Однако здравствуйте

Пусть не любовь — лишь глупая влюбленность, Пусть множество неспетых серенад ... В чертах лица всё та же утонченность, И робкая улыбка невпопад.

Этот мир начинал нравится Джонатану. В нем все было предельно просто и, в то же самое время, достаточно сложно. Пожалуй, именно это и было основой всего... простота. Если враг — то враг, если брат — то брат, если друг — то до самой смерти. И, одновременно с этим, трудности. В основном касающиеся менталитета и обычаев. Джонатан уже неделю просыпается до рассвета, он и сам не понимает почему. Просто в какой-то момент открывает глаза и больше не может уснуть. Тело жаждет движения, действий, и лежать в кровати дольше становилось просто невыносимым. Несмотря на то, что в прошлой реальности Сальери не был любителем поспать, но раньше необходимого он никогда не просыпался. Но даже в этих ранних пробуждениях был свой... особый шарм. Холод полов казался даже немного особенным, любой шум слышался особенно четко, и время словно замедляло свой ход. Странный сумрак, когда и не темно, но и не светло, необычайная пустота в доме, и едва ощутимое осознание того, что через несколько часов все это заполнит яркий солнечный свет, и можно будет учуять запах только что приготовленного завтрака. Днем он работал, вечером тренировался, но именно утро в своем графике он полюбил больше всего. Утром можно было подумать. Подумать о том, как быстро совершенно другой мир стал настолько... знакомым? Как ранее совершенно другие люди стали до боли... родными, даже любимыми. Джонатану нравилось трепать сына по макушке, нравилось целовать Микото (правда только в щечку, ибо, судя по всему, оба не знали, как сломить ту стену неловкости, которая будто бы выросла между ними), нравилось слышать лающий смех Тсуме и видеть озорную улыбку Кушины на вечерних тренировках... этот мир стал его миром. Однако это утро отличалось. *** Джонатан, как и было всю эту неделю, встал задолго до рассвета — черные тени еще не стали пепельно-серыми, а на улице до сих пор сияли звезды. Было немного холодно — чувствовалось приближение осени, но Сальери предпочел остаться босым. Убрав футон и переодевшись в домашнюю одежду, он направился не в свой кабинет, как привык за последнюю неделю, а в комнату сначала к Итачи (сын очень любил раскрываться во сне), а потом к Микото. Спящей супруга была особенно красива... то есть она и в будние дни была очень красивой и приковывала к себе его взгляд, но именно спящей он ее еще ни разу не видел. Бесшумно сев возле изголовья ее футона, Фугаку стал впитывать черты ее лица. Это было странно, но тем не менее удивительно. По его мнению, даже мать никогда не обладала настолько идеальными чертами лица, а воспоминания об Анджелине становились какими-то размытыми — нереальными. В последнее время между ними постоянно происходили неловкие ситуации, от которых в смущение приходил и он, и она. Наверное, для Микото это выглядело так, словно они заново изучают друг друга, заново влюбляются. Он все чаще ловил на себе ее долгие, заинтересованные взгляды, когда работал по вечерам после ужина, а она на себе его — короткие, даже робкие. Почему-то из уверенного в себе и в своей привлекательности студента он вдруг превратился в совсем зеленого мальчишку, который впервые почувствовал симпатию к девушке. Может быть это было вызвано новым телом, ведь Фугаку был далеко не красавец, а возможно и обстоятельствами, в которые он сюда попал. Сейчас она спала. На правом боку, положив под щеку ладонь, второй сжимая край своего одеяла. Открытое лицо, не обрамленное привычными прядями, было идеально... Возможно так считал влюбленный мозг, а возможно так и было на самом деле. Пальцы, практически не касаясь кожи, невесомо провели невидимую черту по щеке Микото. Фугаку наклонился, собираясь поцеловать жену в щеку, когда она заворочалась, захватывая край его рубашки в плен своих пальчиков. Он коротко улыбнулся. *** — Сегодня Итачи попросил остаться с ночевкой у Шисуи-куна. Что ты об этом думаешь? — Спросила Микото после завтрака, поворачиваясь спиной к Фугаку и надеясь, что он не узнает, что это она устроила все так, чтобы сын попросился в гости. Очень уж ей хотелось проверить одну свою теорию. Как девушка, еще достаточно молодая, для поистине наивных и немного милых догадок и теорий, Микото, несмотря на войну, было свойственно многое романтизировать. И, зная своего мужа, она была почти уверена, что все его взгляды и смысл случайных прикосновений просто нафантазировала, но... какая-то робкая надежда или, возможно, просто желание было даже сильнее холодной логики, которая настаивала на том, чтобы супруг сделал первый шаг сам. Какое-то шестое чувство твердило, что в этом случае ей надо... просто довериться своей интуиции. Интересно... что окажется правдой: знание сердца или разума?