Посмотри, вот солнце опять встаёт, Луч бросая тебе, не глядя. День сменяет ночь при любом раскладе — Солнце никого на свете не предаёт. (с)
***
У Джеймса Барнса есть своё солнце. У солнца волнистые каштановые волосы, тонкие мягкие губы и яркие карие глазищи. У солнца нежная, фарфоровая в белизну кожа, цепкие пальчики и симпатичная округлая задница. У солнца высокий мальчишеский голос, ласковая улыбка и восхитительно длинная шея, на которой так приятно оставлять следы. Солнце улыбается ему каждый день так, словно лучше него, Баки Барнса — Зимнего Солдата, безжалостного убийцы с более чем полувековой историей, — на свете и нет никого. У солнца есть имя, — П-и-т-е-р, — красивое, тягучее и сладкое, словно мёд. Солнце смотрит так, что душу вынимает, привязывает к себе одним взмахом коротких пушистых ресниц и едва заметной, полной тихой радости улыбкой. Солнце пахнет так невыносимо хорошо, до щемящей нежности правильно — чуть горьковатой полынью, лимонной цедрой и собой. Солнце пахнет домом. Барнс ходит за Питером, как привязанный. Не маячит перед глазами, но и не таится, провожает периодически до дома или школы. Доверия к нему от Старка всё еще нет, но теперь он, пусть и обвешанный жучками, хотя бы может покидать Башню "злобной мачехи" (вся эта история до пиздеца напоминает Барнсу тему с Рапунцель, но он смирился с этим, как с неизбежным злом). Так что Зимний не в обиде. Он не слишком донимает Питера, зачастую подолгу отсутствует, пропадая на довольно сомнительных миссиях по приказу одноглазого мудака. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, поэтому подобная отработка собственной свободы не стала чем-то неожиданным. Зато потом, по возвращении, Питер ластится сильнее, лезет под руку и смотрит-смотрит своими оленьими глазами. В такие дни они могут не проронить ни слова, лишь сидят рядом, и думают о своем, или не думают вообще. В такие дни Бак держит в руках это мелкое чудо и не может насмотреться на тонкие запястья с голубоватыми прожилками вен, кудрявую макушку, в которой запутались солнечные лучи, на всего Питера. В такие дни Зимний до зуда в ладонях хочет вжать в себя Паркера, растворить его в себе — и раствориться в нём самому. На самом деле, их взаимодействие весьма далеко от... идеала человеческих отношений. Непонятно, на что вообще это похоже. Они не ведут себя ни как друзья, ни как пара. Это что-то глубже, что-то на молекулярном почти уровне. Словно разные полюса магнита, они притягиваются друг к другу, и это взаимодействие — физика и химия. Диффузия и синтез. Их мысли, поступки, взгляды и действия обращены друг к другу. Им, словно двум слепцам, физически необходимо прикасаться, будто пытаясь увидеть, узнать партнера через кончики пальцев. Они говорят через прикосновения. Если Питер читает книгу, то, с большой долей вероятности, он делает это, привалившись к спине Барнса или закинув на него босые ноги. Если Зимний перебирает оружие, точит ножи или изучает карты, то, скорее всего, это происходит в молчаливой компании Питера. Может быть, со стороны это выглядит странно, но им вполне комфортно. Питеру нравится заботиться о Баки. Когда они идут в ванную, между ними нет ничего "такого", он лишь моет Зимнему голову с таким забавным выражением на симпатичной мордашке, словно Рождество уже завтра. После Паркер аккуратно сушит темные длинные волосы, мягко расчесывает их и, — как логичное завершение всего, — целует Барнса в пахнущую персиком макушку. У Зимнего весьма странный вкус в выборе шампуня. Это немного смешно, но у Барнса мания на сладкое. Как-то раз, проснувшись посреди ночи, Питер идёт выпить воды на кухню и, включив свет, натыкается там на Зимнего. Тот сидит на подоконнике, с таким лицом, словно его застукали за чем-то неприличным, и испачканными в креме пальцами запихивает за щеку кусок бисквитного торта. У него даже скулы во взбитых сливках. Питер не в восторге от поцелуя со вкусом пирожных, но умелые губы затирают последние остатки его недовольства.***
Питер сладко жмурится, не отрываясь от нового комикса, когда его бледных ступней, упирающихся в жесткое бедро, касаются теплые пальцы. Он блаженно мычит, чувствуя, как мурашки разбегаются по стопе, и хихикает от щекотки. Барнс часто наблюдает за ним, исподволь или открыто. Смотрит изучающе, будто запоминая каждую деталь, каждую мелочь, и Питеру кажется, что Зимний знает Паркера гораздо лучше его самого. Порой по утрам на тумбочке у кровати его ждёт чашка горячего чая с малиной, и Питер всегда растроган подобной заботой, потому что знает, что Баки пьёт только кофе, а четыре сорта дорогого чая в металлических, покрытых узорами банках на кухне явно появились не сами собой. По вечерам они, если не на задании и ничем не заняты, устраиваются на диване в гостиной и смотрят Нетфликс или играют в приставку. Однажды Баки учит Питера играть в дурака и покер, и Паркер постоянно проигрывает, потому что совсем не может контролировать свои эмоции. Питер хохочет, продув в очередной раз, и швыряет в Барнса подушкой, завязывая шуточный бой, который заканчивается ленивыми поцелуями на полу. Паркер смотрит в серые глаза и видит в них себя, всегда себя. Там нет всего мира, нет ничего, о чем пишут поэты в пафосных книжонках, но этот взгляд — почти откровение, потому что единственное, от чего Зимний не отрывает глаз — это сам Питер.***
У Питера всё еще случаются панические атаки. Они стали гораздо реже, не подгоняемые эмоциональной лабильностью, но такое никогда до конца не проходит. Поэтому, когда Паркера вновь накрывает, он тянется к Барнсу, а если того нет рядом, звонит ему, и просто голоса на том конце телефонного провода хватает, чтобы стало легче. Зимнего всё еще мучают кошмары. После возвращения памяти длиной в не самые радужные семьдесят лет они отличаются большим разнообразием ужасающих событий, и проснуться в таком случае довольно проблематично. Поэтому теперь, каждый раз, когда Барнс тонет в очередном вязком кошмаре, его будят мягкие прикосновения. Солдат еще какое-то время учится не сжимать чужое горло в первые секунды после пробуждения. Он сожалеет о каждом оставленном случайно синяке, даже зная, что они сойдут к утру, но Питер лишь смотрит на него с ласковым восхищением, целует каждый палец и несильно прикусывает, а затем втягивает на пару фаланг в рот, проходясь языком по шероховатой коже на подушечках. Питер знает, как заставить Барнса забыть о чём угодно, и пользуется этим. Под утро синяков на Питере становится на порядок больше. Несмотря на угрожающий вид, Зимний, на самом деле, ласковый, словно ручной тигр, спасенный в детстве от браконьеров. Да, большой и чудовищно сильный, да, страшный настолько, что поджилки трясутся. Да, готов разорвать каждого, кто только сунется, подойдет слишком близко, пересекая незримую черту. Но своего человека будет оберегать до последней капли крови. И сдохнет за него, сомкнув клыки на чужом горле, утянув на тот свет как можно больше врагов. Иногда, когда они одни, Барнс смотрит с такой щемящей, горьковатой нежностью и почти обожанием, что Питеру страшно становится от всепоглощающей мощи этих чувств. Зимний не стелется перед ним, все так же насмешничает, дрючит его в Супер Марио, но иногда... появляется что-то в серых глазах. На мгновение, буквально, но тут же становится понятно: это — навсегда. И Питер рад, немного напуган этой ответственностью, смущён, и растерян. А вслед за всем этим из глубин души поднимает голову что-то тёмное, жадное и голодное. Что-то, облизывающее клыкастую кровавую пасть и рычащее утробно: "Моё. Моё!". Это нечто низко и довольно гудит внутри, глядя на Зимнего с жаждой обладания, и от гула зудит под рёбрами. Паркер отдает себе отчет в том, что на самом деле это — все его темные мысли и желания, которые невероятно далеки от человеческой морали и его собственных нравственных устоев. В такие моменты Питер смотрит на Барнса украдкой, прикрывая ресницами голодную бездну, поселившуюся в зрачках. Тварь внутри него восторженно повизгивает от мысли, что это совершенное, предназначенное для убийств существо принадлежит ему. Зимний знает. Его не могут провести ни обманчиво-хрупкий внешний вид, ни влажно-карие, словно у лани, глаза. Несмотря на то, что Питер, по сути, — добрейшее существо, которое он встречал, Барнс знает, что за мысли порой бродят в кудрявой голове. Он буквально затылком чувствует, как меняется карий взгляд, становясь вдруг из нежного и мечтательного восхищенно-жадным. Он видит, как иногда из тонкого тела рвутся демоны, и — о, да! — эти твари действительно из самой бездны. Зимний довольно ухмыляется. Ему есть, что предложить этим демонам.