Иллюзией можно наесться?

Госпожа де Врие хочет взглянуть на новую картину. Взяв с пюпитра миниатюру — осторожно, чтобы не смазать еще не просохшую краску — Лидия задержалась у стены, перед прислоненными к ней законченными работами. Они были прикрыты мешковиной от пыли и чужих глаз. Всех ее сил не хватило бы на маскирующий заслон достаточной силы, чтобы его не пробил взгляд ее мэтра или кого-то из сегодняшних гостей. Мешковина справлялась лучше, слишком незначительная, слишком простая, чтобы под ней могло прятаться что-то любопытное. Лидия смотрела на занавешенные картины. Такая же безмолвная, как все они, она была своя здесь, в этом мире немых и неподвижных красок. Своя больше, чем там, среди других чародеев, тактично не опускающих взгляд ниже ее глаз из страха увидеть сквозь иллюзию, сквозь это милосердное масло поверх замаранного, безобразного холста. Поддавшись неясному порыву, Лидия сбросила мешковину с единственного незавершенного полотна. С другой своей незаживающей раны. Прописанный до мельчайших деталей и все равно незаконченный портрет. Открытое, зрело прекрасное лицо. Твердые черты, мягкая светотень. Глаза смотрят на нее с выдуманным ею выражением, и может быть, в этом все дело? Ей не закончить этот портрет, не добиться полного сходства, потому что во взгляде этом не вежливая приязнь и не отстраненная любезность, не то, что она изо дня в день видит в действительности. Слишком мало правды она видит и хочет знать, чтобы суметь ее изобразить. Будто дикарь из древних дней, она завороженно глядит на него, как на луну, чью темную сторону никогда не увидеть, чей истинный облик не передать ее жалкой краске, сколько ни старайся. Ей остается лишь вечно плоское двумерное изображение. Но хватит. Ее ведь ждут. Госпожа де Врие и Артауд Терранова восхитились полотном. — Сочно вышло! Красиво, да. Хотя я больше по барышням соображаю. — Ухмылка, кубок взлетает к окрашенным вином губам чародея. — Крегеннан. Как здесь положены краски... Что ж, я понимаю Лару! — Тиссая улыбается теплой, искренне несимметричной и неидеальной улыбкой. И затем он. Короткий, все видящий взгляд. Мягкая улыбка. — Чудесная работа, Лидия. Как и всегда. Чудесная... Что ж, любовь творит чудеса, так ведь говорят. Лидия сказала бы иначе: чудеса творит ее нехватка. Будь все равно любимы и счастливы, кто стал бы жизнь свою бросать в поэзию, музыку, живопись, во все эти несчастные способы наконец ощутить себя любимым за то, что ты сделал, раз не за то, кто ты есть. Она вернулась к себе. Поставила незаконченный портрет на пюпитр и принялась смешивать краски, легчайшими мазками касаясь застывшего перед нею лица, заливаясь румянцем на своих несуществующих щеках от фантазий и надежд, что бессмертно жили на темной стороне ее луны. Которую никому никогда не увидеть. Мягкое шуршание кисти по холсту, запах магии наполняет воздух — запах масла, терпентина и ничего не значащих надежд. Ничего не меняющих. Но так она все же может коснуться его. Кистью и красками. Ничего не значащим волшебством своего мастерства, своего воображения. И пусть все это лишь иллюзия, но это гораздо лучше, чем ничего. Кому же знать об этом, как не чародейке! Она чародейка. А чародейки не плачут.