Цепочка невыполненных обещаний

1867 г. 6 октября. Северная Америка. Аляска. Дом совета компании РАК. 15:21 по Нью-Йоркскому времени. Дорогие, начищенные практически до блеска костюмы и люди в них, до безобразия равнодушны ко всему происходящему, выпрямив спину до струны, сидят за длинным столом в полной тишине. После главных слов Сьюарда зачитавшего документ, информацию которого все слушали с замиранием сердца, в зале сделалась кристальная звенящая тишина, прерываемая шелестом бумаг. Но буквально через секунду, зал наполнился восторженными взглядами, вперемешку с тоскующими выражениями лиц. Но это всё не сравнилось с горем в глазах у самого Российской Империи, который до последнего верил, надеялся и молился Богу, стоя ровно, с равнодушным выражением лица, что ему не придётся подписывать тот документ. Слова прозвучали и беззвучным ножом ударили ему прямо в спину, заставляя его повиноваться мимолётной слабости – лишь негромко, но с какой грустью вздохнуть и прикрыть аметистовые глаза. И всё что Иван помнил в тот момент – это наивный детский взгляд ярко-синих с фиолетовыми искорками глаз, который растерянно отказывался верить прозвучавшим словам. Эти слова резанули душу мальчишки своей жестокостью и нереальностью, будто всё происходило во сне или в состоянии после ужасного кошмара. Может Унук и не понимал половины слов, которые только оттягивали его участь, но прозвучавшие слова «Продажа Аляски официально подтверждена в связи с информацией этой ратификации» заставили надежду разбиться вдребезги на мельчайшие осколки, ровно, как и надежду Российской Империи. Какой-то далёкой частичкой в сознании, Иван понимал, что если не эта сделка, то Британская Империя бы смог с лёгкостью добраться до Евразии, а потом уже и до него. Но затолкав эту эгоистичную частичку подальше, Брагинский взглянул в сторону мальчишки. В сознании Брагинского отпечатался вид Аляски в те роковые минуты – губы, которые были соединены в одну бледную нить и дрожащие руки, сжавшиеся в кулаки. А также глаза, которые были потуплены в пол, всё ещё не осознавшие, что происходит. А сам Брагинский проклинал своё правительство, того губернатора и себя, за невыполненное обещание. А ведь он обещал, обещал ему, Унуку Александровичу, ему, совсем ещё мальчишке, что сдержит обещание и его не продадут. Да сама мысль о продаже живого человека наводила воспоминания о рабстве чернокожих, но в данной ситуации такое происходило по-настоящему не с обычным человеком, а с воплощением. Россия знал очень мало случаев продажи целого государства или как сейчас всего лишь его куска. Но куска, который имел своё собственное воплощение. Но случалось такое, очень редко и Брагинский был на все сто процентов уверен, что никогда такого не увидит. Как же он сильно ошибался. Аляска зажмурился, сдерживая слёзы в уголках глаз, зная, что плакать нельзя. И Иван молча гордился его стараниями и мысленно желал держаться, но так же осознавая как это тяжело присутствовать такому молодому мальчишке на этой церемонии под строгими взглядами множества политиков и других важных людей. Да и сам Россия уже был на пределе, стоя прямо рядом с Джонсом, наблюдая, как русский комиссар неспешно подписывает бумагу, ещё раз соглашаясь со своими словами. Но, а Америка счастливо улыбался, без всяких ухмылок, просто от счастья, глазами метая радостные искорки. Конечно же, какое государство будет не радо, зная, что к его землям прибавился ещё один кусок площадью в полутра миллиона квадратных километров. Но теперь Ивана сильно раздражала эта улыбка, которую хотелось стереть раз и навсегда, но в силу этикета церемонии этого нельзя было сделать, а также в силу того, что Америка был его торговым союзником. А ведь Аляску Россия больше никогда не увидит. Эта мысль проплыла в сознании чётко и в силу болезненно, выделяя слово никогда. Нет, этого точно нельзя было сказать, но первые полвека Брагинскому наверняка не будет дозволено, даже на встрече всех стран подойти близко к Унуку, хотя шанс того, что Аляска будет хоть на какой-то встрече ничтожно мал. Мальчишка ещё не мог толкать каких-то речей, оспаривать какую-то точку зрения, не только из-за необразованности, но из-за возраста. Скорее всего, им будут манипулировать, как какой-то колонией, но уже под другим, маскирующим этот очевидный факт, именем – штат. Что ещё сильнее напоминало недавнее сравнение с рабством. И как бы Россия это не признавал, но находил в этом северном беловолосом мальчишке, которого встретил однажды в далёком тысяча семьсот тридцать втором году, что-то похожее на себя в детстве. Те же глубокие осмысленные глаза, которые как будто понимают все тайны мира, та же наивность ко всему сущему и одиночество. Одиночество неосознанное и очень колкое, которое ранит всё изнутри, когда ты не понимаешь, что ты один в этом вечном холоде и льдах. И вот оно заключение церемонии, в котором сам Российская Империя должен подписать бумагу. Иван взял в свою совсем немного дрожащую руку перьевую ручку, обмакнул в чернила, чуть не капнув от быстроты движения на дубовый стол, и без колебаний подписал документ. Может, это не было видно, но это движение полностью словно молот разбило все надежды и хоть какие-то сомнения о происходящем. После Джонс тоже вышел вперёд и, без труда взяв ручку в руку, не задумываясь, поставил подпись на другом документе. Вот и всё. Россия прочувствовал далёкое и забытое ощущение, как будто ты что-то потерял и теперь в панике и истерике пытаешься найти забытую вещь, а также лёгкое головокружение с внезапной слабостью, из-за чего захотелось просто уснуть. Но когда такое ощущение главное не спать, Иван точно помнил об этом. И этот факт знают всё страны, что главное не спать и держать себя в руках, чтобы не упасть прямо здесь. Так всегда бывает, когда одна часть твоих территорий переходит к другому государству в мирной обстановке. В такой лёгкой слабости не было ничего страшного, но если территории переходили к другим государствам в ходе военных действий, то ощущение были совершенно другие. Была раздающаяся по всему телу боль и дурманящая усталость в глазах, от чего те закрывались, а сознание отключалось и множество ран, кровотечение, не проходившее годами, и картина погибающих солдат за родину перед глазами. Унук всё же немного отчаянно всхлипнул, когда его стал уводить за одну руку Альфред в сторону дверей, а потом как будто в озарении, вырвался из хватки американца и подбежал к России. После обнял того своими худыми руками за пальто и уже плача навзрыд горячими слезами в грубую ткань одеяния, которое тут же стало мокрое. Америка лишь что-то пробормотал про спешку, фыркнул и отвернулся в сторону, послушно ожидая окончания этой сцены, которая приводила его в лёгкое раздражение. Иван глубоко вздохнул, жалея, что сам не может расплакаться здесь и сейчас, а потом прижать мальчишку к себе и шептать ему на ухо успокаивающие слова, поглаживая того по белоснежным волосам. Поэтому только обнял своей рукой того за толстый тулуп из кожи северного оленя и закрыл глаза, слушая всхлипы Аляски. Как он не хотел расставаться с ним, как он пытался предотвратить это, но всё было безуспешно. Его маленький названный брат снова будет один, снова совершенно одинокий в этих холодных снегах и льдах, одиночной фигуркой с синими глазами и белоснежными волосами в метелях и бурях. Эти секунды летели вечностью, ведь каждый из них впитывал это последнее время перед долгим, если не вечным расставанием. Иван склонился над головой эскимоса и прошептал тихим, но уверенным и ласковым шёпотом, укрепляя этими словами не только надежду Унуку, но и свою: - Брат, Унук,… Я обещаю тебе, мы встретимся ещё, непременно, ты главное не сдавайся перед будущими преградами, сильным оставайся, как и сейчас… Мы, сможем ещё посмотреть на звёзды, вместе, наблюдая за северным сиянием в небесах ночных, как тогда помнишь? Аляска коротко кивнул, всё ещё всхлипывая и крепко обнимая своего названного старшего брата за подол жёсткого пальто. Ивана этот ответ удовлетворил, он ещё хотел подкрепить успокаивающееся состояние Унука, напомнив ему о красоте северного сияния, которое всегда успокаивало и убаюкивало мальчонку, но Альфред с нескрытным нетерпением закатил глаза, до этого поглядывая на дверь, в котором стоял уже недовольный происходящим президент Джонсон. После он вытащил из нагрудного кармана карманные часы на серебряной цепочке и беззвучно показал Ивану на них. Брагинский на этот жест вздохнул и, опустив руку, ещё раз заглянул в синие заплаканные глаза Аляски, чётко выговаривая слова, чтобы мальчишка понял всю серьёзность последующего: - Но главное Унук, самое главное, это не забывать. Ты же не забудешь всё, что я даровал тебе, когда только-только увидев тебя? Ты же не забудешь своего брата? Аляска взглянул на него с детским непониманием и удивлением, после чего своим звонким, но немного с хрипотой от недавних слёз голосочком произнёс, иногда с неправильным ударением выговаривая слова: - Но как же, Иван, Унук сможет тебя забыть? Такого не бывает! Унук же тебя сейчас прекрасно помнит! Российская Империя слегка усмехнулся, вспоминая, что разговаривает не с взрослым государством, а совсем с ребёнком, но эти понимающие глаза дали ему себя обмануть. Поэтому он провёл своей большой сухой ладонью по его мягким молодым белым волосам, немного растрепав их, но потом всё же растерянно проговорил, внутренне понимая, что Аляска об этом скоро забудет и сейчас не особо поймёт его: - Но всё же, брат, дай это обещание мне, чтобы я наверняка знал, что будешь помнить меня спустя многие века. Унук сразу же, незамедлительно закивал своей маленькой головой, после чего проговорил, быстро и слаженно, хоть и иногда умилительно коверкая слова: - Конечна, Унук даёт тебе эта обещание, однака… Ты дашь обещание, что Унук ещё увидит Ивана? Брагинский сам задавался этим вопросом всю эту проклятую церемонию, но убедив себя, что всё-таки нашёл ответ на этот вопрос, коротко, но с чувством выдал: - Даю. И после этих слов, к Аляске подошёл Альфред, невольно следя за их разговором и подмечая некоторые детали, словно шпион на разведке. И это качество, Америка сам того себе не признавая, унаследовал у своего старшего, но ныне вражеского и противного брата. Поэтому, Джонс крепко и грубо схватил бледную и костлявую ручонку мальчишки в свою руку, облачённую в чёрную перчатку, и резко дёрнул, от чего Аляска чуть не упал на пол. Американец быстро повёл его к выходу из помещения, заставляя мальчишку едва успевать передвигать ножки, чтобы не запнуться и не упасть. Российская Империя взглянул на это с открытым презрением и яростью к Северо-Американским Соединённым Штатам и острым сочувствием к маленькому Унуку. Но всё что он мог сейчас делать – это наблюдать за исчезающей в дверях беловолосой головой. Возможно, уже навсегда и безвозвратно. *** 1991 г. Три месяца спустя распада СССР. Москва. Ленинский проспект, Дом 23, Квартира 6. 23:48 по Московскому времени. Цветной телевизор с частыми помехами на экране освещал тёмную комнату, заменяя лампочку, которая всё равно сгорела ещё на прошлой неделе. На экране при убавленной звуковой громкости показывались новостные программы, на которых что-то говорил Горбачёв, но разобрать слова было очень сложно из-за шума от городской трассы, на которой ездили, а если точней стояли в вечной пробке, пятёрочки и Лады, иногда пуская в свои ряды богатые заграничные машины. Из-за этого создавалась громкая какофония из сигналов разных машин и стремительных мотоциклов, которые маневрировали сквозь автомобили. Эта еже ночная картина московских людных улиц совсем не интересовала обитателя этой однокомнатной квартиры, которая уже утопала в осколках от бутылок возле стен, в порванных грязных обоях в полоску и в разрушенной мебели. Но единица из мебели уцелела – это был потёртый годами стол из поликарбоната, имитированный под мрамор, но трещины по краям выдавали фальшивку. На столе стояла грязная рюмка, а возле неё открытая и полупустая бутылка водки под сорок градусов. Хозяин и поглотитель этого отнюдь не лёгкого алкоголя, сидел на деревянной табуретке, у которой не было одной ножки. Иван Брагинский снова налил в рюмку спиртного и залпом осушил её, даже не занюхивая, терпя адское жжение в горле, от которого перехватывало дыхание. Но эта мимолётная физическая боль возле не стояла с ощущением бывшего СССР. Одиночество, пустота, предательство своих же родных и единственных родных сестёр, которые лишь одарили его сухими взглядами на прощание. Прибалты, которые плясали от радости и другие страны, сказавшие лишь, прощай и закрывшие дверь, уже заброшенного огромного дома, в стенах которого хранилась память об их огромной, и казалось было дружной семье. Но нет, Иван со счастьем в глазах тогда лишь видел исполнение своей далёкой и несбыточной мечты, быть не одиноким, и совсем не замечал недовольные бурчания за его спиной. Но когда заметил, стало слишком поздно. Навсегда поздно. И теперь в душе лишь тупая пустота и ничего более. Никаких эмоций, все нынешние переговоры были сухими и отрепетированными, как по бумагам. Но сейчас, РСФСР, или как то по-другому, Брагинский уже не помнил и не хотел знать, он ощущал себя очень слабым и в не состоянии, чтобы банально убежать. И как эту новость восприняли европейские страны, как тогда ухмылялся Джонс и говорил тост на закрытой вечеринке, на которую Иван всё-таки проник, за избавление от тиранической страны, державшей в страхе другие страны. Как он был тогда рад, как и другие страны, Германия сдержанно улыбался, Франция смеялся своим звонким смехом, Англия с решительностью в глазах произносил речи, даже вечно застенчивый Канада позволил себе порадоваться от всей души… Иван из-за всех сил стиснул зубы до боли и стукнул кулаками по столу, от чего тот покрылся еле видными трещинками. После он резко соскочил с табуретки, от чего оно с хрустом упала, отломив себе ещё одну ножку. Он буквально подлетел к окну и выглянул в него, закрывая глаза и вдыхая воздух полный выхлопных газов, из-за чего долго и непрерывно начал кашлять. Но вот приступ прошёл, а из-за него в уголках глаз появились капельки слёз, но РСФСР всё равно взглянул в небо, которое было светлое, как днём из-за ярких фар автомобилей и свечения всего города. И тогда в его памяти, подобно медлительной улитке скользнуло воспоминание, такого же яркого ночного неба, но уже от природного явления – северного сияния. Тогда небо прорезали зелёные и синие линии, которые были размыты по краям и освещали всю холодную пустырь гор и даруя спокойствие всем путникам тех далёких и неприветливых мест. И тут же Иван попытался вспомнить, откуда он помнит вид этого прекрасного явления Севера, но память ужасно подводила, показывая лишь в сознании вид северного чуда и искорки на снегу от него в ту ночь. А потом разум словно прошибло холодной волной океана, приводя сначала ярко-синие глаза, а потом силуэт беловолосого худенького мальчишки, который был закутан в различные лоскутки из шкур животных. Иван чуть не забыл дышать, вспоминая тот день, и понимая, что только что сделал, а точнее сказать делал все эти годы. Он забыл и даже не вспоминал об эскимосе, хотя обещал не забывать о нём, и первое время вспоминал былое, но это было до кровавой революции, когда ему было не до этого… Но теперь-то Иван вспомнил и был этому катастрофично рад, от чего даже невольно приподнял уголки рта вверх, но тут же был сражён другим фактом прямо в мозг. Он не может увидеть его, ведь правительство СССР запрещает даже упоминать об Аляске, а также железный занавес и поэтому… Но стоп, подумал Иван и внутренне дал себе подзатыльника. СССР больше нет, как и занавеса, а те, кто у власти не так агрессивно приветствуют всё заграничное. Поэтому, возможно, но не точно, если Иван будет работать несколько лет прилежно и трудолюбиво, то может быть он сможет увидеть Аляску на одной из личных встреч, которые давались странам раз в полгода, чтобы те без охраны и политических воздействий могли по-дружески поговорить с кем-то. Обычно до СССР это были сёстры, а во время него, соседи, но теперь есть возможность увидеть Унука и исполнить обещание, данное век назад. Поэтому РСФСР снова устремил взгляд на ночное небо и увидел тусклую звёздочку, напоминавшую северную. *** 2002 г. 6 июля. Нью-Йорк. Окраина дома конгресса США. 12:08 по Нью-Йоркскому времени. Российская Федерация закрыл глаза, нервно поправляя шарф на своей шее, сшитый старшей сестрой ещё в далёком прошлом, во времена Киевской Руси, когда она была ещё жива. Как этот шарф не развалился от древности и не рассыпался на нитки, Иван сам не знал и, в общем, то и не хотел знать. Шарф цел и невредим, большего и не надо. Возле дома конгресса было пустовато и даже пустынно, всё-таки сейчас будний день, туристов нет, а политики сидят в этом доме и не высовываются наружу до самого глубокого вечера. И эти факты делали это место идеальным для встречи, лишних ушей в виде простых людей нет, а видеонаблюдение с прослушиванием их разговора в целях безопасности можно потерпеть. Всё-таки Аляска сейчас сам занятой, как сказал по телефону и может встретиться с ним только в Нью-Йорке, где он был по работе. Брагинский оглядел улицу в поисках белой макушки, но никого не увидел, только ровный асфальт без единой трещинки и несколько ухоженных кустиков, рассаженных вдалеке для красоты. Услышав голос Унука по связи, Россия обрадовался, но так и не понял, изменился его голос или нет спустя столько то лет. Но манера речи изменилась кардинально, больше не было вопросов от третьего лица, неправильных ударений, всё было чётко и внятно. Даже в его речи промелькнули несколько английских слов, хоть они и говорили на чистом русском. И это немного насторожило Ивана, хоть он и сразу отбросил свои опасения. Конечно же, речь Аляски поменялась, ведь практически полвека в компании американских и латиноамериканских стран приносят свои плоды. Но Аляска же не изменился полностью, верно? Он ведь подбежит, обнимет его и станет рассказывать все годы его жизни? Так ведь и будет, да? Иван помотал головой, выбрасывая непрошенные мысли из головы, ведь за углом, если ему не показалось, мелькнула белоснежная копна волос, которая немного растрепалась на ветру. Увидев это, Брагинский заулыбался, прогнозируя отличную встречу и много разговоров об многих годах, что не говорили друг с другом. Вот и из-за здания вышел силуэт в чёрной расстёгнутой куртке с белым мехом на воротнике и рукавах и в растянутой футболкой под ней. На голове что-то сверкнуло, но издалека Иван не увидел, что именно. Но потом за Аляской, а это точно был он, вышел ещё один человек, из-за которого Россия сразу же нахмурился и быстро убрал лёгкую улыбку, внимательно следя за непринуждённой и немного безалаберной походкой Джонса. Что он здесь делает, этот вечно улыбающийся гад, Иван не знал. В сознании сразу всплыли воспоминания о Холодной Войне, о ядерных угрозах и о той самой продаже, где Альфред усмехался над ним, уводя Аляску за собой. И это заставило Ивана неосознанно сжать руки в кулаки в карманах лёгкой мастерки. Аляска уже подошёл к Ивану и стал изучать того взглядом, не обнимая, не радуясь, а просто осматривая, что было немного не той реакцией, которую Россия ожидал. На голове Унука и правда, что-то сияло, этим оказались горнолыжные очки, которые используют профессиональные лыжники. Сами волосы были неестественно лакированы чем-то, что вызывало ассоциацию с какими-то богатенькими лакеями во дворцах. Почему-то резко запахло химическим одеколоном, который, как, оказалось, исходил именно от Аляски. На ногах были обычные кроссовки, шнурки которых были всяко разно перевязаны в большие комки узлов. Но именно его ярко-синие глаза Россию немного напугали. В них плясало скрытое, но всё же видное недовольство и язвительность, будто бы сомневался в реальности этой встречи. Иван хотел вновь взглянул в его глаза, чтобы быть уверенным, что ему не показалось, но тот уже отвернулся и смотрел на Альфреда, который тоже уже подоспел к ним и встал рядом с Аляской, запихивая руки в карманы своей коричневой куртки с золотым медальоном пятиконечной звезды. Америка, всё также улыбаясь в тридцать два зуба, попытался наигранно сыграть радость, но под конец своих слов его улыбка превратилась в очередную усмешку: - Я рад тебя видеть, Russia. - А как я тебя, Америка. Не подскажешь ка, а что ты здесь делаешь? Забыл что-то, или твоё начальство опять выяснило, что я весь мир поработить собираюсь? – Россия не остался в долгу и тоже чуточку съязвил, как и делал каждое собрание, где видел Альфреда. Америка искривился в своей ухмылке и уже собрался что-то похожее ответить, но так, чтобы резануть по больному и как можно сильнее, но его перебил Аляска, который стоял рядом и слушал этот маленький разговор, который грозился перерасти в очередную долгую перепалку с некоторыми переломами костей: - Российская Федерация, вы не для этого сюда пришли, не так ли? Поэтому оставьте в покое Америку, вы, наверное, собирались поговорить со мной. Ну что ж, я слушаю, наверняка это что-то очень важное, раз вы отвлекли меня от работы в Нью-Йорке. Эти слова прозвучали холодно и строго, от чего Россия на мгновение замер в непонимании и растерянности, от манеры разговора Унука. Обычно тот, когда был маленьким и говорил серьёзно, никогда не язвил, не использовал сарказм, не пытался загнать в угол своей речью. И эти слова прозвучавшие от того милого и понимающего малыша вкололись в разум, словно стрелы, со смертельным ядом. Джонса это не могло не порадовать, поэтому он в благодарности взглянул на Аляску, и снова улыбнувшись, но уже более фальшиво продолжил, переходя на открытое насмехательство: - Россия, что-то не так? По-моему Даниэль сказал всё отчётливо и правильно, ты и правда, в данный момент нарушаешь все нормы приличия. Хотя я рад сдержанности Дэнни, я бы просто рвал и метал того, кто бесчеловечно продал ребёнка, как какую-то собаку. - Альфред, я не настолько бестактен, чтобы опускаться до уровня оскорблений, как некоторые. Но ты прав, это было абсолютно ужасно и я никогда не прощу этого, - последние слова вылетели изо рта Даниэля с остротой и яростью и лёгким шипением, как у змеи, которая готовится наброситься на добычу. Россия понял, что надо быстро что-то сказать, пока они не накинулись на него и не заметили, что тот много молчит и переваривает слова Унука, понимая, что всё происходит, как в каком-то ужасном кошмаре. Все слова вонзались и без того, в покалеченное сердце недавним предательством своих близких, всё глубже и глубже, от чего чувствовалась та самая жгучая пустота предательства и боли внутри, о которой никуда не деться. Но последние слова, что тот его никогда не простит, вонзились глубже всего, практически проткнув душу насквозь своей ненавистью и злобой. И это прозвучало от того единственного человека, которому Иван когда-то доверял и верил всей своей душой, не боясь тогда, что этот мальчик, как и все кому он открывал свою настоящую сущность, сделает ему больно. Брагинский внутренне горько усмехнулся. Ага, как же не сделает больно. Вот он, сейчас делает. Вонзает копьё боли дальше, в и без того израненное и кровоточащее сердце. Россия снова натянул на себя дрожащую тень настоящей искренней улыбки и проговорил, ещё надеясь самой маленькой частичкой души, что тот лишь притворялся и всё это не по-настоящему, что Аляска, всё тот же маленький и добрый Унук с открытой душой: - Унук, ты, наверное, всё неправильно понял… - Не называй меня так. Не называй меня этим дикарским грязным именем. Меня зовут Даниэль, это надо было запомнить, - Аляска буквально выплюнул это в лицо Брагинского, полыхая от ярости, от чего маска с его головы подкосилась и грозилась слететь. Иван отшатнулся от этого действия и неосознанно отошёл назад на один шаг, полностью видя перед собой не маленького Унука, а самодовольного Даниэля, который был готов испепелить взглядом своего бывшего наставника и брата. Джонс же решил, что это просто идеальный шанс вмешаться и подбросить дров в костёр начинающейся ссоры, поэтому опустив одну руку на плечо Аляски, стал рассказывать, пристально не отрываясь, смотря своими голубыми пронизывающими глазами в глаза Ивана. И это буквально заставляло его поверить в слова Альфреда и захотеть больше всего отвернуться от противного изучающего его собственные глаза взгляда: - А что ты хотел, Russia, боль так просто не забывается. Он отлично помнит, как ему было плохо с тобой. Он сам мне говорил это тогда, плакал и я был просто обязан ни в коем случае не отдавать тебе его и нормально воспитать. И всё, что его связывает со своим диким и одиночным образом жизни, он предпочёл забыть. Не думаю, что из него бы было нормально государство, если тот тогда даже не умел правильно говорить и боялся людей. Хотя чему я удивляюсь, ты рос точно так же, наверное, и поэтому у тебя даже нормальных друзей нет… Хоть и Иван твердил себе, что не нужно вестись на это, что Америка специально старается вывести его из себя, но последние слова всё же крючком зацепили за больное, снова вынув неприятные воспоминания из глубин сознание, куда Россия их спрятал, стараясь не вспоминать. Поэтому рядом с ним стало на несколько градусов холоднее, а из глотки вырвалось подобие рычания. А Альфред довольный ожидаемый результатом, прошептал немного дрогнувшему от резкой измены температуры Аляске, но так чтобы и Россия это услышал: - Вот видишь Даниэль, скажи спасибо, что я спас тебя от этого ненормального и неадекватного, а то кто знает, вдруг он однажды бы сорвался на тебе… - Я бы никогда не ударил бы Унука, - Иван, конечно же, всё отлично слышал, но последние слова были просто откровенным враньём и он не был готов терпеть и этот обман. Альфред изобразил на своем лице сильное удивление, от чего его глаза непроизвольно расширились, а рот притворно немного приоткрылся, но потом к нему вернулось привычное выражением лица: - Никогда бы не ударил? Что-то не верится, видя, как ты подчинил себе все страны при СССР. А как они были рады и счастливы, освободившись от гнёта твоей власти. Просто немыслимо, что такое ужасное и антиморальное государство существовало больше нескольких лет… - Не переводи тему, Джонс, - Россия проговорил фамилию с открытым отвращением, сквозь зубы, жалея, что не может размазать стёкла очков по его самодовольному лицу. Альфред раздражённо вздохнул, явно недовольным тем, что его любимую тему распада так нагло прервали, поэтому он решил уже не тянуть время и сказать очевидное, но Аляска прервал его, намекая своим тоном, что окончание этого разговора только для него и России: - Альфред, позволь я скажу, что ты хотел сказать. И пожалуйста, не перебивай. Америка уже хотел возмутиться, что никто не имеет право его затыкать, но мысленно прикинув, что здесь и правда ему лучше помолчать, театрально шагнул назад, но всё так же внимательно изучая эмоции на лицах, то Аляски, то России. Даниэль, довольный тем, что ему дали слово, поднял голову и взглянул в аметистовые глаза России, немного сузив свои глаза, после чего с шипением начал говорить, словно поясняя очевидную и понятную всем вещь: - Когда я был маленьким, я не понимал, почему ты возился тогда со мной, с маленьким дикарём-эскимосом, который кроме рыбной ловли ничего и не умел. А потом я осознал, словно меня шибанули током. Ты использовал меня. Россия всё же не удержал свою маску, показывая ровно на несколько мгновений, свои настоящие эмоции в этот момент. Использовал? Да как, тот смог это вообще придумать! - И не удивляйся, так как сейчас, my friend, не отнекивайся, так и есть, - всё продолжал Даниель. - Какая империя была бы не рада использовать бесплатный труд рабов. И даже допустим, если бы ты этого не хотел, то бы твоя власть, так и сделала. Мы подчиняемся народу верно? Значит, ты это знал, а если ты знал, то смог бы мне сказать это мне, тогда. Но ты этого не сделал. Так как это не нужно было тебе. Поэтому ты тогда и был так расстроен, что меня продали, как собаку, как раба, Альфреду. Но у него оказалось гораздо лучше, чем у тебя, намного лучше. Он такой же сбежавший раб, как и я. Как в чёртовом Древнем Риме. Брат Альфреда тоже хотел его использовать, но Альфред не позволил этого. Он сражался, как истинный воин. И…ведь рабы должны держаться вместе, хоть и бывшие, не правда ли? Мы вас свергнем и сами поднимемся на Олимп. Но это потом. Сейчас знай одну единственную вещь, слушай внимательно. Россия поражённый этими словами, поражённый тем, как Альфред убедил Унука в этой клевете, всё же смог найти в словах Аляски частичку правды, хоть и неприятной и просто ужасной. Тогда эту мысль Иван затолкал в самые глубины сознания, но теперь она вышла на поверхность. Насчёт власти Даниэль был немного прав. Но быстро упрятав это осознание и забив достаточно далеко, у Брагинского неосознанно вырвались слова: - Но ты обещал… не забывать… Аляска усмехнулся, после чего прикрыв глаза, проговорил, будто недоумевая от глупости своего собеседника: - А я и не забыл. Но ты не сказал, что именно в тебе мне не надо забывать, - на эти слова Россия не смог проговорить ни слова, растянув губы в одну бледную нить, а Даниэль, посмотрев на свои наручные серебряные часы, лениво фыркнул – Мне пора. Но теперь знай. Держись подальше от меня. Если увидишь, игнорируй, а лучше забудь. А я окончательно забуду тебя, тиран. Это наше последнее взаимное обещание. Обещай, что не вспомнишь меня и забудешь, и я сделаю так же. Россия отвёл глаза в сторону, прикрыв их. Внутри было пусто, а мысли бились друг об друга в хаотичном порядке, из-за чего голова заныла, а виски закололо из-за перенапряжения. Иван ещё раз взглянул на бывшего Унука и вздохнул. Он сознанием понимал, что этот человек не Унук. Это Даниель, самовлюблённый, ненавидящий его и его народ. Это не тот добрый наивный эскимос, с которым он смотрел на северное сияние. Это не он. И поэтому не было никакого смысла продолжать общаться с ним. Никакого смысла помнить Даниэля. Потому что именно того Унука больше нет. Иван бросил последний взгляд на Аляску, выглядывая в его глазах, то вечное понимание и знание, но ничего не нашёл. Лишь ярость и раздражение, которые белой пеленой затмили его ярко-синие глаза. И эти глаза были некоторой подделкой глаз Джонса. Россия глубоко вздохнул, и резко отвернувшись, уже собираясь уехать из этого противного ему города, бросил грубо и резко, недовольным тоном, без капли сожаления об этом обещании: - Обещаю. Ведь этого Аляску Россия тоже ненавидел.