Угощение

      Из всех её нежелательных снов этот, пожалуй, самый нежелательный. Он даже хуже, чем тот, с глазами, из которого, как чувствует Нетше, можно однажды и не выбраться.       Круглая голова лежит на подушке, словно большой мяч, на который зачем-то наклеили цветной парик. Одеяло без остатка укрыло большое, нескладное, сиротливое тело. А где-то там, в стране тягостного бреда, длинные руки всё тянутся, тянутся к клавиатуре, чтобы один-единственный выставленный, крючком согнутый палец мог вдавить в плоскость роковую клавишу.       Нетше снится Хлеб и то, что от неё осталось.       С высоты немалого роста Нетше ей прекрасно видно зелёную голову и жалко поникшие уши. Волосы перемазаны в крови. Стеклянные кроличьи глаза незряче глядят в лицо молчаливого друга.       Нетше катает маленькую голову на ладони, словно неправильный шарик, к которому зачем-то приделали всякие лишние детали вроде носа, волос и ушей. Наверное, это бессмысленно, но её охватывает разочарование оттого, что пусты глаза, смотревшие на неё столько дней с привязанностью и теплотой.       Привязанность? Что такое привязанность? Это быть кем-то на поводу, кем-то, неспособным существовать без того, кто его привязал, затянув на покорно подставленной шее петлю.       Но у Нетше нет шеи. Не на что и некому накидывать верёвку. Нет никакого способа сделать её ведомой.       Почему же тогда она чувствует себя так… странно?       Без этих наивных звонков с непременным засыпанием в момент, когда следовало бы начать разговор, всё обесцветилось. Глупый маленький кролик говорил слишком простые слова, ей было скучно, но почему-то она терпела их вновь и вновь. А потом ей стало их не хватать. Подружиться с новым маленьким глупым кроликом? Забавный выход из сложившейся ситуации. Может быть, его будут звать Латук. Или Пепперони. Но во всём Кроличьем Королевстве не найдётся второй Хлеб.       Нетше ворочается во сне, голова скатывается с подушки и по инерции продолжает движение, пока не останавливается в дальнем углу; всё выглядит так, будто Нетше обезглавлена своим же собственным решением.       В темноте и пустоте, полной вращающихся глаз, маленький зелёный кролик протягивает ей лапку.       «Хлеб, — думает Нетше. — Как любезно с твоей стороны — самой подать мне её».       Но ей совсем не хочется причинять вред.       Хлеб достаёт из кармана ломоть жареной свинины в промокшей от жира салфетке и разворачивает.       — Кушай, ты должна кушать, — говорит она и непринуждённо пришлёпывает кусок мяса к лицу собеседницы, дотягиваясь до него с лёгкостью, присущей персонажам сна.       Нетше искренне пытается последовать её совету, но тщетно. Её странный рот галочкой всё никак не хочет открываться.       — Знаешь, один тип у меня дома говорил, что крольчатина довольно вкусна. Не знаю, не пробовала. Не возникало желания. Но мне в любом случае кажется, что свинина лучше. Я почти уверена в этом. Ты сама сможешь убедиться, если попробуешь…       Мясо плохо прожарено, и вытекающая кровь оставляет на лице Нетше флуоресцентно-розовые разводы.       — Это вкусно. Тебе стоит попробовать, правда.       Хлеб плачет. Нетше видит, как из её круглых печальных глаз текут слёзы отчаяния.       — Кушай. Тебе нужно прекратить играть в Бога.       Рот Нетше наконец-то открывается, и она может откусить кусочек. Раз. Два. В конце концов, ведь зачем-то у неё есть зубы. Прожевать. И проглотить.       И почувствовать, как стекает из углов рта уже не только свиная кровь.       Маленький зелёный кролик пытается объять необъятное — большую сгорбленную Нетше, которая выше во много раз. Никаких кроличьих лапок не хватит, чтобы обнять её, ни на какой кроличьей груди не уместится её голова.       Пустое пространство между двумя идеальными срезами всё-таки подвело её. Нетше чувствует, как затягивается петля. У неё есть ножницы, и она могла бы щёлкнуть ими в чёрном воздухе, чтобы перерезать эту незримую связь, но она предпочитает поступить по-другому.       Угощение было щедрым. У неё тоже есть с собой кусок мяса, так что она может отплатить дорогой подруге той же монетой. Вот только добраться до него будет немного сложновато…       Нетше выбирает свои самые любимые ножницы и начинает трудный и долгий путь внутрь самой себя.       Хлеб пытается остановить её, она плачет и колотит лапками по её большой руке, неторопливо погружающейся всё глубже. Для того чтобы разворотить рёбра, нужны совместные усилия правой и левой. Хлеб оценит, когда мясо будет вынуто и она почувствует его свежий запах.       Это почти не больно, просто кропотливая работа, которую не назовёшь интересной.       И вот он, наконец, этот тёмный комок в ладони — слишком тёмный. И почему он так мёртво пахнет?       Кажется, Хлеб сейчас просто утонет в слезах. Они сбегают вниз настоящими ручьями, уже промочили на груди её чёрную рубашку. Она больше не пытается остановить Нетше, просто смотрит.       — Это всё, что у меня есть, — говорит Нетше, пользуясь преимуществами исправного речевого аппарата. — Жаль, нет ничего получше. Такое убожество, я надеялась на что-то большее.       Хлеб улыбается сквозь слёзы и обхватывает обеими лапками гнилое чёрное сердце размером с неё саму.       — Ничего, — говорит она, — всё хорошо… Спасибо тебе… за это.       — Угощайся, — предлагает Нетше.       И пока она смотрит, как её ушастая подруга впивается зубами в плотную ткань огромного холодного и скользкого сердца и отгрызает первый кусочек, её лицу вдруг тоже становится холодно, и она догадывается, что это значит.       …В дальнем углу чёрной комнаты безмолвная голова открывает глаза, косится в сторону блестящей коллекции ножниц и думает о том, как дурно пах этот испорченный кусок, когда пришлось его выбросить.