If you really love me punish me

Фабрицио начал сближаться и Эрмаль заметил это. Фабрицио начал сближаться и Эрмаль испугался. Он мог бы сказать, что впервые заметил это где-то между Санремо и Евровидением – в милях между ними, которые, впрочем, ничего не значили, когда горячее дыхание Фабрицио в телефонной трубке жгло ему уши. Но Эрмалю никогда не нравилось лгать самому себе (даже если он нередко и позволял себе такую слабость). Так что если бы он был честен сам с собой, то сказал бы что это, возможно, началось в их дни перед Санремо, в тех бесчисленных интервью и нервах и нескончаемом подтрунивании друг над другом. Или может быть даже раньше – на полу в спальне Аниты, хмельными от музыки и немного от вина и ощущая себя так, будто они могли изменить весь мир одной лишь песней. Или может быть еще раньше – после Санремо ’17, когда его менеджер сказал, что Фабрицио хотел бы поговорить с ним, что у него есть идея для песни, что они подумывают сделать ее в в виде трио и Эрмаль отчаянно возжелал чтобы идея с трио не выгорела и они ограничились дуэтом. Но если уж совсем быть честным с самим собой, то он бы сказал что все началось очень давно – когда он слушал музыку Фабри, черпал в ней силу, желая однажды повторить карьеру этого парня. Можете себе представить быть фаном кого-то, кто потом говорит тебе, с неимоверной гордостью и решимостью в глазах, что ты будешь первым кто послушает его новую музыку? Эрмаль может. И он напуган. Фабрицио всегда приближался, ближе и ближе, и Эрмалю хотелось бы думать, что он такой человек – открытое проявление эмоций, постоянные обнимашки и поцелуйчики и запускание рук в волосы других людей. Но хуже всего - это не только физически. Эрмаль привык к физическому контакту – в Италии тебе ничего другого и не остается. И даже когда прикосновения Фабрицио прожигали его кожу, он спокойно к этому относился, все казалось нормально. Каждое прикосновение к волосам, каждый раз когда тот держал руку Эрмаля, поглаживая большим пальцем его ладонь, каждый раз когда он целовал его в щеку или зарывался носом в его шею или нюхал волосы, он делал это так беззаботно что Эрмаль научился быть таким же пофигистом как он. Они построили вокруг себя мир – мир в котором все это было нормально, где наоборот, было бы странно если бы они этого не делали и весь остальной мир просто принял это. Эрмаль заметил это в Лиссабоне. Лиссабоне, суматошном и в то же время отрепетированном и жаждущем впечатлить. Лиссабоне, где жара так поджаривала, что ее можно было почувствовать на языке, как и брызги воды с океана. Лиссабоне, где они были более менее предоставлены сами себе, под защитой своих комнат которые быстро превратились в одну, с обильным количеством красного вина, отельными завтраками и вечно заканчивающимися сигаретами. - Вот уж не знал что людям так интересно Евровидение, - сказал Фабрицио, потея в своей неизменной кожаной куртке. - Столько народу тут. Все такие интересные, - сказал Фабрицио, закатывая рукава и оглаживая свои тату. - Это паршиво что я все еще хочу разговаривать с тобой? – сказал Фабрицио, смотря на него поверх солнечных очков. И Эрмаль боится. Он держится, он смеется, он ведет себя по-братски, он позволяет этой платонической волне нести его так далеко как ей вздумается, он делает вид, что не видит разочарованных взглядов Фабрицио, что не слышит его подчеркнутых вздохов. Фабрицио искренен и болезненно искренен и он не похож на человека, который врет сам себе, и Эрмаль завидует. Эрмаль заметил в Лиссабоне, где они оба устали и помирали со скуки и работали до изнеможения. Лиссабоне где он провел одни из самых лучших дней в своей жизни – окруженный столькими артистами и по совместительности переводя для Фабри, наконец используя свое образование лингвиста по назначению. Лиссабоне где он провел одни из самых худших дней в своей жизни – все время запутавшийся и склонный к спиртному и сигаретам, работая на достижение цели, с каждым днем кажущейся все менее и менее достижимой и не заполучив в конце концов того чего они хотели. В Лиссабоне, где они в первый раз поцеловались. Евронеделя напоминает поезд, который все набирает и набирает скорость, пока окончательно не остановится. Может быть это беспорядочная энергия, окружающая их, может потому что они оба скорее предпочтут пару часов болтовни на балконе отеля чем выспаться эти же два часа, но вскоре все смешивается, линии становятся мутными, ничто не имеет смысла и в то же время становится кристально ясным и Эрмаль чувствует себя так будто он уже никогда не понимал, о чем их песня и что он может почувствовать время на языке, обожженном отвратительным гостиничным кофе. Единственное что имеет смысл для них это они друг с другом, они всегда вместе и Эрмаль чувствует что если хотя бы одна часть его тела не касается Фабрицио, у него начнется нервный срыв. Они постоянно обнимаются, держатся за руки и шепчут что-то друг другу в волосы и Эрмаль напуган до усрачки. Это случается после финала, когда у обоих в волосах блестки и конфетти и оба ведут себя так будто ничто не имеет значения. Они сбегают от охраны и менеджмента, они находят тихий местный паб, единственный в этой чертовой стране которому плевать на Евровидение и позорно напиваются вдрызг одной лишь сангрией. Это случается после финала, когда Эрмаль чувствует что он, наконец, снова может дышать и Фабрицио улыбается, о, так сияюще и продолжает сближаться. Это случается после финала когда они идут к себе, держась друг за дружку и переплетая пальцы и Эрмаль не знает где заканчивается его рука и начинаются татуировки Фабрицио. Фабрицио о чем-то шутит и, понятное дело, Эрмалю приходится смеяться куда-то в его волосы, потом в его шею, потом в уголок его губ и следующее что он помнит это что он пригвожден к стене в какой-то богом забытой португальской аллее и руки Фабрицио ласкают его живот и губы Фабрицио без колебаний накрывают его губы и колено Фабрицио между его ног. На следующее утро оба притворяются, что ничего не произошло. Ладно, Эрмаль притворяется, мастерски, надо сказать, с широко раскрытыми невинными глазами, с этим его «о, чувак, я был так пьян прошлой ночью, что даже не помню, кто победил» и Фабрицио снова разочарован, он все проводит рукой по коже под шарфом, замотанным вокруг шеи и он больше не делится своими дорогущими сигаретами с Эрмалем. Фабрицио как открытая книга, он знает чего он хочет, и Эрмаль тоже привык думать что знает, но этот мужчина – ошибка в его расчетах. Дело в том, что это могло бы быть так просто, они на американских горках, которые двигаются только вверх и вверх и без этого мужчины он уже не может вообразить свою жизнь. Он представляет себе, каково было бы потерять все это – представляет их, изображающих в ролях – спустя лишь три года они больше не разговаривают и это неловко и разбитые сердца и все знают это и все знают чья это вина. Он не может позволить этому случиться, поэтому он пытается дистанцироваться сам, пытается держать свою голову в холоде, но Фабрицио все усложняет. Дело в том, что Эрмаль знает что это могло бы быть легко – Фабрицио ясно дал это понять. Дело в том, что это не настолько легко, потому что у Фабрицио уже есть семья и Бог знает что семья это святое. Поэтому неважно сколько раз он говорит, что с Джадой они уже даже и не живут вместе, объясняет что дети это самое важное в его жизни и, о, не было бы чудесно разделить это с кое-кем (подмигивание-толчок в бок), Эрмаль вежливо улыбается и говорит что-то вроде «ты бы посвятил песню Аните, она еще дуется, что мы записывали песню в ее комнате» или «возьми Либеро на футбольное благотворительное мероприятие, если Джада не заберет его к себе на уик-энд, конечно». Дело в том, что у Фабрицио уже есть все что он когда-либо желал и Эрмаль не знает если он считается тоже. Фабрицио все же берет Либеро на «футбольное благотворительное мероприятие». Он едет в Геную только затем чтобы облапать потного Эрмаля, постебаться над ним перед камерами и прошептать что они ждут Эрмаля после матча. Эрмаль думает что ему наверное стоило бы продержаться до конца игры, но его ноги болят, его легкие умирают, он весь потный и несчастный и единственное что может улучшить его самочувствие это душ, холодное пиво и улыбка Бицио. В душе у него случается маленький нервный срыв и в какой-то момент он подумывает не позвонить ли Сильвии, не приползти ли к ней назад, в уют девяти разделенных вместе лет. Но эта дверь плотно закрыта, оставив только хорошую, но прохладную дружбу и достаточное количество песен о расставании чтобы поддержать его карьеру еще энное количество лет. Как-то вот не пишутся у него в последнее время песни о расставании. Его песни – дающие надежду и сентиментальные и он сам звучит так, будто влюблен, хотя он уверен, что это не так. Уже немного поздно и они в уединенном кафе-мороженом и Либеро не замолкая говорит о футбольном матче и Фабрицио скользит ногой по колену Эрмаля и его улыбка отражается в его солнечных очках и Эрмаль больше не может и срывается с места. Фабрицио находит его в мужском туалете, держащим руки под струей воды и уставившимся на пятно на зеркале. Фабрицио всегда упертый, он не занимается поисками полуправды-полулжи, ничего не предпринимая. Может оттого что он родился под знаком Овна. И он подходит к нему сзади, кладет свою голову Эрмалю на плечо и их глаза встречаются в отражении. - Ты можешь взять это, - он говорит и его голос звучит мягко, но уверенно. - Ты можешь взять это все. Я и так уже твой, - он говорит, кладя одну руку ему на талию и вторую ему плечо. - Тебе не нужно бояться. Я тоже боюсь, но все в порядке, - и их глаза - отражение жажды друг друга в заляпанном пятнами зеркале. В Генуе они целуются во второй раз. У Эрмаля все еще дрожат ноги; ладони Фабрицио ласкают его волосы – упругие кудри у шеи, все еще влажные после душа, Бицио смеется ему в рот и выглядит таким счастливым и вот этого вот боялся Эрмаль? Теперь все это кажется таким нелепым и ему хочется посмеяться над собой месячной давности, отказывающегося от такого счастья. И еще он надеется, что ему никогда больше не придется писать песни о расставании.