I would never say goodbye

      Если кто-нибудь спросил меня, как я дошла до этого, не уверена, что смогла бы ответить хоть что-либо более-менее внятное. А ведь он обязательно задаст мне этот вопрос.       «Что я тут делаю».       Где я?       Я на полпути к тому, чтобы увидеться с ним. За почти полгода впервые.       Что я скажу ему, когда увижу? Простого «привет» будет достаточно?       «Мне очень жаль».       Я ненавижу себя так сильно, как только могу, и только эта энергия — топливо из ненависти, поддерживает меня, и останавливает от того, чтобы не закричать водителю автобуса, чтобы тот сделал внеплановую остановку. Никогда еще в своей жизни я так сильно не нервничала.       Устав от бездумного разглядывания проносящегося мимо однотипного пейзажа, серого от низко-висящего преддождевого неба, я отвернулась от окна, и уставилась на спинку впередистоящего кресла междугороднего автобуса.       В голове крутилась уже который день песня, услышанная в одном из русских кафе, разбросанных на одном из пляжей Као Лака*, где проходили съемки фильма. Для меня слова звучали незнакомо, но песня повторялась каждый день по несколько раз — видимо у русского мужчины, владельца заведения, была только одна подборка с русскими песнями, привезенными с родины; чтобы понять о чем в ней поется, я попросила его перевести ее для меня. Он сказал, что когда-то эта песня значила очень много не только для ее исполнителя, но и для всех русских людей, так как они, люди, буквально под лупой разглядывали отношения героев этой песни.       Если вкратце, то герой — мужчина, он старше любимой девушки, никому неизвестной до того; но, как только он заметил ее — все изменилось. Для нее. А уже спустя некоторое время многое изменилось уже для него — она ушла, выйдя замуж за молодого стриптизера, разбив сердце мужу, и навсегда навесив на себя ярлык, девушки, которая использовала любовь мужчины ради своей цели, а добившись ее, растоптала и его репутацию, и любовь, и сердце.       Я не маленькая девочка, и уж точно не сентиментальна настолько, чтобы поверить в историю из русской песни, случившуюся и спетую больше десятилетия назад. Но вот я здесь — еду посмотреть в глаза человеку, чье сердце изрешетила своими поступками, как шипами, и если оно не истекло кровью, и не перестало биться для меня из-за моих поступков, я… Сделаю что?       Я не знаю, что мне нужно сделать, чтобы загладить свою вину. ___       Из раздумий меня выдернул громкий и протяжный гул телефона, похороненного где-то на дне сумки. Я вздрогнула, и притянула гудящую сумку поближе к своему боку, смяв этим движением край бумаг, торчавших с той стороны, где их прижала «молния».       Я и знала и не хотела знать, кто меня разыскивал, чтобы не было соблазна повернуть назад. Как бы сильно я ни трусила сейчас, я уже давно должна была сделать то, зачем вообще села в этот треклятый автобус, следующий в Канвондо.       А до этого был двадцати девяти часовой перелет из Пхукета в Сеул, с пересадкой в Куала-Лумпур, и сейчас мне надо было поспать, хотя бы сорок минут, чтобы ноги так не дрожали, а лоб не леденил холодный пот, то и дело выступающий под напором кондиционера, дующим на меня с усердием.       В голове сразу вспыхнуло воспоминание о недавнем перелете: в аэропорту Куала-Лумпур долго не разрешали взлет, а так как все пассажиры уже заняли свои места, и двери самолета закрыли, все мы вынуждены били, соблюдая наставления стюардесс, не покидать своих мест, и, набравшись терпения, ждать разрешения вылета. Так как двигатель самолета не работал, то мы просто сидели, задыхаясь от жары в +32º без кондиционера. ___       Была уже глубокая ночь, когда автобус высадил меня в провинции Канвондо, у армейского КПП. Мне так и не удалось поспать, но я решительно зашагала к дежурившему на посту военному.       Будучи знакома с Джиеном уже больше четырех лет, я так и не могу свободно разговаривать на корейском. Все, на что меня хватает, так это заказать лапшу в ресторане, да старательно игнорировать неодобрительные слова его матушки, когда она принимается критиковать меня по-корейски, думая, что я ее не понимаю. Я все прекрасно понимала, и знала, что она обо мне думает — это читалось в ее глазах, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понять.       Она думала, как и все наши друзья — его и мои, что мы поспешили с браком, и что из этого ничего не выйдет.       Кажется все они были правы.       Меня не пустили дальше проходной, и когда я, уставшая от долгого переезда, и неопределенности, стала выкрикивать по-английски нелицеприятные слова, которые, я думаю, знает любой человек, на всех концах Земли, имея компьютер и выход в Интернет.       После того, как моя истерика кончилась, меня проводили в кабинет, где я снова была остановлена и мои первые два конвоира переговаривались со вторыми двумя.       Когда зашел третий военный и тоже, увидев меня, сидящую за длинным голым столом, тоже стал задавать вопросы, разговаривая отрывисто по-корейски, я не выдержала и засмеялась в голос. Вся эта ситуация никогда не закончится, думала я. Я так и буду сидеть здесь, в этом узком кабинете, с пустыми стенами, а корейские военнослужащие будут приходить, и приходить, и приходить… пока не заполнят все пространство, и, может быть мне повезет, и когда-нибудь в эту дверь зайдет и Джиен — наступит его очередь?       — Вот, — отсмеявшись, я достала из сумки папку с документами, и помахала ими, словно белым флагом, перед их лицами. — Там часть текста на корейском.       Бросив на стол папку, я откинулась на жесткую спинку деревянного стула, радуясь, что мой до предела воспаленный мозг смог додуматься до чего-то полезного.       Тот мужчина, который зашел последним, взял со стола бумаги, и, пролистав их, уставился на меня. Я повернулась к нему, чтобы ему было сподручнее буравить меня взглядом.       Он не стал передавать документы другим, ничего не сказал им, хотя те стояли, и видно было, что они в замешательстве от моего появления.       — Вы правда приходитесь ему женой? — отрывисто и по-английски спросил меня тот, что все еще держал в руках то, зачем я приехала сюда.       Я кивнула, глядя ему прямо в глаза:       — Да.       — Тогда идите за мной.       Не дожидаясь моей какой-либо ответной реплики, он развернулся и вышел за дверь, оставив ее приоткрытой.       С секунду посидев еще и похлопав в недоумении глазами, я рванула за ним, оставив четырех мужчин в полном замешательстве.       — Я сразу не узнал вас.       Нагнав его, я пошла за ним, след в след, по тускло-освещенным коридорам. Шел он быстро, и не знаю, то была сила привычки, или же он торопился, но я старалась не отставать.       — Вы говорите по-английски.       — Вы как будто этим удивлены.       — Приятно, — я кивнула, соглашаясь.       — Нужно было вам сразу назваться.       — Я вроде бы говорила, — а говорила ли? Не помню. Голова налилась свинцом. Зато в ногах была такая легкость, что казалось, будто я не бегу за этим человеком, а словно лечу, перебирая ногами в воздухе, как Софи в «Ходячем замке».**       — Вообще-то посещения запрещены в такое время, но всегда есть исключения из правил. Здесь налево.       Он резко свернул за угол, и, если бы не предупредил бы меня заранее, то я не успела бы затормозить вовремя, и влетела бы в стену.       — Исключение?       Вряд ли бы для нас с Джиеном сделали бы поблажку. Он рассказывал, что корейская армия, как и остальные корейские организации и компании не терпят попустительства и четко следуют инструкциям и иерархии.       Внезапно в нос ударил слабый запах дезинфицирующего средства, который уже был мне знаком, когда я лежала в Сеульской больнице после похищения.       Я резко затормозила на полпути.       Лазарет.       Даже такая тупица, как я не могла не понять, куда мы пришли.       — Что с ним? Он болен?       Никто мне не говорил.       И хоть меня это и не удивило, но взяла злость. Все-таки не зря его мама вчера навестила меня в аэропорту. Не успела я приземлиться в Корее, как она была в курсе, и тут как тут. Много чего она сказала мне, даже того, что я не поняла, но ни слова о том, что он госпитализирован.       — Ничего серьезного. — Мой провожатый не сразу заметил, что я отстала. — Он повредил ногу в тренировочном лагере.       «Ничего серьезного». Но меня обуял страх.       В такой ситуации принято говорить: сердцем чувствовала. Но я молчала.       Все мысли, орущие в моей голове до этого момента, улеглись и задремали.       — Я могу увидеть его?       — Медсестра проводит вас. Всего хорошего.       Протянув мне папку с документами, которые я машинально взяла, он ушел куда-то за мою спину, оставив меня на растерзание собственной совести. ___       Он лежал на боку прямо в одежде и спал, положив перебинтованную ногу на подушку, зажатую между колен.       Я хотела коснуться его молодого лица; провести по коротко стриженным волосам, которые шли ему, делая его еще моложе; я хотела губами коснуться его лба, щеки, сомкнутых век, но не сделала ничего из этого, лишь прошла в дальний конец одноместной палаты, и села на короткий диван у стены, чтобы просто смотреть, как он спит.       Большинство людей знают его под псевдонимом, как избалованного парня, умеющего делать деньги и музыку, но была и другая его сторона — та, которая была сейчас прямо перед моими глазами — Квон Джиен, парень, который любит свою семью, который дорожит друзьями, который смущается и почти не верит в то, что ему говорят комплименты, глядя в глаза. Он тот, кто пожмет руку каждому, кто протянет ее ему, и будет переживать, если не сможет этого сделать. Он тот, кто до последнего боялся сделать мне предложение, зная, что я не хочу выходить замуж; тот, кто ждал почти год, когда я одолею свои страхи перед ответственностью; и тот, от которого я сбежала, почти убив этим и его и себя.       Глядя на него сейчас, на то, каким он стал за эти шесть месяцев, я не могу поверить в то, что он реален, что действительно могу смотреть на него, могу дотронуться до него, и он не растает в воздухе и не исчезнет как наваждение, как галлюцинация.       Я рада, что он больше не выглядит таким худым, как семь месяцев назад, перед тем, как ушел в армию. Увидев тогда фото с его сольного тура я проплакала всю ночь. Казалось, что вся одежда висит на нем мешком — джинсы и штаны держал туго-затянутый ремень, а футболки и рубашки обтягивали торчащие ключицы и ребра, видные даже в мешковатой одежде, стоило только подуть легкому ветру на сцене.       Я хотела, чтобы он забыл обо мне, чтобы ему встретилась хорошая корейская девушка, которая бы полюбила его всем своим чистым сердцем, и которую бы одобрила его семья.       Я хотела, чтобы мы перестали мучить друг друга, но вместо того, чтобы продолжать держаться от него подальше — я здесь. Господи, помоги! ___       Наверное я уснула, потому что, открыв глаза, оказалась лежащей на коротком диване рядом с дверью в больничную палату.       За окном все еще было темно. Значит, я спала недолго.       Я тяжело поднялась и села. Голова по-прежнему отдавала болью.       — Это действительно ты.       Я перевела взгляд на пол — Джиен неуклюже привалился спиной к больничной койке, будто свалился с нее во сне.       — Что с тобой?!       Я подскочила и бросилась к нему, но мое тело по-своему отреагировало на столь резкий подъем, и я рухнула на пол, не дойдя до Джиена несколько шагов.       — Давай, — я протянула в его сторону руку, — хватайся, я помогу тебе подняться.       Кое-как совладав со своим уставшим телом, я поднялась на ноги, и, взяв одной рукой его руку, вторую поместила ему на талию, но он не двигался, а продолжал сидеть на полу и смотрел на меня в упор.       — Джиен.       Его имя обожгло мне губы — так давно я не произносила его вот так, глядя прямо ему в глаза.       Кажется, он наконец собрался с мыслями и позволил мне помочь перебраться на кровать.       Балансируя на здоровой ноге, он, с моей помощью, повернулся в сторону кровати, и мы оба устало опустились на нее, сидя плечом к плечу.       — Что ты тут делаешь?       Вот он вопрос, которого я так боялась, которого ожидала.       — Пришла навестить тебя? — не зная, как он будет реагировать, я заглянула ему в глаза.       «Я соскучилась» — вот, что я должна была сказать теперь.        Это подсказало мне мое подсознание, это я прочла в его глазах, настырно шарящих по моему лицу в поисках ответов.       — Ты загорела.       Он посмотрел вниз, на мою руку, которой я все еще сжимала его ладонь. Я тоже опустила взгляд на наши переплетающиеся пальцы и не смогла различить где чьи — моя кожа и правда потемнела под солнцем Таиланда.       Я засмеялась.       — Вообще-то, — я неловко освободилась от его пальцев, вставая и идя к дивану, — я приехала из-за этого.       Вытащив из сумки измятую папку, из которой торчали закругленные края бумаги, словно бы их то и дело сворачивали в тугую трубочку, я вернулась и снова села с ним рядом.       — Бумаги на развод. — Прочитал Джиен вслух, опустив глаза на постель, на которую я их бросила.       — Да.       Я тоже посмотрела на них.       Еще в аэропорту Пхукета я позвонила семейному адвокату семейства Квон, который занимался нашим бракоразводным процессом, и попросила того привезти бумаги в аэропорт Инчхон.       — Они были готовы уже несколько месяцев назад, — сказала я просто, чтобы оборвать воцарившуюся тишину. — Адвокат посылал мне сообщения об этом каждую неделю.       — Я знаю, — откликнулся Джиен, — я подписал их, как ты того хотела.       — А я еще нет.       Он посмотрел мне в глаза.       — Я дурная. — Его глаза прищурились, голова дернулась в недоумении.       — Я порчу тебе жизнь. Душу. Ты не можешь свободно дышать, не зная, когда я сбегу в следующий раз. Я как подожженный фитиль.       — Прекрати.       Рука Джиена рванула вперед и он сильно сжал мое плечо.       — Ты не знаешь о чем говоришь. — Он помотал головой. — Поэтому ничего не говори. Молчи.       — Это не мои слова. — Я почувствовала, что улыбаюсь.       Его прикосновение обжигало, о, как я изголодалась по ощущению его тепла на своем теле.       — Я виделась с твоей мамой несколько часов назад.       Что-то промелькнуло в его взгляде, неуловимое, что я не смогла проследить и проанализировать. Хватка на плече чуть разжалась, и кожа на том месте протестующе запульсировала.       — Тогда все ясно.       — И она помогла мне с выбором, сама того не зная.       Сказали мы одновременно.       Я сняла его руку со своего плеча, целомудренно поцеловав его пальцы. Ответом мне было его участившееся дыхание.       — Я не знаю, почему я делаю это — сбегаю, — добавила я, видя его непонимающий, настороженный взгляд.       — Я не хочу причинять тебе боль — кто бы что ни говорил. — Продолжила я, доставая покоцанные бумажные листы с красной печатью-подписью в самом низу — молчаливом согласии моего мужа дать мне то, чего я сама не знаю. — Но я хочу тебя, только тебя, где бы я ни была, когда и с кем — ни один человек в мире не значит для меня так, как ты и нигде я не хочу быть так сильно, как с тобой. Может быть я никогда не буду принадлежать какой-то одной стране, городу, фамилии, может быть у меня так и не будет дома, в который бы я хотела возвращаться. Может быть я так и буду жить, страдая синдромом кукушки — я не знаю, Джиен, не знаю. Но я не хочу, чтобы из-за меня страдали люди. Я не хочу, чтобы меня любили, лучше бы ты возненавидел меня, но если я и хочу создать семью, то это будешь только ты. Вот так. Мне жаль. Но этот жребий выпал тебе. Так что, если ты не…       Мир взорвался. Или у меня поехала крыша. Потому что Джиен не мог целовать меня. Любить меня. Обнимать, неловко прижимая к себе на узкой казенной больничной койке где-то на окраине Южно Корейской республики. Мне хотелось плакать, и смеяться, и кричать от радости, и прижиматься к нему еще крепче, до хруста костей, до столкновения зубов с зубами, никогда, казалось не утолить этот голод.       — Я так и не спросила как ты себя чувствуешь. — Как только мое дыхание выровнялось настолько, чтобы я снова могла говорить, спросила я. — Как твоя нога? Что случилось?       — Не знаю, — ответил он и улыбнулся, когда я оторвала голову от его груди, чтобы заглянуть ему в улыбающееся лицо. — Сейчас я даже не чувствую, что у меня что-то болело.       Лежать почти что сверху него, прижимаясь щекой к его черной форменной футболке и думать о том, что какое-то время назад я не знала, не могла себе позволить коснуться его, и думала, что для меня это может быть навсегда утеряно — чистая фантасмагория. Сейчас я думала только о том, что именно здесь мое место — рядом с человеком, которого я люблю даже больше своей собственной матери — что пугало меня до суеверного ужаса, и что по-другому быть не могло.       — Я не хочу быть, той, кто разрушил твою жизнь.       — Я думал, мы уже закрыли эту тему, — Джиен забросил на меня сверху свою забинтованную ногу, но я была не против — так как даже лежа практически друг на друге, мы занимали все пространство узкой кровати.       — Я знаю, — я кивнула, — но я все равно скажу, что подтолкнуло меня приехать сюда.       — Кроме моей матери.       — Да, кроме нее был еще один человек. Вернее история. Песня.       — Песня? — - Брови Джиена поползли вверх. — Расскажи, будь добра. Я ужасно соскучился по песням.       — Я серьезно.       — Я тоже.       Он еще крепче обнял меня, так, что мне стало жарко, ему, наверное, тоже, под всеми нашими одеждами, и его обжигающей коже, но я ни на миллиметр не отстранилась, слушая размеренный стук его сердца, когда начала свой дикий рассказ:       — В общем, был один мужчина — старше любимой девушки, никому неизвестной до того… ___       В эту ночь нам все-таки удалось поспать, хоть мы и просыпались почти каждые двадцать минут — стоило кому-то из нас пошевелиться, как чуткий неглубокий сон другого прерывался, и мы снова целовали губы, глаза, руки друг друга и не могли наговориться.       — Что ты будешь делать с этим?       Джиен подбородком указал на забытые листы с красной печатью, сваленные кучей на полу и всеми забытые.       — То, зачем сюда и приехала.       Спрыгнув с кровати, я подобрала их и присела в ногах Джиена, который тоже поднялся и теперь настороженно наблюдал за мной.       — Независимо от того, что бы случилось сегодня, я в любом случае сделала это — ты просто должен знать об этом.       И, разорвав, как сумев, толстую пачку бумаг, с длинным списком алиментов, возможностями оспаривания брачного договора, и много чего еще, что я не захотела читать, белые неровные квадратики закружили по палате и осели на полу безжизненными плоскими клочками.       — И что будет дальше? — спросила я Джиена, когда наши взгляды встретились.       — Мне очень жаль тебя огорчать, — начал он, и мое сердце, клянусь, пропустило удар, — но нас ждет еще полтора года разлуки.       — А потом?       — А потом ты будешь моей. ___ * Као Лак — Это курортный город на западном побережье перешейка полуострова Малакка в Андаманском море, примерно в ста километрах от Пхукета (Таиланд). ** «Ходячий за́мок» — полнометражный аниме-фильм, выпущенный студией «Ghibli» в 2004 году. Создан японским режиссёром Хаяо Миядзаки по мотивам одноименного сказочного романа английской писательницы Дианы Уинн Джонс.