Мы лежим на чёрном солнце...

Тяжело. Крохотный мальчик бежит по отпечаткам во влажной почве - глубоким широким следам, чем-то похожим на ласты ныряльщиков. От одного пребывания здесь под кожей полыхает пламя, а рвота уже в какой раз подступает к горлу, но что значит излучение, когда он ищет потерянного друга? Он ведь Львёнок, как ласково назвала его старушка. Старушка, променявшая родное имя на кличку Черепаха. Что для него значат исцарапанные ноги и слипшиеся от грязи волосы, некогда пушистые, некогда рыжие. Он отдаст всё это за возможность снова спать с закрытыми глазами. Всё, что угодно, лишь бы закрыть глаза и отдаться забвению, а не сидеть каждую ночь, каждый час в полудрёме, изредка моргая, когда очи от боли слезились. Спокойствия всё равно не будет. Зона растёт, Зона поглощает всё живое, и как птица не видит сыплющихся крошек, пока летит в гнездо с буханкой хлеба, так и целые семьи не видят, что во время побега потеряли целостность. Они просто бежали, и Львёнок знает, что никто за ним не вернётся. Просто слишком долго сидел в пустом доме, просто умирая от приступов кровавой рвоты. Простое одиночество, простое заражение, простая смерть. Всё до невозможности просто. В его возрасте даже такой исход кажется простым, и он не против одной простой встречи, пока ещё может шевелиться. Ведь кто-то уже не может. Кого-то сила артефактов заточила в камень, да так что в движении осталась только голова и самую малость конечности. Уродливый булыжник заковал её тело в панцирь. Львёнок ложится рядом, снова. Он просто бегает кругами, потом бежит назад и шепчет на ушко женщине всё, что увидел, вглядывается в морщинистое лицо, больше не скрытое маской, и преданно ждёт её слова. Он не знает, почему она тут, в Припяти, а не готовит внукам блины где-нибудь в милом сосновом домике на берегу кристально чистого пруда. Знает только одно - Черепаха живёт здесь слишком долго, чтобы умереть в другом месте. От неё фонит так, что любой передатчик с ума сойдёт. Она глядит на солнце, почерневшее за дымом и облаками, и только измученная любовь сквозит в полуслепых глазах. - Я на солнышке лежу... Вот и слово. Драгоценное слово прощальной песни, которую Львёнок помогает написать. Каждый раз, пока он ходит туда-сюда, Черепаха ждёт мальчика терпеливо, уверенно, держит истомившуюся душу в своём обездвиженном каменном теле и по строчке выдавливает песню, которая станет их собственной легендой. - Я на солнышко гляжу... Мальчик без сил кладёт свою ладошку с длинными поломанными ногтями в прекрасную и грубую ладонь сталкерши. Больше не сможет подняться. Больше не сможет найти продолжение песни. А женщина улыбается лукаво и с усилием сгибает пальцы, чтобы их сцепленные руки стали точкой в последнем куплете. - Чёрный смог-мог-мог идёт... Крысий труп в реке плывёт... Песня грустная и мрачная, как их судьба, преисполненная нежности там, где они лежат и смотрят на солнце. Их чутьё, уже ничем не отличимое от звериного, говорит о близости нового выброса. И как бы далеки они ни были от эпицентра, а всё равно местность открытая. Пускай их изломает, изуродует Мама-Зона, чтоб они окончательно стали её детьми. - Только я всё лежу... И на солнышко гляжу. Хриплый смех вырывается наружу, а Черепаха прижимается к земле щекой и смотрит на своё грязное истощённое солнце с лучистой гривой. Мальчик вцепился в её руку мёртвой хваткой, едва услышал конец и для песни, и для них. И эта детская простота, не запятнанная зерном осознания, вливается в неё, и всё происходящее действительно становится простым. Эта простая пустошь, простое небо, простое солнце. Это простое тепло, приносимое простой смертью. Умерли бы они иначе, будь выбор? Сложно ответить, когда выбора нет. Всё, что они могли, это умереть по-отдельности и не познать спокойствия. Но такого им не надо. Раз некуда бежать, лучше уж согреть друг друга и поделиться жизнью, которая уже никому из них не нужна. Их руки сцеплены мёртвой хваткой.