Любовь Рошфора

— Подпишите, Ваше Величество, — голос Рошфора отдавался где-то позади, сквозь лязг крупных позолоченных серёг, уколом к совести разбиваясь о глыбы незыблемой верности. Старый друг ещё с испанского двора клялся защищать свою королеву от новой страны и кроющейся в ней опасности. А кто сейчас мог защитить испанскую инфанту от своей родины? — Подпишите и обезопасьте будущее своего сына и всей Франции «Как королева испанских кровей может быть уверенной в своей безопасности здесь? В Париже?» — подумала Анна с горестью. — Подпишите. Свёрнутая стопка готовых конвертов уже лежала на столе, горячий сургуч ожидал своего следа на заветном письме, а гусиное перо дрожало в руках Анны Австрийской. Библиотечная зала опустела без своего хозяина: на деревянных военных корабликах налёг ленивый слой пыли, увесистые карты мнулись под тяжестью друг-друга, а печать Людовика уже много дней сохла в шкатулке без надобности. И только Рошфор чувствовал себя привычно в отсутствии короля: отдавал приказы верным гвардейцам, лично рассматривал доносы лазутчиков, занятых поимкой похитителей своего государя, заходил в покои Анны и дофина, справляясь о их здоровье. Мужчина сам чувствовал себя королём, хозяином Лувра со своей королевой-испанкой; по-хозяйски он и спроваживал фрейлин Анны, и приходящих с докладом мушкетёров. Анна Австрийская была королевой не только Франции, но и его, коварного, помешанного, мира. — Людовик запретил мне писать брату. Это может обернуться недопониманием, если не войной, — упёрлась девушка, взвешивая нейтралитет Испании и верность Франции на довольно шатких весах, просыпающихся в пропасть. В разруху. В гражданскую войну, если Франция узнает, что их король похищен. — Король Людовик похищен и мы не знаем, жив ли он сейчас или встретился со своим отцом на суде у Господа, — выдавая почти штампованные ответы, уверял в обратном Рошфор. Щекотливость ситуации давила даже на его пресловутую невозмутимость — он дважды в день встречался с послом Испании явно не с мирными целями; прошлой ночью жестко брал шлюху Катрин, играющую роль Анны в его безумном театре боли и удовольствий, справляясь так со стрессом и желанием убивать; едва не прикончил попавшегося под горячую руку гвардейца, менявшего смену возле покоев кормилицы дофина. Но даже он понимал, что смерть короля сейчас просто недопустима. — И поэтому я должна предавать его? Отрекаться от верности мужу в пользу собственного сына? — линия аккуратных бровей изогнулась. Мать в Анне готова была бросить вызов всему миру, лишь бы защитить своё дитя, но королева знала, что этого делать нельзя. Нельзя писать Испании с просьбой поддержки, преподнеся на блюдечке весть о её победе. — Подумайте о своём сыне, Ваше Величество. Дофин ещё совсем мал, а буйствующие толпы не смогут остановить ни его возраст, ни стены Лувра. Ваше письмо брату обезопасит будущее страны и Вашу личную безопасность. Эти слова отрезвляли сильнее, чем мысль о возможной потери мужа. Маленькому Людовику не было ещё и двух месяцев — он не должен нести расплату за чужие ошибки, за безалаберность собственного отца. Голос совести заглушила мольба королевы-матери. Мольба о единичной осечке, которую должны были простить, если Людовик найдётся в течении трёх дней. Тогда это письмо станет пеплом, вспышкой, несуществующим моментом и никто не сможет упрекнуть Анну Австрийскую в необдуманности. Желанная подпись приговорной петлёй обернулась на хрустящей бумаге. Рошфор едва не заурчал от удовлетворения — теперь главный козырь в его игре, верность любимой и чужой королевы, был припрятан у него в рукаве. Поклонившись смятенной королеве, так и оставшейся сидеть в библиотеке с подоспевшей Констанцией, кинувший на него взгляд, полный отвращения, мужчина крепко зажал в руках заветную бумагу, неся её в тайник личного кабинета.