sanctify

When I pray When I- When I pray Руки сложены в молитвенном жесте, а губы едва заметно шевелятся, беззвучно произнося слова молитвы. Эцио стоит на коленях, а из глаз его стекают слезы, но он не замечает этого, повторяя раз за разом молитву. In the night, you come to me 'Cause I'm the one who knows who you are Ooh Give me your confession, saying Lately, life's been tearing you apart Now В открытое окно влетает крупная птица, но итальянец не обращает на это внимания. Он прекращает молиться и сжимает в кулаке кусок плаща. — Альтаир, — тихо произносит Аудиторе. — Эцио, — голос у сирийца хриплый и каркающий. Итальянец уже не удивляется тому, что Ла-Ахад всегда оказывается рядом с ним в те моменты, когда Эцио нужна помощь. Аудиторе все еще не понимает, кто сириец на самом деле, но догадывается, что эту тайну знает только он. — Что тебя беспокоит? — горячая ладонь Альтаира опускается на плечо итальянца, и юноша вздрагивает. — Что причиняет тебе боль? Эцио сначала молчит, а потом говорит. Много. Сбивчиво. Теряя слова. Путаясь в предложениях и в самом себе. Но говорит. И с каждым выпущенным наружу словом ему становится легче. Альтаир прижимает юношу к себе, гладит его по спине, шепчет успокаивающие слова и чувствует, как одежда намокает в том месте, куда лицом вжался Аудиторе. За окном загораются звезды, и бледная неживая луна занимает свое место на небосводе. Мужчины так и сидят всю ночь, а утром, с первыми лучами солнца, Альтаир исчезает, оставляя после себя лишь коричневое мягкое перо. Walk through the fire with you 'Cause I know how it can hurt Being cut into and afraid Эцио бежит по крышам, а в синем небе кружит крупный орел, который следует за юношей по пятам. Стражники стреляют горящими стрелами, но молодой ассасин ловко уворачивается от выстрелов, прыгает с крыши, приземляется в стог сена и убегает прочь. Хотя одна стрела все же настигает юношу и жалит в плечо. Аудиторе вскрикивает и падает на колени, стискивая зубы. Ему страшно и больно. Эцио не хочет умирать. Орел в небе издает пронзительный крик и пикирует на выстрелившего стражника, раздирая ему лицо острыми когтями. С трудом добравшись до дома, итальянец извлекает стрелу, шипя от боли. Обработав рану, он падает на кровать без сил. Еще только полдень, но у юноши уже нет сил ни на что, и он забывается беспокойным болезненным сном, в надежде уйти от разрушающей боли. So don't break (break) Sanctify my body with pain (pain) Sanctify the love that you crave (crave) Oh, and I won't, and I won't, and I won't be ashamed Sanctify my sins when I pray When I pray Аудиторе просыпается ближе к вечеру, когда за окном начинает темнеть. Он аккуратно встает, стараясь лишний раз не потревожить плечо, накладывает повязку. Пара часов, на протяжении которых итальянец занимается своими делами, пролетает как несколько минут. Эцио, закончив все свои занятия, поднимается обратно в спальню, где привычно встает на колени и начинает свою молитву. На подоконнике сидит крупный орел и с любопытством смотрит янтарным глазом, склонив голову на бок. Спустя пару минут в комнате раздаются тихие шаги: Альтаир подходит к Аудиторе и кладет руку на раненое плечо, надавливая. Итальянец шипит от боли и резко вскакивает. От такого движения перед глазами темнеет, и юноша пошатывается, но все же остается стоять на ногах. — Больно? — с издевкой спрашивает Ла-Ахад. Нагло улыбается. Насмехается. Эцио не отвечает, опускаясь обратно на колени: молитва еще не закончена, и ее обязательно надо произнести до конца. Итальянец не знает почему, но ему надо завершить ее. Губы снова беззвучно шевелятся. Альтаир снова смотрит, по-птичьи склонив голову на бок. Кажется, ему в голову пришла еще одна безумная идея. Мужчина опускается на корточки рядом с итальянцем и уже нежно касается его спины, проводя кончиками пальцев по ней. Эцио дергается, хочет прервать молитву, но нельзя. Сириец продолжает трогать его. На удивление, Аудиторе понимает, что не хочет сопротивляться. Он жаждет этих прикосновений, хочет чего-то большего. И ему ни капельки не стыдно. — Раскайся в грехах своих, — произносит Альтаир, — и продолжай молиться. Эцио оказывается на кровати, продолжая говорить, но уже в полный голос. Сбивчиво. Теряя слова. Путаясь в предложениях и в самом себе. Но говорит. Только с каждым произнесенным словом ему становится хуже. Альтаир кусает его, оставляет синяки, тянет за волосы, причиняет боль, но одновременно любит и смотрит так, будто Эцио — это весь мир для него. И никому из них не стыдно. You don't have to be straight with me I see what's underneath your mask I'm a man like you, I breathe the rituals of the dancer's dance Oh, oh And there's fire in you And you know it's gonna hurt, being cut into And afraid Альтаир не уходит под утро, как это бывает обычно. Остается рядом с Эцио, меняет повязку на плече, заботится. Хотя забота эта весьма странная, но итальянец очень благодарен за то, что он не один. Ла-Ахад пытается вызвать юношу на разговор, но Аудиторе отмалчивается, уходит от разговора, лукавит. — Тебе не обязательно говорить со мной откровенно, ведь я и так все вижу под твоей маской, — говорит как-то Альтаир. Эцио лишь пожимает плечами, понимая, что от этого человека ничего не скрыть. В конце концов, они очень похожи. Наконец, рана подживает и практически не беспокоит юношу, но ему становится страшно, когда он смотрит на шрам, оставшийся от стрелы. Он не хочет умирать. So don't break (break) Sanctify my body with pain (pain) Sanctify the love that you crave (crave) Oh, and I won't, and I won't, and I won't be ashamed Sanctify my sins when I pray When I pray В этот раз Аудиторе не читает молитвы, а лишь кусает подушку, когда Альтаир касается его руками, сначала нежно, а потом грубо, причиняя боль. — Это расплата за все твои грехи, — говорит сириец. И Эцио соглашается. Соглашается с тем, что заслужил все это, раскаивается в совершенном. Из глаз текут слезы, которые несут с собой очищение. You'll find redemption when all this is through Father, forgive me for finding the truth Love takes its toll on me, I'm just like you Maybe it's heavenly. Maybe it's heavenly Несмотря на то, что Аудиторе раскаивается во всех грехах, искупления он не получает. — Ты получишь его, но когда уже все останется позади, — мурлычет Альтаир, оставляя смазанный поцелуй на губах итальянца. Юноша с грустью думает о том, когда все это закончится. Он пытается отвлечься на что-то и полностью уходит в поиски истины, забывая о прежней жизни. Единственное, что остается с ним — это вечерняя молитва. — Ищешь истину? — в комнату привычно влетает орел, и следом раздаются едва слышные шаги. — А ты думал о том, что ничто не истинно? — Ничто не истинно? — переспрашивает Эцио. — И все дозволено, — кивает сириец и подходит к юноше. Аудиторе закусывает губу и исподлобья смотрит на Альтаира. — Подумай над этим на досуге, — араб разворачивается и идет к окну, чтобы выпрыгнуть из него и уже орлом взмыть в небесную синь. — Останься, — надломленным голосом просит итальянец. Ла-Ахад улыбается. Он ждал этой просьбы. — Зачем? — он разворачивается и вскидывает бровь. Эцио мнется, подбирает слова, пробует их на вкус, ищет выражения, но не находит нужных.  — Я… Ты… — пытается начать он, но Альтаир понимает все и без слов. — Тебе нужно искупление, я понимаю, — мягко улыбается сириец и подходит к юноше, надавливая на когда-то раненое плечо. Боль сразу же пронзает тело итальянца, и он не может устоять на ногах, опускаясь на колени. Ла-Ахад смотрит свысока на эту картину и разводит руки в стороны. Он доволен происходящим. И Эцио опять начинает говорить. Sanctify my body with pain (sanctify, sanctify my sins) Sanctify the love that you crave (sanctify) Oh, and I won't, and I won't, and I won't be ashamed (sanctify) Sanctify my sins when I pray When I pray When I pray Слезы оставляют на щеках мокрые, соленые дорожки, которые, высыхая, стягивают кожу. Эцио не пытается вытереть их. Закончив говорить, он замирает, ожидая дальнейшего. Ждет чего угодно, но не сильной пощечины, которая сбивает юношу с толку. Раньше Альтаир не поднимал на него руку, но сейчас что-то изменилось, и Аудиторе послушно принимает правила этой игры, подстраивается под них. Принимает все, что дает ему Ла-Ахад. Ударов много, и они приходятся на разные части тела. Итальянец уже не плачет, но его сотрясают сухие рыдания. Альтаир словно не замечает этого, крепко удерживая юношу за бедра. — Господи… Пожалуйста, прошу, умоляю… — рвано выдыхает Аудиторе, не зная того, о чем просит. Сириец сильно сжимает волосы любовника в кулаке и тянет на себя. Этого хватает, чтобы Эцио забился в конвульсиях, выгибаясь дугой. Сразу после этого итальянец падает без сил и, кажется, без сознания. Альтаир довольно хмыкает, накидывает на себя свою робу и подходит к окну, наблюдая за рассветом. — Я прощаю тебя, — едва слышно говорит он. И Эцио, словно услышав эти слова, расслабляется. Он выглядит умиротворенно. Возможно, что впервые в своей жизни.