Цветение

Вриска удивлённо смотрит на небольшие бутоны нефритовых хризантем на подушечках пальцев. У неё долгое время не было совершенно никаких цветов на теле, и Серкет уже подумала, что ей не повезло родиться с родственной душой (ну, либо её родственная душа ужасная зануда, которая только и делает, что сидит в своём безопасном коконе, что ещё хуже, чем оказаться «браком»). Нефритокровный, значит. Что ж, это, конечно, лучше, чем какой-нибудь низшекровка, но всё же тролль ожидала кого-нибудь повыше по гемоспектру. А ещё желательно того, чьи раны не будут ограничены странными уколами пальцев (что её мейтсприт вообще делает? сжимает кактусы? гладит морских ежей????????). Вриска всегда мечтала о ком-то таком же смелом и любящем опасные приключения, как она сама. Наверняка у её родственной души на теле было уже немало лазурных цветов, и Серкет на этом количестве останавливаться явно не собирается. А Канайя, осторожно нитку в иголку вдевая, вздрагивает, когда чувствует очередное неприятное покалывание на месте появления ярко синего флокса. Для неё это уже привычное дело. Кажется, её мейтсприт очень неуклюж и неаккуратен, если умудряется получать столько ран. Или, быть может, ужасно безрассудный, что ещё хуже. Марьям обречённо вздыхает, касаясь исколотыми пальцами нежных лепестков. Лазурнокровные действительно могут быть довольно проблемными, и тролль просто надеется, что её мейтсприт от своей крови больше хороших черт возьмёт. Но когда её левый глаз застилают лепестки, а другие цветы отдаются острой болью в плече, Канайя уже перестаёт верить в лучшее, и просто молится о том, что бы флоксы не начали увядать и гнить, сообщая о страшных новостях. Она нервно трогает их, проверяет каждый час, на себя в вытянутое зеркало смотря, и лишь через пару дней облегчённо выдыхает, замечая, что яркие лепестки начинают опадать, а цветы постепенно пропадают, оставляя на коже едва заметные светлые пятнышки-рубцы. У Вриски вырывается что-то вроде нервного смешка, когда она случайно замечает на пальцах Канайи зарастающие царапинки, и прячет свои руки с хризантемами за спиной. Но той и не нужно видеть их, чтобы всё понять, ведь шрам на левом глазу лазурнокровной и её железная рука напоминают ей о тех флоксах, что неприятно щекотали и кололи кожу. Серкет не знает, радоваться ей или разочароваться. Марьям тоже. Канайя любит шить и читать «глупые книжки» о Пьющих Радугу. Вриска любит «совершенно неразумные» авантюры и опасные поиски сокровищ. Нефритокровка гуляет на солнце, греясь в его лучах и рисуя новый эскиз костюма. Лазурнокровная скользит в ночи, сверяясь с самодельной картой и покручивая кости в ладони. Марьям от флоксов тошнит уже, а Серкет лишь руками разводит и уши затыкает, слыша очередные упрёки. «Зануда», — бубнит она и отворачивается. Канайя стойко старается вынести всё это. Вздыхает, сжимает кулаки (но не до царапин, Вриска же хризантемы на руках не любит совсем) и губы кусает. Её мейтсприт делает вид, что не замечает этого. Марьям буквально любую выходку терпит и прощает почти половину оборота, а потом сдаётся неожиданно. Просто опускает руки и говорит что-то вроде: «Делай, что хочешь, мне уже плевать». Из своего улья почти перестаёт выходить, и пальцы всё чаще случайно ранит (Серкет это по участившимся цветениям замечает). Вриска думает, что Канайя просто разозлилась на неё и скоро простит, снова начиная навязчиво напоминать лазурнокровной о безопасности. Она ждёт. Сидит у себя в улье и каждые пять минут проверяет троллиан. Хризантемы на пальцах не успевают опадать и исчезать, потому что появляются всё новые и новые. У Серкет терпение начинает довольно быстро закипать (про себя удивляется, как это Марьям полоборота ждала, пока она одумается). Наконец плюёт на всё и, как только солнце садится, спешит из улья. Нефритокровка удивляется, что флоксы прекратили распускаться на её серой коже, но всё равно не решается написать Вриске. У неё ночь и день уже перепутались совершенно, она только и делает что читает-шьёт-дремлет и так по кругу, иногда, правда, упуская последний пункт. Её лусус, кажется, недоволен таким состоянием воспитанницы, но ничего поделать не может. Канайя устало зевает, когда кто-то громко стучит в дверь её улья. Тролль удивлённо хмурится — дикие животные никогда не подходили так близко, кто же это тогда? Когда стук переходит скорее в грохот, ей приходится всё-таки подняться, прихватив свою любимую помаду, и медленно приоткрыть дверь. — Гогподи, и далеко же ты забралась, — Вриска немного пыхтит, видимо, она долго бежала, а её одежда покрыта песчаной пылью. — Какое счастье, что я успела до рассвета. Марьям так и замирает, сжимая в одной руке помаду, а в другой ручку двери. — Ты так до восхода солнца стоять будешь? Может, пустишь меня уже? Я как бы устала, добираясь до твоего улья, стоящего у чёрта на куличках. Канайя быстро моргает, не веря в происходящее. Серкет стоит на её пороге и несколько самодовольно ухмыляется, поправляя тёмные волосы, что лезут в глаза. Понимая, что нефритокровная, кажется, зависла на ближайшие несколько минут, она сама подталкивает её обратно и заходит внутрь, закрывая дверь за спиной. Быстрым взглядом осматривает улей, замечает недоделанные платья, а ещё несколько испачканных в зелёной крови тканей, и непроизвольно касается бутонов на своих пальцах. Вриске впервые за всю свою жизнь действительно стыдно. — Ты так долго не выходила на связь, что я решила проверить, жива ли ты вообще, — эта ложь ещё более явная, чем причины молчания Канайи, потому что хризантемы на пальцах свежее лёгкого ветра, гуляющего за окном. — Довольно заботливо с твоей стороны, — спокойным тоном отвечает Марьям, наконец приходя в себя. — Не ожидала от тебя подобного. — Звучит довольно обидно, знаешь ли, — Вриска разворачивается к ней лицом и улыбается настолько по-доброму, насколько вообще способна. — Если думаешь, что забота проявляется только в ворчании о «детском капризном нраве», то ты ошибаешься. Канайя открывает рот, чтобы возразить насчёт «ворчания», но Серкет вдруг протягивает ей здоровую руку, на ладони которой лежит что-то. — Это тебе, — чуть менее смело и решительно говорит она, отводя взгляд. — Хризантемы довольно красивы, но я уже забыла, как выглядят мои обычные пальцы. Марьям хмурится и берёт подарок. В её руке оказывается небольшой напёрсток нефритового цвета. — Надеюсь, ты больше не будет колоться во время шитья, — Вриска переводит взгляд обратно на удивлённую Канайю. — А я постараюсь быть менее «безрассудной», как ты говоришь, и более аккуратной, чтобы цветы не беспокоили тебя слишком сильно, — небольшая пауза, словно ей сложно признать свою вину. — Обещаю. Правда. Так что, пожалуйста, не пропадай больше. Марьям крутит напёрсток в пальцах и молчит. Серкет кажется, что каждая секунда ожидания тянется целый оборот, но она не торопит — в конце концов, она заслужила эту пытку. — Хорошо, я постараюсь больше не заставлять тебя беспокоиться, если ты сделаешь то же самое для меня. Спасибо за подарок, я обязательно буду им пользоваться, — Канайя нарушает тишину, вздыхая, и на её накрашенных губах появляется немного усталая улыбка. — Раз уж ты всё равно здесь, может хочешь, чтобы я сшила тебе что-нибудь в качестве ответного подарка? У меня есть несколько эскизов, я сейчас достану их… Тролль направляется к рабочему столу, но её ловят за руку и резко притягивают к себе. Возле уха она слышит тихий смех, а дыхание приятно щекочет шею (намного лучше, чем эти цветы). Вриска хочет сказать, что ей не нужен никакой подарок, потому что она уже получила его, но у неё вырывается лишь радостный смех, и она крепче сжимает узкие плечи. От Канайи пахнет солнцем и зелёными хризантемами, а от Вриски веет песком дороги и синими флоксами. Марьям вдыхает этот запах и впервые думает, что эти цветы, на самом деле, не такие уж и плохие, и обнимает в ответ. Вриска всегда любила необоснованно опасные приключения, но теперь ей куда больше нравится приходить в украшенный улей, чтобы примерять различные наряды и виновато касаться губами редких флоксов на чужой коже, извиняясь за свою очередную неосторожность. Хризантемы на её пальцах и вовсе пропали, появляясь лишь пару тройку раз за целый оборот. Но когда они всё же распускаются, тролль лишь мягко целует чужие ещё кровоточащие царапины и просит быть аккуратнее. Серкет, на удивление, довольна тем, что её мейтсприт предпочитает свой улей разным авантюрам. И Марьям тоже наконец решает, что ей стоит радоваться, что когда-то на её плече распустились именно лазурные флоксы, а не какие-то другие цветы (их пыльца на губах Вриски приятным сладким послевкусием остаётся, и Канайи это действительно нравится).