Пешка двух королей

– Ты хоть знаешь, насколько холодно в этой камере? «Здесь оптимальная температура для человеческого тела, не выдумывай, Миса… Амане Миса, где ты спрятала вторую тетрадь?». Да, Миса снова пожаловалась вслух. А он, даром что гений – не понял её. Холодно. От каждого слова, которое пропускали динамики. Наверное, девушка просто устала общаться с машиной. На этот раз звук не искажён безвкусной зычной подделкой: ведь она и так слышала его настоящий голос. Такая грубая аудио-маскировка не привела бы ни к чему, кроме унижения того, что ещё оставалось от гордости Мисы – модели, актрисы, жертвы, сироты… Убийцы. Спасибо и на том. Правда! Правда, спасибо: так она могла вспомнить счастливые глупые дни. О том, как мечтала покинуть все те стены, что удерживали её в статичном состоянии побитой псины, и уйти в закат под ручку с богом нового мира. А на мир-то ей было плевать… Как это было давно. Прошла тысяча лет, прошли световые года после тех событий. Прошли залпы необузданных чувств: надежда, эйфория, страсть, сомнения, страх… Обида. Оставленность. Одиночество: всепожирающее, заполняющее все пустоты, которые оставили на память умершие люди и прочие существа – фантастические, бессмертные, и, тем не менее, бесповоротно мёртвые. Из-за неё. На горизонте её существования не осталось никого. Ни одной живой души, к которой можно было бы прикоснуться своей душой – чтобы это прикосновение оставило отпечаток хотя бы в самых дальних закоулках их сердец. Никого. Разве что… «Где тетрадь, Миса? Мы всё равно заставим тебя говорить». Заставь. Теперь Лайта нет, и теперь ей не больно. Миса только скучает по Рем. Та первой поняла, что всё вокруг Амане потеряло контроль, и девушка осталась стоять посреди этого бедлама, боясь даже вздохнуть лишний раз. Богиня смерти, которая раньше Ягами Лайта узнала, что Миса предала его. И уж точно раньше самой Мисы. А ведь готическая блондинка с дурацкими хвостиками не могла поверить в свою измену до последнего. Но у неё не осталось выбора: великий Кира Первый окончательно слетел с катушек. Даже разучился как следует маскировать свою безумную ухмылку. За обычным презрением, которое она привыкла не замечать, начал проявляться гнев и недоверие. Мисе просто напросто стало страшно находиться в небесном сиянии поехавшего божества. Страшно того, что она готова была делать во имя его. Многие погибли, и не все справедливо, чтобы там не говорил сам Лайт, насмехаясь гордыми карими глазами. Одно дело – преступники, вроде того мерзавца, что убил её родителей, а другое… «Где тетрадь смерти, Миса?» Скудная комбинация порядка слов одного и того же вопроса. Помнит ли Рюдзаки, как она называла его извращенцем? Пожалуй, детектив и правда был «не без этого» со всем своим складом ума и замашками присущими скорее рок-звезде или городскому сумасшедшему. Но теперь модель с содроганием вспоминала, как отдала половину жизни ради человека, для которого была лишь расходным материалом и думала, что за это её можно будет полюбить. Хотя бы на парочку лишних процентов больше, чем на ноль. Без раздумий отсечь половину отпущенных лет… Дважды. И кто из них извращенец после этого? Проценты… С кем поведёшься, как говорится. Когда её снова прицепили к хромированной железячке, Миса в истерическом припадке смеха порывалась придумать новую кличку дотошному садисту с глюкозой вместо костного мозга. Но так и не придумала. Ну не «похититель» же, в самом-то деле. Что там он говорил о температуре тела? Неужели думает, что она ещё может что-то чувствовать? После всей гадости, которой искололи её кожу, её вены – Миса почти перестала обращать внимание на физическую боль. Даже как-то забавно, что, как и в тот раз, её не калечат. Какая разница, в каком состоянии будет второй Кира по пути на эшафот? Может, так просто будет красивее? Что ж, Миса умрёт с целыми конечностями и не вырванными ногтями, хотя маникюра у неё уже точно никогда не будет. А ведь ей даже не отбили почки, не наставили кровоподтёков под большими, эталонно посаженными глазами. Интересно, а им хотелось? После всего, что она сделала, Амане сумела бы их понять… С лёгкой подачи лучшего детектива в мире, девушка узнала всё о психотропных методах допроса. Подавляющая психику дрянь шептала на ухо: признайся, признайся. Иногда за компанию с ней действовал ещё какой-то препарат, вызывающий непроизвольное сокращение мышц. Было больно, но средневековые инквизиторы только плюнули бы на такое средство, а их жертвы радостно захлопали бы в ладоши, будто увидевшие солнечный луч младенцы. Кажется, она уже шутила про то, что хранение наркотиков запрещено? Да, было дело – сразу после обещания дать автограф. Нет, Миса пока продержится, пока не скажет, где тетрадь. В том, что она – второй Кира, модель призналась чуть ли не с порога, но про то, где вторая, последняя тетрадь смерти, Миса упорно молчит. «Почему ты упрямишься? Ведь остальное ты рассказала». Амане загадала последнюю загадку в деле Киры своим поведением. «Потому что… потому» – отвечает она измученным, тоненьким голоском, ведь сил на чёткое объяснение своего дикого упрямства уже не осталось. Да и смог бы кто-нибудь понять эти объяснения? Когда Миса, недолго думая, заключила вторую сделку с богом смерти, Лайт был доволен. За те несколько лет, что осталось Амане жить, он мог бы выжать её как лимон, чтобы построить свой утопический мир, а потом прожевать сухую кожуру и выплюнуть косточки, улыбаясь, словно индийская Кали на празднике крови. Ягами привык к безропотному послушанию, откуда же ему было знать, что ветреная модель вздумает усомниться в его праве вершителя судеб? Чуть ли не на следующий день после сделки, сознание Мисы вылило на неё ведро ледяной метафорической воды: что же она сделала? Ради чего была нужна такая жертва? Она стала подолгу пропадать на съёмках, в гостях, в магазинах. Миса готова была гулять по кладбищам и крышам, лишь бы утихомирить внутреннюю бурю противоречий и не встречаться взглядом с подозреваемым номер один. До встречи с этим человеком у неё было практически всё, о чём только можно мечтать: красота, деньги, молодость, популярность. Её носили на руках и осыпали розами. Почему нельзя было оставить всё как есть? Почему её понесло в Аояму? Девушка не знала, что в её новых настроениях казалось ей более странным: то, с каким спокойствием она стала смотреть на Ягами, или то, что идея записать в тетрадь смерти истинное имя его врага внушала ей ужас и тоску? Она не говорила об этих мыслях Лайту, но он и так всё понял, это было видно по яростному блеску якобы спокойных глаз. Он мерил комнату шагами и строил планы её с Рюдзаки встречи, чтобы Миса смогла увидеть столь желанный набор букв. О том, чтобы приобрести за хорошенькую цену глаза бога смерти самому, вопрос даже не стоял. Однажды глупышка-Миса спросила его, чисто из любопытства, не думал ли Лайт об этом. Конечно, она не допустила бы этого поступка с его стороны, но разве возбраняется просто спросить… Странно, что он её тогда не убил, так велики были возмущение и гнев, на секунду показавшиеся вместо привычного спокойствия. Зачем?! Зачем самому отдавать половину жизни, если за тебя это сделала дура-блондинка?! Больше глупых вопросов не было. Только растущее подозрение с одной стороны и разочарование с другой. Только Рем знала, какие кошки дерут когти в душе Мисы. Наверное, именно тогда она приняла своё решение. L и Кира. Война интеллектов, в которой девчонка была маленьким, побочным смертоносным эффектом. Но именно она, пусть и косвенно, окончила эту войну. В тот насквозь пропитанный водой день Лайт слишком сильно приблизился к победе. Миса не поняла бы и половину его безупречно продуманного плана, приди Ягами в голову поделиться с ней своими мыслями. Но он давно уже перестал ей доверять. Однако Рем была куда сообразительнее своей подопечной. И, как оказалось, куда более верной. Она знала, что расправившись с L, Лайт возьмётся за Мису: её поведение стало внушать ему опасения. А Ягами не тот человек, который оставил бы опасность не устранённой. Кто знает, на что надеялась, умирая, Рем. Может быть, что Мису никто не станет трогать, и она начнёт новую жизнь? Насколько это возможно, учитывая предположительную длину этой жизни… Да, такой поворот не был предусмотрен продуманным Ягами. Он следил за прямым врагом и недооценил порождение иных миров. И этим Кира допустил оплошность, стоящую ему жизни. Бог смерти Рем умерла, оставив после себя горсть смешанного с пеплом песка и тетрадь. И ещё одинокую девочку с волшебными глазами и уникальным орудием массового убийства. А в качестве бонуса – труп Киры в объятиях L... Она сама пришла в штаб-квартиру, надев чёрное пышное платье и забавную шляпку. Вместо доказательств Миса просто назвала, с ангельской улыбкой, настоящее имя Рюдзаки. Увидела неподдельное смятение на лице детектива – впервые за всё время, что знала его. Мацуда что-то, как обычно, уронил, нелепо раскрыв рот от неожиданности, и на этом эпизоде приятные моменты закончились. В следующую секунду место смятения заняла сухость и собранность. Мису Амане заключили под стражу, собираясь выпытать то последнее, что она утаила: местонахождение последней тетради смерти. Жалела ли она о своём поступке? Не то чтобы. Просто она разучилась жить своей головой. Раз Ягами Лайт погиб вместе с Рем, то девушке показалось вполне логичным прийти к его врагу. Тому, кто остался жив с прежних времён. За время заточения волосы отрасли, и тёмные корни явили себя миру, насмеявшись над тщательно склеенным образом весёлой блондинки. Себя Миса не видела, но легко догадывалась о происходящем на голове. Сначала её не связывали, ограничившись наручниками, но периодические истерики модели грозили ущербом здоровья ей и окружающим. Эл не придумал ничего лучше, кроме как вернуть её на «полюбившееся» устройство: что-то среднее между мини-клеткой и позорным столбом для ведьмы. Глаза теперь оставались открытыми. Так было гораздо комфортнее, хотя смотреть было совсем не на что. Разве только на Ватари – её вежливого, доброго палача. Один раз она больно укусила его за руку, когда старичок попытался вколоть ей в плечо очередную психотропную дрянь. На следующий день пленница извинилась. Но теперь с ней держали ухо востро: Миса пробовала повторить свой фокус. Она насчитала ровно пятьдесят две плитки на потолке. У одной провисал уголок. Иногда девушке хотелось объяснить своё молчание. Рюдзаки предположил, что она просто оттягивает вынесение приговора и на всякий случай добавил, что это глупо. Вместо ответа модель осипшим голосом пропела детскую песенку. Странно: динамик не отключился. Её пение слушали, хоть Миса и путалась в словах. Наверное, это была глубокая ночь, когда основная масса участников расследования спит в комнатах штаба или расходится по домам. Нет, она бы просто не смогла объяснить, что дело не в приговоре. Амане боялась остаться одна, боялась… не услышать голос из динамика. Блондинка привыкла кому-то быть нужной: поклонникам, богам смерти, Лайту… Всем по разным причинам, далеко не всегда чистым в своей сути. Но она была нужна. И эта камера – последнее место, где факт её существования ещё имеет некую цену. Миса пыталась забить себе мозги тем же, чем и в прошлый раз, чтобы отвлечься, разжалобить себя ради разнообразия. – Лайт… Лайт… Л-ла…а… – она прерывисто втянула воздух: думать об этом человеке больше не хотелось. Пусть покоится с миром. Или тем, что он заслужил. – Рюдзаки… Эл? – Я слушаю, Миса. – А какой… твой любимый цвет? – … – Ты думаешь, эти сведения дадут мне какую-то важную информацию о детективе L? Иногда на неё кричали за подобные глупости. Не Эл – другие, когда дорывались, в порыве негодования, до микрофона. Но вскоре они стали терпимее относиться к этим выходкам. В голосе Мацуды даже проскальзывало ничем не скрываемое сочувствие. Бедный Мацуда, ты не тем занимаешься по жизни. Из тебя вышел бы прекрасный менеджер. Сквозь смирительную рубашку натирали ремни, но это не так сильно огорчало Амане, как тишина в камере. Парадокс в растянутой водолазке так и не сказал, какой его любимый цвет. Вместо этого он разумно предпочёл не пускаться в задушевные беседы с преступницей и продолжить уничтожение клубничных пирожных. На самом деле Миса любила сладкое. Она бы никогда не решилась попробовать хотя бы в половину такой же сладкий кофе, какой пил Рюдзаки, но зато, когда ещё была под надзором на собственном этаже штаб-квартиры, она попыталась сесть на стуле в его излюбленной позе. Это было на одном из тех мнимых «свиданий», – Миса полетела со стула на пол, не удержав баланс. Смеялись все, даже Лайт. Непримиримые враги, притворявшиеся друзьями и союзниками, в буквальном смысле скованными одной цепью, походили в ту минуту на мальчишек, которыми по факту и являлись, если брать во внимания возрастной контингент их троицы. Потолочная плитка танцевала и складывалась в узоры необычайной красоты. Улыбка Рюдзаки вообще должна быть признана восьмым чудом света. Столько невинности и отдалённости от мира на бледном, совсем юном лице. Глядя на такую улыбку можно было забыть о жестокости этого взрослого ребёнка, и о той власти, которая была ему дана. Забыть о компьютере вместо сердца и сканере на месте головы. Живая, амбициозная, вычисляющая проценты машина. И Миса забывала об этом, когда вынуждала их всех втроём кружиться по комнате, называла другом странного брюнета и даже, отключив всякую логику, чмокнула его в щёку. Додумалась. Неугомонная блондинка была готова поклясться, что великий детектив покраснел как школьница. Но, наверное, ей показалось. Вряд ли он помнит. Ведь этот эпизод едва ли имеет непосредственное отношение к делу Киры, а стало быть, его отсеяли как сор. А вот Миса помнит всё. В этих казематах ей всё равно больше не осталось ничего, кроме как вспоминать. – Пожалуйста, дайте попить. Спустя какое-то время Ватари принёс воды. Девушке хотелось сказать ему что-нибудь вроде шутки или благодарности, но помешал ком в горле. Он и правда был добр к ней. Хотя прикажи Рюдзаки перерезать ей горло, старичок бы наверняка без сомнений выполнил это пустяковое поручение. Человек, исполняющий роль доверенного лица L и, одновременно с этим, разносящий подносы с мороженым. Кто он? Ещё одна загадка Лоулайта. Вполне вероятно, Миса просто разучилась общаться с живыми людьми. Всё её внимание было захвачено динамиком и направленным на неё глазом видеокамеры. С трепетом и надеждой она коротала время в ожидании нового сеанса связи. – Ты скажешь что-нибудь о тетради или нет? Усталый голос. Без всякой надежды услышать вменяемую реакцию на свои слова. Вопрос, заданный просто для очистки совести, на всякий случай, а может быть и просто от скуки. Этот человек снова не спит одну ночь за другой. Чего ради, ведь расследование почти подошло к своему завершению? Почти… – У меня в детстве была тетрадь. Это был дневник, такая глупость... Развяжите меня..? – В прошлый раз, когда тебе предоставили свободу движений, ты кружила по камере, а потом сказала, что перегрызёшь себе запястье. – Ладно. Извини. – Ты изменилась, Амане… – А тебя разве не изменило это расследование? Мне кажется, любой, кто прикоснулся к этому делу… вроде бы трансформировался. – Пожалуй, ты права. Она не ответила, и её больше ни о чём не спрашивали. Трансформация – это верно. Глобальная перестройка собственного отношения к миру. Миса много думала об этом в последнее время – занятие, не очень-то свойственное ей раньше. – Рюдзаки, ты знаешь, я бы снова хотела потерять память и забыть о том, что была вторым Кирой. Ты, наверное, скажешь, что Миса снова говорит глупости? Где-то несколькими этажами выше задумались, гипнотизируя экран чёрными зрачками наркомана, сокрытыми за волосами. Скрючившийся в три погибели юноша перед микрофоном и вазочкой крема и она – ремнями прикованная к металлической махине в целях безопасности, с мольбой глядящая с этого экрана. Оба, так или иначе, думают о смерти. Ну и на что это похоже? Оба ещё слишком молоды для всей этой ситуации. – Я думаю, с твоей стороны вполне логично надеяться на то, что амнезия – это выход. Но тогда ты точно не скажешь мне, где вторая тетрадь. Миса легонько улыбнулась, вися на своих ремнях как тряпичная кукла. По каким-то неведомым ноткам в голосе Рюдзаки, она поняла, что он тоже грустно улыбнулся. Почти незаметно – только на мгновение. – Я скажу. Но просто…. просто…. Она давно уже не плакала. Слёзы и сейчас почти сразу прекратились, очертив два неровных полумесяца на щеках. – Что такое, Миса? В уставшем голосе снова повеяло холодком. Это кольнуло примерно так же больно, как и былая отстранённость Ягами. – Не сейчас. Я не могу. Я не обо всём успела подумать… Прости… Сейчас её отчитают или проигнорируют. Но вместо этого детектив удивил, что всегда ему удавалось с особой утончённостью. – Хорошо, Амане Миса. Я дам тебе ещё времени. Огонёк камеры погас. «Хорошо» – это слово прозвучало гораздо мягче предыдущей реплики, и Миса снова ничего не могла разобрать в настроении своего тюремщика. Если ему действительно так надо узнать, где последняя тетрадь, то он бы не был таким уступчивым и приложил все силы, чтобы ускорить отправление Амане на эшафот. Выходит, он тоже тянет время? Нет, бред какой-то. Наверняка его уже тошнит от Японии вместе со всем её населением – от пустоголовых студентов до массовых убийц. На какое-то время уколы прекратились. Миса пыталась разговорить всякой ерундой Ватари, но тот только склонял голову и грустно улыбался. Она изводила группу следователей печальными песенками, а они терпеливо ждали признания. Но в основном, она просто молчала, что было несложно, учитывая, как часто Амане впадала в отключку. У неё сбился внутренний режим и теперь бодрствовала модель по большей части ночью. Прекрасное время суток, чтобы жалеть и ненавидеть себя. – Лоулайт? Может быть, он только что подскочил на месте от неожиданности. Великий Эл так и не привык, что какая-то девчонка так просто обращается к нему по настоящему имени. Было приятно в очередной раз выбить его из колеи, хоть это и не смогло надолго отвлечь от безнадежных мыслей. Наверное, когда её передадут целиком и полностью в руки местной полиции, детектив позаботится о том, чтобы у Амане не было возможности говорить. – Да, Миса? – Осталось немного. Совсем чуть-чуть, правда… Какая там погода? Ей не ответили. Конечно, этим праздным вопросам нет ни конца, ни края, а тетрадь так и не найдена. Но Мисе невыносима мысль о том, что с тех пор, как её арестовали, она не знает ничего о происходящем за окном. Неужели бледное, неисправимо сутулое существо с феноменальным уровнем IQ и тонкими, птичьими пальцами, не может понять такую простую вещь?! – Скажи мне, я прошу тебя! Неужели я не заслужила такой ничтожной, маленькой поблажки! Голос Мисы грозил близкой истерикой. Она неотрывно смотрела в камеру, окружённая тягучим, давящим молчанием. Тишина, которая режет в ушах, сдавливает горло, обступает со всех сторон и стискивает, превращая человека в маленькую беспомощную кляксу. Это было невыносимо для обоих. – Там идёт дождь. – Равнодушно смилостивился Рюдзаки. – Сильный? – Да. Видимо, его самого не волновало столь обыденное явление, как осадки, но зато Миса отчего-то звонко рассмеялась, плавно перейдя на сиплый кашель. Камера отключилась вместе с динамиком. Может быть, Элу надоел этот в самом начале свернувший не туда допрос, а может быть, он просто решил пройтись. По неизвестной ей причине, Миса представила, как асоциальный, долговязый вундеркинд, несущий смерть всему сладкому, стоит под ливнем. Лайт никогда бы не стал делать такой глупости, а вот девушке нравилось выбегать под дождь – в детстве, когда были живы родители. Потом она стала беречь причёску и макияж, да и вообще было как-то не до таких любований стихией. Но сейчас она бы всё отдала, чтобы вернуть те времена. Если бы Рюдзаки и правда поплёлся под дождь, то его шевелюра представила бы собой любопытное зрелище. Впрочем, фигура, которая мерещилась Мисе, была воплощением тоски, несмотря на всю странность человека, которому она принадлежала. Миса представила, как крупные капли разбиваются о бледную кожу и пронизывают до костей. Но человек упрям – он всё равно будет стоять там, невзирая на все неудобства. Насколько холодна эта кожа? Пахнет ли она карамелью? Каковы на вкус бескровные губы? Интересно, догадывается ли он об обратной стороне своего неформального, многих отталкивающего вида? Взъерошенный котёнок с огромными чёрными глазами и точёным профилем, занавешенным лохматыми волосами. У него были колоссальные возможности, но когда он улыбался, его хотелось защищать и ограждать от мира, в чём он и сам неплохо преуспел. Эта улыбка не от мира сего, как и эта пугающая бессердечность. Непреклонная воля в достижении поставленных целей. Этот контраст убивал. Убивало отсутствие всяких чувств на аристократическом лице. Миса ненавидела Рюдзаки. Что бы он сделал, отними кто у него деньги, влияние, Ватари и псевдоним – отнял всё, без права на восстановление? Стал бы строить нормальную жизнь, впал в депрессию? Занялся коллекционированием этикеток мороженого или написанием нудных научных книг? Скорее всего, он бы просто флегматично вскрыл себе вены и принялся вычислять коэффициент прекращения работы головного мозга. Всемогущий, беспомощный человек. Асоциальный котёнок, которого она ненавидела. Пыталась убедить себя в этом, но вскоре махнула рукой на непосильную затею. Ведь это даже не он убил Ягами, и дал ей столько времени пожить своей жизнью, сняв, пусть и на время, все обвинения. Так что теперь из претензий осталась лишь неудобная смирительная рубашка. А модель больше не могла заниматься самовнушением: весь лимит ушёл на Ягами. Нет, она просто хотела ещё раз увидеть его. Не Лайта. У Мисы всегда было не очень хорошо с терминами, но этот она знала наверняка. Стокгольмский синдром – то последнее, что не давало сломаться. Снова холод. На этот раз нервы сказали «хватит»: она уже обо всём подумала. Тетрадь была закопана в лесу – Миса пошла по проверенной Лайтом схеме, боясь, что любое другое место, придуманное ею самостоятельно, будет не таким надёжным. Она разучилась действовать сама. – Я скажу… Эй, Рюдзаки, я скажу тебе, где тетрадь. Какой-то шум в динамиках дал знать, что кто-то спешно включил их, похоже, споткнувшись обо что-то. – Говори, Миса, мы тебя слушаем. «Мы». Ей не хотелось, чтобы свидетелями её слов становилось еще около полдюжины человек. С другой стороны, есть ли ей теперь вообще какая-та разница хоть на что-то? – У меня есть условие. Взволнованные, возмущённые голоса на той стороне выразили своё отношение к этому заявлению, но быстро смолкли, терзаемые любопытством. – Ты не в том положении, чтобы ставить условия. Миса облизнула пересохшие губы и нагло пискнула: – В том. Нужна вам тетрадь или нет? Придя к единогласному мнению, что, всё-таки, нужна, ей разрешили изложить свои нелепые требования. В том, что они будут именно таковыми, едва ли кто-то мог сомневаться. Они все слишком измотаны, чтобы спорить с блондинкой, у них даже нет сил накричать на неё. – Эл Лоулайт, ты лично придёшь в мою камеру, и только тогда я всё тебе расскажу. Кто-то подавился воздухом, наверное, Мацуда. За небольшую паузу, которая образовалась, по естественным причинам, сразу на двух этажах здания, в светлой головке Мисы сформировалась фраза, подводящая итог её упрямству. Больше служители закона ничего от неё не услышат. – Это последнее желание Мисы-Мисы. Простите её за эту прихоть, Миса-Миса и так доставила много хлопот. Но она должна увидеть своего тюремщика… Я хочу посмотреть в его глаза. Хочу…утонуть в чёрных зрачках, говоря правду. И на этот раз: всю, последнюю правду… Я должна тебя видеть, Рюдзаки, прошу. Усомнившись в том, что предлог достаточный, Миса искала дополнительные аргументы. – Тебе мало узнать, где тайник? Может быть, вам стоит прийти сюда всем и переломать мне все кости, чтобы заставить меня почувствовать всю обиду и боль, что я причинила? Заслужила, заслужила! Вы имеете право, я не стану жаловаться. Миса заранее прощает вас, если только смеет кого-то прощать. Но мне нужен ты, Эл Лоулайт, я должна тебя увидеть, иначе вы не получите ничего, кроме сумасшедшей, которая так и не раскрыла своей тайны. Приходи, задуши меня собственными руками, если захочешь, но немедленно, сию же секунду, приходи! Я должна тебя видеть. Пожалуйста… Прошу… Дол…жна. В следующую секунду сознание помахало рукой и отчалило. Амане уже привыкла к этому. Главное, что она всё успела сказать. – А она с ума не сошла? – Миса потеряла сознание, а перед этим начался этот бред. Наверное, её психика не выдерживает. Люди в костюмах стояли за спинкой кресла, на котором сидел в привычной дурацкой позе детектив, и ждали его реакции. – Что ты будешь делать, Рюдзаки? Ты же не пойдёшь к ней? Мало ли, что девчонка задумала, она ведь второй Кира! Тот прикусил ноготь на большом пальце и задумчиво посмотрел в окно. – Вероятность того, что она причинит мне вред в своём нынешнем положении, практически равна нулю. Думаю, мы можем пойти на эту уступку. Ради получения необходимой информации. Осталось только дождаться, пока Миса придёт в себя. Возможно, это была победа, но Эл тяготился грядущим разговором. Да, он решил согласиться на её непонятное требование, но не только ради рациональной выгоды этой сделки: ему хотелось снова увидеть девушку, но не на экране, а вживую. Она сдержит слово и скажет всё – Рюдзаки верил в это на целых девяносто восемь процентов. Это означало окончательную победу в самом запутанном деле на счету его практики. Означало, что ей придётся умереть… Эл думал об этом прошлой ночью, стоя, по велению нецелесообразной прихоти, под ливнем на крыше собственного небоскрёба. Ему было грустно прощаться с Токио. Как и с глуповатой, хрупкой девушкой, волею судьбы оказавшейся слепым орудием убийства. Которая служила одному и пришла с повинной к другому, смиренно приняв всё то, что её заставили вынести. Так и не научилась быть одна. Пешка двух королей. Может быть, амнезия действительно выход, и у Амане Мисы есть шанс на новую, незапятнанную виной жизнь? Нет, это неправильно. Справедливость должна восторжествовать, и Кира, пусть и не совсем тот, на которого была сделана ставка, отправится на эшафот. Даже если Кира – это девочка-убийца со звенящим голосом и глупыми вопросами. Амане Миса, которая постоянно, нескончаемо ныла, мешалась под ногами, бегала по штаб-квартире со своими глупыми вопросами и однажды даже поцеловала его в щёку, что было похоже на прикосновение цветочного лепестка – Амане Миса умрёт. Потому что это единственное решение, которое может принять лучший в мире детектив. Потому что она убийца. Модель. Актриса. Сирота…