Salvation.

После смерти отца Го постоянно плакала. Она просыпалась с мокрыми от слёз глазами, почти ничего не ела в течение дня и засыпала всегда с несдерживаемым плачем. У мамы никогда не получалось её успокоить, и Го так и плакала, пока не погружалась в сон от эмоциональной усталости. Не плакала она разве что в школе, но уходила из дома и возвращалась обратно всегда подавленная — Рин видел. Рин видел, как ей было плохо. Рин видел её слёзы чаще, чем следовало бы. Рин ничего не мог для неё сделать. После смерти отца Го постепенно закрывалась в себе. Она всё меньше говорила, всё больше вела себя отдалённо. Не было в ней прежних энергии и энтузиазма, и всё труднее становилось идти с ней на контакт. Рин смотрел в её глаза и видел, как огонёк былой жизнерадостности в них неумолимо гас. Рин смотрел на неё и видел, как неумолимо гасла она сама. Как бы Рин ни пытался вытащить Го наружу, разбить этот прочный панцирь, которым она себя окружила, вернуть её обратно, у него ничего не получалось. Рин ничего не мог для неё сделать. После смерти отца Го стала беспокойно спать. Она ворочалась во сне, собирая под собой футон, часто сдавленно всхлипывала и даже просыпалась посреди ночи, вся в холодном поту и испуганная до сбившегося дыхания. Маме всегда приходилось сильно постараться, чтобы привести её в чувство. Было чудо, если Го не ударялась в истерику снова, а просто засыпала. Вновь беспокойно. Мама держалась из посдедних сил, глядя на то, как её маленький Рин старался быть сильным, быть опорой для них, как когда-то был Тораичи… и как страдает её малышка Го. Мама отчаянно держалась из последних сил, и… Это давало надежду. Рин не мог её подвести. Рин не мог сдаться. В одну из таких ночей, когда Го бесконтрольно плакала во сне и никак не желала выбираться из своего кошмара, они были дома совершенно одни. Маму поставили в ночную смену, и она была вынуждена уйти на работу поздно вечером. Рин проснулся от тревожного чувства, что что-то не так, и ощущения его не подвели. Обернувшись к футону Го, он увидел, как та металась по нему, что-то сбивчиво, неразборчиво шепча. Го дышала резко и судорожно. Смотреть на неё было тяжело. Смотреть на неё было больно. Рин придвинулся к ней ближе, крепко обнял и прижал к себе, сковывая её хаотичные движения. Одной рукой он успокаивающе гладил сестру по спине, пальцами же другой — перебирал прядки её спутавшихся волос. Го постепенно затихала и в скором времени расслабилась полностью, задышав полной грудью. Этой ночью Рин спал чутко, но как никогда спокойно. Как и во все остальные, когда маленькая хрупкая Го была в его ещё детских, но уже надёжных объятьях, сквозь которые не проступал ни один кошмар. А многим позже, когда у них появились свои комнаты, и Го начала постепенно приходить в себя, но плохие сны всё никак не оставляли её, та сама прибегала к брату с подушкой и просилась спать с ним. Вся дрожащая и в слезах. Рин не мог отказать. Рин не хотел отказывать. Если он мог сделать для неё хоть что-то, хотя бы самую малость, то он непременно сделает это. Ни о чём другом Рин и мечтать не смел.