Свети ярче

Ты смотришь на него издалека, так же, как и все. Но тебе кажется, что сейчас ты обладаешь орлиным зрением, потому что можешь разглядеть во всех подробностях его глаза. Какого они цвета? Ты никогда не скажешь, потому что ни разу не обратил на это внимания. Да какая вообще тебе к чёрту разница, какого они цвета, если гораздо важнее то, чем они светятся. А о том, что его глаза светятся, ты уж точно знаешь и знаешь не понаслышке. Сколько раз ты видел, как они искрятся счастьем, и тогда этот свет яркий, словно солнечный зайчик, пущенный маленьким круглым зеркалом, он буквально оглушает и сносит с ног; сколько раз ты видел, как в них плещется задумчивость, и тогда этот свет приглушённый, спокойный, словно ночник в спальне; сколько раз ты видел, как их заливает грусть, и тогда этот свет почти незаметен, словно лампочку только что выключили, но отголоски света всё ещё сохранились; сколько раз ты видел, как они искрятся злостью, и тогда этот свет словно фейерверк, разрывающий тёмное небо сотнями огней, опасными и притягивающими взгляд. Но сейчас ты видишь — или тебе это только кажется, ведь ты так знаешь его, что вполне можешь додумать, — какая в них пустота и усталость. Именно в эти моменты свет в его глазах гаснет, потухает, словно кто-то взял и своими толстыми пальцами сжал огонёк свечи. И ты ненавидишь эту темноту, от неё, как ребёнку, становится страшно, словно пропал ориентир — ориентир в целом мире, во всей твоей жизни. Ты всматриваешься внимательнее и находишь робкий лучик, словно солнце только-только показалось над горизонтом, выглядывая из-за кромки соснового леса. И этот лучик света — это решимость. Его решимость доказать, заставить, поверить. Его решимость победить. Ты хочешь, чтобы он посмотрел на тебя. Не для того, чтобы поддержать. Ты же знаешь, что в твоих глазах нет никакого света. Твои глаза — чёрные дыры, которые только поглощают чужой свет, а значит, ему нельзя сейчас в них смотреть, иначе они заберут всё то, что у него есть. Но как же тебе хочется, чтобы он всё-таки посмотрел. Ты же такой эгоист внутри своей неосвещённой души. Такой эгоист, что хочешь, чтобы даже сейчас этот слабый свет помог именно тебе, наплевав на всё, потому что не хочешь его делить с кем-то — с целой страной, — ведь он нужен тебе. Прямо сейчас, потому что ты так давно не видел света. Сердце у тебя стучит, как бешеное, а тебе кажется, что ты и не дышишь вовсе, да и сердце остановилось. А руки холодные-холодные. И пальцы дрожат. Где-то на задворках сознания звучит гул, а в ушах словно вода стоит. Ты медленно отрываешь от него взгляд и осматриваешься кругом. Сглатываешь и пытаешься повернуть шею. Трибуны пёстрые, и в глазах рябит, отвлекает, забивает голову. К чему всё это, если важно только то, что сейчас он творит историю? К чему ты смотришь по сторонам, если там он, один, сомкнул зубы и тоже не смеет пошевелиться, пока бьют в чужие ворота. Ты возвращаешь свой взгляд на него. Он собран, напряжён, смотрит прямо перед собой. А ты начинаешь сходить с ума от ожидания. Пусть это решится поскорее, только бы не стоять вот так и не ждать приговора. Быстрее. Быстрее, потому что силы уже на исходе. У тебя, не у него, потому что он, кажется, готов простоять тут до самого конца, вырвать, выхватить, выдрать зубами победу. Он бросает взгляд на тебя — просто скользнул взглядом мимо, а время для тебя, и так идущее со скоростью черепахи, остановилось совсем. Потому что теперь к решительности добавилась надежда. Надежда — это тот свет, который ты любишь так, как не любишь больше ничто. Словно робкий луч неяркого солнца коснулся щеки, даря тепло, как котёнок, ткнувшийся маленькой мордочкой тебе в нос. И ты знаешь, что этого котёнка, эту надежду, нужно защитить, отгородить ото всех опасностей, холить и лелеять. И ты, уже совсем не разбирая того, что творится в голове, начинаешь мысленно повторять: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожа…» А холодные пальцы против воли сжимаются в кулак. Ты видишь, как летит мяч, и ты видишь, как он падает за ним. Сердце ухает куда-то вниз, и ты вытягиваешь шею, глубоко вдыхая через нос, тянешь воздух. А мяч уже отлетает, летит в противоположную сторону. А тебе плевать на этот мяч, плевать на словно взорвавшийся гул трибун, тебе плевать, что всё вокруг задвигалось, зашумело. Ты видишь только глаза. Его глаза, в которых непонимание, не успевшее прийти осознание всего мешается со счастьем. А потом ты видишь его целиком — так, как не видел, наверное, никогда в жизни, а он сам светится, как взрыв сверхновой. А ты, как живущая пару дней бабочка — тебе ведь тоже плевать на всё, — летишь на этот свет и не успеваешь сообразить, как вот он, стоит рядом и бесконечно светится. И вот сейчас он полностью принадлежит тебе, весь его свет. А ты медлишь несколько мгновений, словно боясь прикоснуться к нему, такой он яркий. А он улыбается только уголками губ, и ты понимаешь, что вот оно — настоящее счастье. Счастье, которое он готов разделить с тобой, которым готов поделиться. А ты, как истукан, стоишь и не можешь пошевелиться, оторвать от него взгляд. Быстрое движение навстречу — и вот ты уже поднимаешь его над землёй, бережно, но сильно и уверенно придерживая руками, а он обхватывает твоё лицо и смотрит на тебя так, как не смотрел никогда. И ты понимаешь, что хочешь навсегда запомнить этот момент счастья, которое излучают его глаза. Счастье, которое освещает всё поле, да что там поле — весь мир можно согреть этим светом. Но ты никогда им не поделишься, потому что он твой свет. — Ви́ски, — говоришь ты. — Что? — переспрашивает он. Ты смотришь на него и тихо смеёшься. И снова мир замирает. Но теперь ты не хочешь, чтобы время опять полетело со своей космической скоростью, потому что ты держишь на руках его, согревающего своим светом, и так, словно это самое важное признание в твоей жизни, произносишь: — У тебя глаза цвета ви́ски.