала и взялась ощупывать себя: судорожно, в отчаянных поисках перемен — нет, этого не может быть, этого просто не может быть и не должно быть. Слишком рано, для нее — слишком рано. Это кошмар, это сон; это погружение в рассинхронизированные реальности, вот что это такое — она, должно быть, сейчас не здесь вовсе, а в Академии, играет в свои идиотские игры, потому что она точно знает, что она — Линнер — не такая, и нос у нее другой, хоть и похож чем-то, и волосы у нее не такие, пшеничные с рыжиной, длинные-длинные, густые и перепутанные, если не плести из них косу. Она шагнула и покачнулась. Кажется, она стала на пару сантиметров выше. Уткнулась взглядом в пальцы: чуть тоньше будто бы. И, возможно, длиннее. Ногти обломаны, под ними — грязь. Красавица. Пошатываясь, она подошла к ровной глади воды и вгляделась в свое отражение. «Запоминай, Линнер: это твое новое лицо». Новое лицо смотрело усталыми глазами цвета яркого неба над головой, только темнее. Она чем-то неуловимо напоминала прошлую себя — но была серьезнее. Впрочем, на щеках все еще красовались веснушки. Рыжие волосы заключали лицо в жесткую рамку, делали его строгим и каким-то… Однозначным? Линнер попыталась сплести косу — короткие скользкие пряди не держались вместе и расходились. И еще она никак не могла толком сосчитать до четырех, пальцы путались в цифрах и шагах, прядь слева — оставить справа — или наоборот? Как же это сложно… Она яростно дернула себя за волосы и решила, что эту привычку придется оставить в прошлом. А затем она села на берегу и начала думать. В памяти красовалась восхитительная в своей непроглядности дыра: между «Все скоро закончится» Эндалла и пробуждением в толще воды. Она схватилась руками за голову, пытаясь словно выдавить из нее пропавший кусок — но нет, кусок отсутствовал. Кто-то старательно вырезал его — кто-то, не хуже нее умеющий манипулировать чужой памятью. Вырезал, выбросил ее с остатками памяти в воду, где она и умерла. За что? «Я не безнадежна», — вслух произнесла Линнер. А затем вспомнила много-много слов сразу: и звезды, и облака, и планета, и песчинки — все обрело необходимые лингвистические формы, и оттого сразу же упростилось. Встало по своим местам. Новообретенные понятия заполнили лакуны между все еще расколотыми мыслями, словно желе — однако ни одно не подходило ей самой. Линнер попыталась подобрать нужное, но снова провалилась во время между днем и ночью, а когда вновь открыла глаза, то увидела наконец новый мир. Мир показался свежеумытым и теплым, так что за неимением иных вариантов Линнер отправилась его исследовать.-.-
Планета была чуть меньше Галлифрея — хотя порой ей казалось, что наоборот, значительно больше. Возможно, она обладала такой же переменной плотностью, как и вода, оттого так и казалось. Это многое объяснило бы. А возможно, где-то здесь едва функционировал заброшенный генератор гравитации: Линнер смутно ощущала закономерности, еще не выраженные формулами — о формулах думать было пока что сложно — но уже ясно и очевидно логичные. У планеты было ярко-голубое небо, до рези в глазах голубое — днем. И чернильно-черное ночью, когда в нем отчаянно тонули звезды. Ей казалось, она слышит, как зовут они на помощь. Климат был влажным — неудивительно, с таким-то количеством ручьев, озер, заводей. Она словно оказалась в бесконечной дельте невообразимо огромной реки.Но кроме песка и воды, здесь как будто ничего и не было — лениво шевелились в глубинах какие-то твари, неразумные, но многочисленные и однообразные, только и всего. Никаких следов на влажном песке, ни деревца, ни кустика. По крайней мере, вода была пресной и чистой — не везде, конечно. Где-то дно затягивала ядовитая тина. Но умереть от жажды ей точно здесь не грозило. Линнер порылась в карманах в поисках еды или еще чего-нибудь — однако, к ее удивлению, не нашла ничего. Вообще ничего. В ее карманах было совершенно пусто — впрочем, возможно, все вымыло водой, пока она барахталась, сражаясь за свою жизнь. И тогда она осознала, что пусто было не только в карманах — пусто было еще и в том участке ее разума, который занимала обычно ТТ-капсула. Пусто — как будто не было никогда вовсе симбиотической связи. Линнер побежала вперед, не выбирая направления, разбрызгивая вокруг мутноватую воду — пока не оказалась на самой кромке берега, за которым, куда ни глянь, была только вода. Вода, вода и снова вода. Где-то на самом горизонте, где ярко-голубое встречалось с иссиня-черным, маячило нечто золотистое — гигантский поплавок? Островок? Золотистое сияло и подмигивало ей. Линнер вспомнила про колокол, звон которого слышала поутру. Эта планета не так пуста, как ей кажется. Она села на берегу, сунув ступни под медленные прохладные волны, и попыталась впитать в себя ноосферу планеты. Она искала разум. Здесь должен быть разум — она найдет его, выберет направление, и что бы тут ни происходило, разберется — и вернется обратно. А потом найдет Эндалла и будет бить его головой об этот лакированный стол до тех пор, пока у того кровь из ушей не пойдет. Эта мысль доставила ей невыразимое удовольствие — она даже задержалась на ней ненадолго. А затем осознала, что у планеты нет той ауры разумности, которая по всем правилам должна бы ее окутывать. Здесь, похоже, обитали лишь водяные змеи. Но планета, на которой обитают только водяные змеи, не может существовать — для баланса нужен хотя бы какой-то хищник, регулирующий численность. Кроме того, вряд ли в колокол звонили змеи. Вывод один — существующий здесь разум недоступен ее, Линнер, пониманию. Он может быть больше, он может быть совсем иным, но он должен существовать. Она точно знала, что он существует — в математической верности ритма колокола (ей кажется, или она вновь слышит его сейчас?), в искусственности экосистемы, в распределении чистой воды и ядовитой, отравленной. Все это несло очевидный отпечаток интеллекта, и не такого уж ей чуждого. Золотистое нечто на горизонте стало то ли ближе, то ли больше. Линнер сощурила еще не ставшие в полной мере своими глаза, пытаясь разглядеть, что же это такое. Но форма предмета ускользала от нее — как ускользали раньше слова. Слова пришли позднее. Возможно, и здесь нужно только подождать. Линнер устроилась поудобнее, легла на песок и заложила руки за голову. Вообще говоря, это место неплохо подходит для размышлений. Ничто не мешает и не отвлекает. Нет ничего лишнего — кроме разве что змей. Змей бы она исключила — никакой функции они не несут, разве только вот опосредованно спасли ее. Хорошо, змей можно оставить. В ярко-голубом небе вспыхнули вдруг яркие звезды — и Линнер поняла, почему не могла определить по ним созвездия. Созвездий попросту не было: звезды были аккуратно, точно, верно рассованы по небосклону, как будто кто-то рисовал их по расчерченной в клеточку бумаге, старательно размещая по звезде на каждом пересечении линий. Сетка появилась прямо на небе, мигнула и исчезла, унося с собой неуместные днем звезды. Настала ночь, а потом день. К новому утру Линнер поняла, что не знает, сколько прошло дней — ей казалось, что один, что сотня, что миллиард. Или все это сразу и одновременно. Золотистая штука приблизилась еще ненамного. На следующий день — или через тысячу дней — Линнер поняла, чей разум ощущает. Понимание пришло внезапно: она просто проснулась и поняла это. Здесь не было никого, кроме нее, вот в чем дело. Она отражалась в каждой лужице. Она разбросала по небу звезды. Линнер начертила пальцем на песке сетку и, улыбаясь, взялась рисовать аккуратные, одинаковые звезды на каждом пересечении линий, перенося их на небо. На небе вспыхнула знакомая сетка.-.-
Линнер поняла, что сошла с ума. Это тоже далось легко — одним утром, одним из тех, когда приходили простые или сложные откровения. Регенерация в таком возрасте крайне опасна. Возможно, именно это и происходит: рождается чудовище не тела, а разума. Запертое в клетки, в рамки. Чудовище с глазами цвета глубокого неба и изъеденными ржавчиной волосами. Линнер поискала свое отражение в лужице воды: пронзительные синие глаза смотрели напряженно, отчаянно. Она пожелала никогда больше их не видеть — и вода мгновенно испарилась. Земля разделилась на две равные части: по линейке отмеренный берег, за ним — гладь. Волн не было. Золотистая штука снова стала ближе. Или больше. «Мой разум коллапсирует», — подумала Линнер и удивилась, что не ощутила ни досады, ни печали, ни отчаяния. Возможно, способность испытывать эмоции тоже испарилась вместе с лужицей, из которой смотрели ее новые глаза. Линнер поискала что-то еще. Страх, восторг, ожидание, боль. Попыталась расцарапать себе руку — ногти были слишком короткие, и тогда она укусила себя за запястье. Ничего. Боли не было — как не было всего остального. Отпечатки зубов были, капельки крови были — а боли не было. Тогда она разделась и вошла в воду, цепляясь за смутную память, которая неудержимо теряла всякое значение. Вода оказалась ледяной; вода проникала ей под кожу, выстуживая остатки чувств, которые цеплялись за грани сознания, не желая покидать ее. Чувства замерзали и трескались. Шаг, два, три — глубина. Неожиданно, теплая. Здесь нужно лечь на воду. Отдаться ей. Довериться ей — она же доверяет песку, его теплу и твердости. Вода — холодная, скользкая, зыбкая, но настоящая. Ей можно доверять. Линнер развела руки в стороны, ложась на воду. И коснулась чего-то — золотистого, близкого. В воде замерли песочные часы: яркий песок утекал в нижнюю часть. Линнер наблюдала за ним — последняя песчинка все же застряла между «еще» и «уже». «Все скоро закончится». И она поняла.-.-
Когда она открыла глаза в следующий раз, над головой был потолок — полукруглые своды, узкие лепестки-окна, через которые внутрь пробивался туско-алый свет. — Как вы догадались? — знакомый голос Эндалла, откуда-то сзади. — Символ, связывающий меня с моей сутью, — Линнер машинально схватилась за косу — за кончик косы — золотистой, пшеничной, длинной тугой косы! — Упрощение смыслов, — он шагнул чуть в сторону от нее, невидимый, но ощутимый в ее теперешнем состоянии. — Я сама строю конструкции, по своему желанию, образу и подобию. Я увидела себя. Я узнала себя. Тогда я поняла, где я. — Вы должны были понять, что вы. — Разве это не одно и то же? Там, в Матрице… Эта грань стирается. — Там, в Матрице, можно экспериментировать, если вам, леди Линнерланентерар, захочется новых экспериментов. В стерильной обстановке, отвечающей вашим пожеланиям. Там, где последствия ваших действий будут становиться вашей личной головной болью — в прямом и переносном смысле этого слова. Вы научитесь строить нематематические проекции. Вы научитесь менять мир вокруг себя, становясь его частью. Пока что вы — в лучшем случае, сторонний наблюдатель, и оттого вы делаете ужасные ошибки. Это достаточно ясно? Мне не нужно повторять? — Нет, — Линнер облизнула губы. — Мне кажется, я… Я понимаю. Глубоко внутри ее разума остался кусочек мира, который она создала как свое отражение. Возможно, она никогда больше не увидит его — слепок ее состояния на тот момент, идеальный и четкий, но зафиксированный как момент ее личного прошлого. Существующего для нее прошлого. Возможно, она вернется и населит этот мир существами, достойными жить там. Это было бы прекрасно. А затем им можно было бы поделиться. Эндалл вздохнул. — Я буду за вами наблюдать, — подытожил он. — Очень внимательно наблюдать.