oblivionis

Они повязаны, как мухи, увязшие в одной паутине. Дёрнется один — и сожрут всех. «Ты хороший друг, Тео». Застревает в горле противным комком, который только терзает пересохшую от дорожной пыли слизистую. Лидия пытается улыбнуться, но наверняка получается странная гримаса, которую можно прочитать и как презрение, и как жалость. Хорошо, что Рейкен не смотрит, — они на обочине одни, вдвоём, сидят так близко, что он может распробовать её духи, пропитаться ими до самой грудины, за которой, как за решёткой, мается душа. Они запредельно рядом, но Тео смотрит в сторону — странные правила их пути в никуда, когда одновременно остаёшься наедине с собственными мыслями, но не чувствуешь себя одиноким. Лидия мелко моргает и за таблетками во внутренний карман куртки лезет трясущимися от страха пальцами — им врачеватель судеб одно на двоих лекарство прописал. Забвение, кажется, — на латыни «oblivionis». «Ты хороший друг, Тео». Странно правдивая ложь. Тео ей совершенно точно не друг — он её чуть не убил, чуть не уничтожил, заставил в собственных мыслях вариться за решётками стальными. Лидия многое прощает на своём пути, но после подобного друзьями стать просто невозможно — её до сих пор мелкая дрожь бьёт, когда в глазах Рейкена дробно огонёк ярости мерцает, её нитевидный пульс программируя на страх. Тео определённо не хороший — длинный-длинный послужной список тянется за ним до самого Канзаса, асфальт которого жжёт ноги Лидии через сеточку колготок впитанным за день теплом. Тео даже близко не славный парень, не мученик и не раскаявшийся грешник — он где-то между мечется, задыхаясь от пыли воспоминаний, которая их обоих не щадит. — Нам пора, пойдём, — говорит он с извиняющейся интонацией. Угнанный в соседнем городе универсал ждёт их тут же, в двух шагах. Они останавливаются, потому что в постоянной гонке от охотников и за другими несчастными иногда нужны такие передышки. Лидия принимает протянутую руку, которая даже слабым усилием способна её высоко над землёй поднять — в ней не осталось ничего от здоровой и счастливой девушки с живым блеском и светом в глазах. От них остались только тени, только Тео априори покрепче, жалеет её на заправках, когда они должны меняться сменами за рулём, — он сильнее, а она спокойна, только когда спит. «Ты хороший друг, Тео». Лидия надеется, что он прочитает по глазам, почувствует кожей, потому что вслух с каждым словом говорить всё тяжелее. Лидии кажется, что лимит слов на всю жизнь у неё стремительно иссяк — теперь каждая мысль продумывается на сто раз, сжимается до двух-трёх слов, которые Рейкен ловит сразу, предельно внимательно. Лидия собирается с мыслями ещё около ста миль, прежде чем сказать: — Я прощаю тебя. Тео останавливает машину — руки дрожат, Мартин видит это с пассажирского сидения. В глазах — тот самый свет, который всё ещё пугает её до чёртиков. Ладонь — большая, загрубевшая от постоянного вождения, — запутывается в её волосах, псевдо-медных, вылинявших на солнце. Губы — пересохшие от жажды чувствовать — касаются загоревшего лба, почти нечувствительного к прямому солнечному свету. — Спасибо… Лидия обдумывает бесконечно, зачем она Тео; кажется, волкам инстинктивно необходимо о ком-то заботиться, иначе никак. Тео мучительно гадает, почему Лидия всё ещё рядом; похоже, ей в жизни друзья с навязчивой заботой и постоянным надзором осточертели — ей спокойно рядом с проклятым на вечные сожаления дворовым псом.