Пристрастие Антагониста

К концу мы уже изрядно вымотались оба: мои руки дрожали и судорожно впиваясь в его оголенное тело, я намекал Накахаре, что нам пора как-то остановиться. Как бы сильно ему не хотелось продолжить, он тоже замедлился и двигался на мне не так активно, как два часа назад, изнуренно выдыхая и цепляясь за мои плечи. Помогая ему, я завороженно наблюдал за действиями своего парня. То, как выгибал спину и до мурашек насаживался чуть глубже, как стонал, уже не стараясь подыграть мне, либо идеально скрывал свой фальшивый голос, либо же, искренне не сдерживал себя. Прошипев и вцепившись в меня, Чуя вскрикнул и, расцарапав на последних секундах мне плечи, обильно кончил. Либо же он смутился, либо же упадок сил так сказался на нем, но он, бормоча себе под нос всякую бессвязную ерунду наконец-то упал в мои объятия, утыкаясь носом в шею. — Я устал, Дазай, — прижавшись ещё крепче, ты явно вымогаешь от меня внимание. Куда тебе ещё? — Даже после секса по фамилии, грубо, Накахара, грубо. Он ничего не отвечает, а лишь растягивает эту свою самодовольную, с ноткой насмешки и издевки улыбку. Я так и не понимаю, что ему было от меня нужно и, накидываю на плечи одеяло, чтобы Чуя не замерз холодной летней ночью. Окно раскрыто нараспашку, на полу осколки — остатки грубой ссоры, после которой и последовало такое очевидное перемирие. Почему каждая наша перепалка заканчивается тем, что мы трахаемся? Просто это единственное время, когда мы можем выплеснуть весь свой пыл в сексе и заткнуться со своими постоянными оскорблениями. — Будешь спать? — Три часа ночи, будильник сработает через четыре. Приткнись и подумай. Эта его очевидная актерская игра и подражание чему-то неприступному, грубому, доводит меня до откровенного смеха. Разгладив мокрые и спутавшиеся волосы, убирая их со лба, я нежно целую его, как бы безмолвно благодаря за ещё одну прекрасно проведенную ночь. Накахара отреагировал смешано: вроде бы и выдавил из себя улыбку, прикрывая зарозовевшие щеки, а с другой стороны, его взгляд был мутным и не совсем понятным. Казалось, что он не хочет меня видеть. — Тебя что-то не устраивает? — я не хочу чувствовать себя виноватым и засыпать с противным осадком того, что я что-то сделал не так, — Чуя, если так хочешь, я извинюсь ещё раз. На самом деле взаимопонимание в наших отношениях являются своеобразным фундаментом, и во мне сейчас больше плещется желание не утерять его, чем действительно просить прощения за какую-то несусветную ерунду. Вообще, ненавижу извиняться на полном серьезе, в этой жизни я не сделал ничего такого, о чем бы мог сожалеть. Чуя замечает, а возможно уже насквозь знает меня и потому, лишь непонимающе и уже даже тоскливо обводит меня взглядом, отмахиваясь. — Мы все разрешили. Не давая мне и слова сказать, Накахара слезает с меня и, натягивая свою скомканную футболку, укладывается на кровать. Я бережно накрываю его одеялом, уже даже не задумываясь о том, как я это все делаю: правда ли хочу ласкаться с ним или это уже как исполнение какого-то долга? Наверное, если это оставляет между нами отношения, которые переходят грань двух напарников, то это и к лучшему. — Сладких снов, Чуя, — я подползаю к нему и обнимаю за талию, носом играясь в волосах, — поможешь мне встать утром? — Спокойной ночи. — он отвечает уже заспанным голосом, видимо, очень устал. Я прижимаюсь ещё ближе, обнимая и притягивая к себе, чтобы согреть. Не понимаю, когда он успел замерзнуть: все эти пять часов беспрерывного секса нам было очень даже тепло. Может все-таки следовало закрыть окно? Я замираю и вслушиваюсь в посторонние звуки: вокруг почти идеальная тишина. Хотя с этим я погорячился. На улице, где-то вдалеке, может уже даже ближе к порту раздается вой сирены, но это уже превратилось в мелодию колыбельной для меня, настолько часто мне удавалось её слышать. Может быть ограбление, убийство или простая проверка — об этом мы завтра узнаем с Накахарой за завтраком, пока будем есть и собираться наверняка включим новостной канал. В комнате я слышу что-то ещё. Оно совсем рядом и это заставляет растягивать на лице глупую улыбку. Тихое сопение любимого человека, который бесстыдно перетянул на себя все одеяло, укутываясь в него. Потрепав Чую по волосам, я услышал недовольное бурчание и просто чтобы не разбудить его, бесшумно встаю с кровати. На полу все ещё валяется наша смятая одежда и осколки разбитой вазы, за которую я тоже получил небольшой синяк. Окно раскрыто потому что я хотел выпрыгнуть оттуда, имитируя «несчастное самоубийство от неразделенных чувств». На самом деле мы уже играли на нервах друг у друга и это было сделано только для привлечения внимания — я не собирался умирать на полном серьезе. Вырисовывая в голове картину недавних событий, мне удалось вспомнить диалоги до подробностей — а сколько слов, сказанных ради унижения! Да ради чего. Можно бесконечно рассуждать о том, какие мы с ним все-таки кретины, бараны и мудаки, да что толку — мы это и так знаем. «Шлюха». «Идиот». «Скотина». «Тупица». На самом деле уже можно прекратить надрывать горло и кричать друг другу все эти грязные слова, но тогда наши отношения утеряют изюминку. Честно говоря, я знаю его уже давно. Я вижу в мимике его лица ложь или невинную правду, радость и наигранное сожаление, досаду или ярость, сексуальное желание и скуку, когда Накахаре абсолютно все равно. А потому понять взаправду ли он хочет вылить на меня такой поток нецензурной речи и обычных упреков не составляет труда. И в последнее время от природного раздражения ни осталось не следа. По крайней мере, дома. Зато как много его стало на словах и презрительных состроенных взглядах, которыми он выжирает мою душу! Он хороший актер, но Чуя немного перестарался и выдал себя слишком быстро, а потому мне просто остается наблюдать за этим «спектаклем», иногда подыгрывая. Сейчас он уже не дремлет, а вполне крепко спит — это понятно по тому, как Накахара беззаботно раскидывает руки по кровати, переваливаясь на спину. Он уже даже похрапывает и пускает слюни на подушку, не подозревая ни о какой опасности во сне. Его не волнует по-моему сейчас ничего: это самый настоящий невинный сон младенца. Закрывая окно, чтобы не замерзнуть в холодную пасмурную летнюю ночь, я косо смотрю на часы на стене — уже половина четвертого. Чуя заснул не рекордно быстро, но и не решился возиться и тратить наши общие нервы на частые приступы бессонницы, что могли наступать из-за перевозбуждения или потребления большого количества алкоголя или сигарет. Я думаю, что мне тоже следует лечь отдохнуть, ведь силы из воздуха не берутся, а засыпать на работе себе дороже. Распинав нашу одежду по разным углам, я залезаю на кровать и усаживаюсь рядом с Чуей. Если бы у меня было поэтическое чувство и возможность творить прекрасное, я бы запечатлел его спящим. Именно в чудесной картине или слащавых стихах, восторгаясь его неземной красотой и девственным выражением лица. Я бы не стал сравнивать его с девушкой: это худшее сравнение, которое мне когда-либо удавалось слышать в своей жизни. Но просто то, насколько он беззащитен именно сейчас доводит до абсолютного безумия. Это единственное время, когда я могу наслаждаться этим красивым и чем-то неземным, нервно нащупывая у себя пульс, чтобы убедиться, не замерло ли у меня от восхищения сердце. — Чуя, — я наклоняюсь над тобой и теряю всякое самообладание, почти выдыхая в его действительно нежные губы, — можно мне задушить тебя? Вопрос был задан по факту в пустоту — ты продолжаешь спать, даже не подозревая о том, что у меня начались какие-то нервозные приступы любовной лихорадки: словно тихая школьница, которая готова убить за свою любовь, я так же трясусь над тобой. Это же просто немыслимо. Я хочу задушить тебя, обхватив идеальную, как по мне, шею и, надавить на сонные артерии большими пальцами. Во мне играет какое-то отчаянное любопытство и от этого тело сковывает буквально все: я не могу пошевелиться. Точнее, могу, но я не контролирую то, что делаю. Все действия как чей-то гипноз, я понимаю, что творю, но не могу остановить себя. — Чуя, — нервно сглотнув, я поправляю его одеяло, опять же выполняя свой долг, — тебе не холодно? Мне закрыть окно? Зачем я спрашиваю у него что-то? И почему мне кажется, что сейчас лютая зима, а наше окно открыто нараспашку? Меня буквально бьет в каких-то немыслимых судорогах, лицо все горит, в ноги мне точно втыкают иголки какие-нибудь завистники, играясь нашими телами в образе кукол Вуду. Они желают и заставляют меня думать о том, что я желаю задушить Накахару. Нет, это не чье-то воздействие, это мой тайный фетиш и безумство, которое просто смогло всплыть именно сейчас, проявляя себя в гадкой форме. Мне так любопытно узнать, что будет с тобой, если я все-таки перекрою тебе дыхание. Долго ли ты будешь мучиться и умрешь ли, если я буду держать подушку у твоего лица? Какими будут твои последние мысли и пробудишься ли ты вообще, не впадая в вечный сон? А каким будет оттенок кожи, и замрешь ли ты, как статуя, с единым выражением лица, которое смогу видеть и изображать только я? — Чуя, ты правда себя хорошо чувствуешь? — мой голос сорвался и пытаясь как-то предотвратить свою аномальную сердечную сократимость, я нашептал ему на ухо, поглаживая по волосам, — ты же будешь не против этого? Я безумно двуличный актер нашего общего театра. На мне висит несколько ролей, которые отыграть никогда не составит труда, но уметь сдерживать свои фирменные реплики и манеру поведения надо. Свой спектакль — своя роль, она одна на всю игру. И переигрывать или смешивать два образа нельзя, ведь так ты только запутаешь зрителя и устроишь бесполезную клоунаду. Но сейчас на волю рвется моя бывшая и неудачная роль, которая не возжелала подчиняться моему разуму и устроила настоящий бунт в годы моего подросткового и опрометчивого возраста. Я называл его Антагонистом, чему он никогда не противился и вроде бы с желанием принимал такое имя. Но сейчас он пошел против меня, пытаясь отомстить за то, что я выгнал его из своей жизни. Эта личность была скользкой и мерзкой, подобая извивающейся в руках циркового укротителя змее. Но разве можно было забыть о нем? Антагонист был моим лучшим другом, который обещал мне верность и самую настоящую опеку. Он всегда являлся мне в моих снах и даже виделся мне наяву в виде скрытной тени, которая всегда преследовала меня. Я чувствовал себя комфортно рядом с ним и всегда мог понадеяться на его поддержку. Даже Одасаку не казался таким искренним другом и в те дни, в которые мы встречались и беседовали о наболевшем в тусклом свете бара, Антагонист шептал мне на ухо своим противным и заставляющим покрыться холодной испариной голосом: — Не слушай, заткни его, скажи, что у тебя свои проблемы, забудь о своих лживых друзьях, которые тебя быстро предадут, а труп скинут в канаву. Дазай, пойдем найдем себе развлечения, какую-нибудь сладкую девушку с отточенным навыком стриптиза и украдем немножко денег из городского банка? Пойдем отсюда, тебе не нужны разговоры, ах, перестань мучать меня, дай мне разбудить в тебе сладострастие, понаблюдать за опасным и юным мальчиком, ах, прошу... И я действительно слушался его. В это время наши отношения с Чуей стали пограничными и я чуть было не испоганил абсолютно все. Ода и Анго странно смотрели на мои трясущиеся от волнения руки, когда я говорил о том, что нужно отлучиться по делам. На работе я не стал причиной для целых дискуссий и никто, кроме Накахары не заострял на моей резкой смене поведения внимания. Да и тот был больше вовлечен в работу: все-таки, нам было по шестнадцать и было слишком глупо носиться возле меня с расспросами. Босс лишь отмахивался, мол, какое ему дело до мальчика, у которого в крови заиграл адреналин? Пусть не конфликтует с другими важными организациями и не вредит славе Мафии, а так — его право и выбор как проводить свою бурную молодость. Внутренние, даже личные конфликты между подчиненными его мало волновали. И тогда, Антагонист шел со мной нога в ногу: не отставая ни на шаг. Мне было необычно и увлекательно находиться в одной компании с ним, выслушивать полубезумные истории, узнавать правду и грязные секреты чужих людей, ведь эта роль не стеснялась копаться в чужом нижнем белье. Мне все больше удавалось тонуть с ним в бездне бесконечного и беззаботного веселья, толк в котором мы видели только вдвоем. Казалось, что нам никто не помешает, но пробудить свою бдительность мне удалось увы, слишком поздно. Только словив на руки своего бывшего друга, чья жизнь была явно обречена на трагичный конец, я сумел осознать все то, что я сделал. Перед глазами пронеслась длинная кинопленка: частые кадры действительно правдивой истории предстала передо мной и повергла в устрашающий шок. Я даже вспомнил, откуда у меня появился Антагонист и как я приютил его, позволил одурачить меня и завладеть своей личностью. Он был неуверенными в себе парой неудачников: Алчностью, Завистью, Похотью и Садизмом. Почувствовав в себе силы и обнаружив такую доверчивую жертву, они запросто представились мне тем самым Антагонистом, умело изворачиваясь с самого начала. Он оказался предателем и паразитом, которого я так любезно впустил. — Скотина. Я не желал больше чувствовать его присутствия в своей голове, но он окреп и как сорняк, глубоко засел во мне. Я был готов рвать волосы на голове от досады, кричать и молиться об освобождении. Я хотел искупления и теперь обрел крайнюю цель в жизни — избавить себя от мучителя. Проще было приставить пистолет к своему виску и выстрелить, но разве это будет означать мою победу? Я сбегу от него, дам выиграть, вывешу белый флаг. И тогда, Антагонист будет насмехаться над моим мертвым телом, запечатлевая мой дикий ужас на лице для того, чтобы записать свою новую историю. — Убирайся. Лишь данная мне Богом, как подарок, невероятная сила воли позволила захлопнуть перед этой тварью двери своего театра. Он остался никем, вновь распадаясь на четыре жалких осколка, которые никогда бы не затронули меня вновь. Но чтобы укрепить замки, мне пришлось сменить многое в своей жизни. Я действительно был лучшим актером в своем окружении, но и вернуть себя в норму я не смог. И не смогу. Антагонист был моим психическим расстройством. Он не являлся одной из добровольной роли, это был дьявол без плоти и пристанища — тень самого меня почти «излечила» меня на свой лад. Отдайся я ему, у меня бы не осталось настоящего меня и тогда бы, Антагонист стал бы победителем. — Чуя, пожалуйста, позволь мне придушить тебя. Я понял, кто заправляет моим разумом. Я вновь слышал этот грубый шепотом у своего уха и непроизвольно, дрожа и сопротивляясь, протянул руки к шее Накахары. Даже голос, голос который исходил от меня был тем самым, который я слышал. Антагонист определенно посланник Дьявола, который губит людские жизни ради собственного удовлетворения. Мое сердце забилось все чаще, а щеки налились невыносимым ярким цветом, казалось, что у меня настоящий припадок. — Чуя, ты будешь красивым, если побледнеешь ещё, ах... Я неосознанно вскрикиваю, пытаясь остановить самого себя. Ведь если я позволю ему ворваться сюда ещё раз, следующим моим постоянным пристанищем станет психиатрическая клиника. В полиции не будут разбираться: наши статусы и связи помогут безнаказанно обойти дело. — Чуя... Пальцы крепко сжимают его горло и, сквозь наступившие на глаза постыдные слезы, которые всегда были для меня признаком слабоумия и бессилия, я вижу то, как он невольно хватает губами воздух. Чуя начинает задыхаться и вырываться, все ещё не выходя из сна, а я душу его. В груди становится тесно и, оседая на Накахару, сжимая ногами талию, мне приходится давить всем телом, чтобы он не смог сорваться. — Задуши его. Убей его, — эта тварь сдает свои мотивы, но я слишком растерян и не могу понять обмана Антагониста. В тот момент, когда он сумел полностью завладеть остатками моей личности, я смог проснулся от душераздирающего вопля. Вздрогнув, я все ещё сдавливал горло своего парня, но когда слезы стекли с моих глазах, я четко и ясно увидел лицо Чуи: на нем был выражен необъятный ужас и дискомфорт, он, пусть даже и не сумел вырваться из своего кошмара, действительно боролся за свою жизнь. Либо инстинкты, либо сама Судьба помогли ему, но мне в голову словно что-то ударило. Единственное, что я смог запомнить: это презрительное шипение и шум, как от старого телевизора, что пробирался до самых недр моего сознания, выжигая и заставляя голову раскалываться, но в то же время помогал рассыпаться в сладкой эйфории.

***

— Дазай? Я проснулся от того, что меня тормошил Накахара, вопросительно вглядываясь в изнеможенное лицо. Сухость во рту, головокружение и состояние какой-то набитой ватой тряпичной куклы дали мне мысль о том, что мы вчера напились и переспали. — Какого черта ты вопил ночью? — он осел на кровати, поднимая с пола смятые брюки, — кошмары мучают? Сейчас было тяжело вспомнить что-то, но мое сердце буквально упало, когда я смог увидеть шею Чуи. На ней была куча засосов, которые я, будучи перевозбужденным, наоставлял во время нашего примирительного ночного секса. Но не это привлекало меня, а отметины от пальцев, которые превратились в жуткие синяки, что напоминали мне следы удушья. Я не мог так грубо искусать или зажать его. — Мне ничего не снилось этой ночью, — сказал я правду, ведь голова была пустой: едва помнились даже приготовления ко сну, — может это ты кричал? — Нет, я сплю спокойно. В нашей комнате повисло минутное неловкое молчание: примолк и Чуя, видно ощущая мое треклятое напряжение, да и я не знал как себя вести после такой странной ночи. Рассматривая комнату, словно она была мне чужой, я краем глаза следил и за парнем, то как он переодевается и тихо ворчит, вечно нервно поглядывая на часы. — Знаешь, мне снилось, что меня душило что-то непонятное. От его слов по моей спине пробежался нервный и пронизывающий холод: я вспомнил абсолютно все. — И шея болит, ты наверное перестарался, скотина. Чуя не обратил внимание на меня и, лишь позвав сразу в кухню, удалился. Моя голова шла кругом — я не мог сделать такого. Я не мог впустить эту тварь к себе. Я излечил себя ещё тогда, и это был дурной сон. Верно, это плохое влияние погоды и общая усталость: побуду немного с любимым человеком и смогу отойти. — Ха, плохие кошмары, — я даже рассмеялся. Но, я услышал то, что заставило меня поседеть и потерять дар речи. Глухой и хриплый, голос из пустоты ядовито усмехнулся. — Будем играть так каждую ночь?