Струны горят

Ох уж этот кэналлиец, он даже навязывается вежливо. Мол, вы как хотите, уважаемая принцесса, но я посижу здесь, потому что того требует мой долг. На самом-то деле долг требовал покинуть помещение по первому желанию дамы, но Матильде было скорее всё равно, чем неприятно, так что пускай сидит. В конце концов, она временно устала огрызаться на всё сущее. Срывать злость стоило на ком-нибудь по-настоящему противном, как Хогберд, например, но Дьегаррон принёс ей пистолеты, касеру и свою больную голову, а за такое вроде бы не ругают. Известие о гибели Альдо не повергло вдовствующую принцессу в отчаяние и не добило, а словно поставило какую-то точку. Большую жирную точку в очередной жизненной полосе. Только эта точка саднила и горчила больше всех, хотя слёз по-прежнему не было.  — Я всё ещё предлагаю вам свою помощь, — счёл своим долгом напомнить Дьегаррон.  — А я всё ещё отказываюсь, — не выдержав, огрызнулась Матильда. Пожалела, потом передумала — прозвучало всё равно вяло, на такое и обидеться трудновато. С другой стороны, ну чем он ей поможет? Себе бы помог, раны надо вовремя залечивать, чтобы потом не было слишком поздно. Она всё ещё не взяла в рот ни капли, а если бы взяла — наверняка бы не почувствовала. Почему этот проклятый алкоголь подводит, когда он так нужен?! Можно выпить, можно не выпить, можно пойти пострелять дичь со злости, можно — себе в голову, но не расстраивать же кэналлийца, он старается… Дьегаррон сидел на почтительном расстоянии — едва ли не на другом конце стола, неудобно держал голову и щурился в окно. На закатное солнце только кэналлийцы и смотрят, ну и ещё кошки… Маленький Альдо иногда напоминал котёнка — юркий, лукавый, светлый, а главное — по-детски хитрый. Напроказит где — и думает, что бабка не заметит, а бабка видела всё и больше. И никогда не наказывала сразу: очень умиляло, как Альдо юлил и выкручивался, уверенный в том, что всех провёл и вышел победителем. Вот так это и происходит. С детства привык, что у него всё получается и все ему потакают, вырос — а ребяческая установка никуда не пропала! Только в этот раз победить не удалось. И не удалось бы никогда, но, закатные твари, Альдо верил в свою счастливую звезду. И наверняка умирал со взглядом обиженного ребёнка, немного удивлённого, что у него не получилось — и так толком не понявшего эту жизнь… Видимо, она всё-таки всхлипнула или что-то сказала вслух, потому что Дьегаррон обернулся и внимательно посмотрел. Ну и смотри, твою кавалерию, ни слова… Это уже не такт, который бесил, это просто ходячее раздражение! Чего сидит, спрашивается? Заняться, что ли, нечем этим военным? Пошёл бы отдохнул лучше, чем с ней тут сидеть и в молчанку играть!  — А не выпью, — рявкнула Матильда. — Не выпью, и всё тут!  — Возможно, зря, — подобрал слова кэналлиец. — Не хочу давать лишних советов…  — Так не давайте их! Может, зря она так, но уже без разницы. Всё без разницы, кроме того, что внука больше нет. Внука, которого она растила-растила и вырастила, а что выросло — то наворотило бед и оставило её одну. Совсем! Робер, тот занят по самые уши, и думать о нём почему-то не хочется, родня стала ещё дальше, чем была. Мысли об Альдо потянули за собой привычную болезненную цепочку от Адриана до Анэсти, но в этот раз боль почему-то полыхала закатным пламенем в груди. Матильда думала, что свыклась с ней уже давным-давно, что всё переболело и прошло, а оно тут как тут. Болит, горит и не даёт покоя. Так горят костры и струны на гитаре, хоть вой, хоть кричи. И она бы не завыла, только не было каминной решётки, которая бы удержала пламя. Только не было сил и терпения не выть. Ничего уже не было — и не будет. Матильда успела разозлиться на то, что рыдает уже второй раз подряд после побега из Олларии, но на этом всё. Слезами хлынуло наружу бессилие и навалившаяся усталость, давившая не на плечи, а на сердце. Вот теперь хотелось и выпить, и выстрелить, куда — неважно, а она не могла — не поднималась рука, тело вообще отяжелело, словно его пригвоздили к неудобному походному стулу. Кэналлийца жалко, хотя не этого ли он ждал? Вот и дождался, молодец. Хоть кто-то дождался! С Дьегаррона сталось бы молча откупорить флягу или вежливо выйти, но не за вторым же он здесь сидел, а первое, видимо, в голову не пришло. Матильда не разглядела, как он придвинул стул и что-то, наверное, сказал; потом рывком притянул к себе ревущую принцессу и крепко стиснул, так, что она всхлипнула скорее от удивления, чем от продолжающегося плача. Так не утешают, так обнимают того, кого не хотят отпускать, но за какими это кошками?!  — Простите мне мою невежливость, — как обычно негромко сказал он, и в памяти выстрелило имя — Хорхе. Матильде не доводилось даже произносить его вслух, но затуманенное горем сознание как-то сразу провело границу: молчал — Дьегаррон, обнимает — Хорхе. — И всё ещё предлагаю вам выпить. Это поможет хотя бы облегчить боль. Ничего ей не поможет, но говорить об этом не обязательно.  — А больше вы ничего не предлагаете? — попробовала съязвить Матильда. Удалось настолько, насколько могло удаться ехидство, произнесённое сдавленным от рыданий голосом в тёплое и сильное мужское плечо. Кэналлиец как-то странно дёрнулся, это было не похоже ни на смех, ни на судорогу боли. Ничего другого Матильде в голову не пришло. Дышать было трудновато и слегка заболела голова, но в остальном она как будто успокоилась… Вот так тебе, короткий всплеск — и всё, и конец концерту! Принцесса почти расстроилась, что её утешило чужое присутствие, раньше такого не бывало. Да, она привыкла напиваться в одиночестве и перезаряжать пистолеты, чтобы потом не выстрелить ни в чью голову. Да, она привыкла утешать себя сама. Но сегодня рухнуло всё, и в том числе — старые привычки.  — Я бы предложил, будь уверен в вашем согласии, — хрипловато сказали у неё над ухом. — Впрочем, разрешения вас обнять я также не спросил. За какими тварями Хорхе понадобилось целовать зарёванную беглянку, она задумалась потом. Отчасти потому, что кэналлиец был осторожен, как крадущаяся кошка, и в то же время очень даже напорист. Отчасти — потому что так было нужно. Матильда не спорила, сил на это не осталось, воздуха — тоже, но оттолкнуть его она не могла. Не сейчас, не сегодня, не в этой вечности. Пламя погасло, и медленно отступила боль. Медленнее, чем хотелось бы, но солнце всё равно ещё не село. Представляя, как глупо и нелепо она выглядит, Матильда взглянула в лицо Дьегаррону. Он и издали был ничего, но вблизи и не морщась — и вовсе великолепно. Или так выглядит человек, который нужен тебе прямо в эту минуту? Нужен, и она ему за какими-то кошками сегодня нужна. Закаты, они такие, а может — такая жизнь. Даже если за этой минутой ничего не последует, неожиданная близость выручила их обоих. И продолжит выручать, пока не стемнеет…