Последний поцелуй

В распахнутые настежь двери дул ветер, гудел: «Иди, иди-и». Снежинки нетерпеливо танцевали на пороге, поторапливая. Марена вздохнула, поправила ажурную белоснежную шаль на плечах и вышла из дома, так и оставив дверь нараспашку: никто не зайдёт, чужие здесь не ходят, да и вообще никто не ходит. Близких, как и друзей, давно уже не осталось. Ветер да снег — вот и все собеседники. А ведь когда-то одиночество казалось ей не такой уж большой платой за свободу, и работа не воспринималась обязанностью. — Всё проходит, — напомнил ветер. — Да знаю, знаю, — отмахнулась Марена, сбегая по ступеням к запряжённым саням. В город она въехала под вечер, когда уже зажглись в окнах свечи, а на улицах сквозь валивший стеной снег тускло светились газовые фонари. Редкие прохожие жались к стенам домов и удивлённо смотрели вслед тройке белоснежных коней, но тут же забывали о женщине с поводьями в руках, торопясь скорее попасть в тепло. Оставив сани на площади, Марена свернула в узкий переулок и прошла несколько метров до нужного дома пешком. На крыльце сидел закутанный в тулуп старик. Он, казалось, полностью ушёл в свои мысли, пристроив подбородок поверх сложенных на набалдашнике трости рук. И, судя по слою снега на плечах и шапке, старик провёл в такой позе немало времени. Без слов Марена присела рядом. Какое-то время они молчали, глядя на падающий снег. — Ты так долго не приходила, — наконец нарушил молчание старик. — Петер уже начальную школу закончил. — Твой внук? — вежливо поинтересовалась Марена. — Правнук. Он умный мальчик, лучший в классе, — в голосе прозвучала неподдельная гордость. — А Эльза… — Марена поправила ему шапку, и старик осёкся. Пожевал губами, вытер лицо, смахнул с колен нападавший снег. — Я жалел, что ушёл от тебя, — сказал он наконец. — Не сразу, но понял: женские слёзы горячи, но они всего лишь слёзы. Настоящая боль — это лёд. — Зато у тебя есть дети, внуки и правнуки, — тихо произнесла Марена, подставляя ладонь под неспешно кружащиеся снежинки. — Не жалей о том, что не изменить. — Но ты осталась совсем одна, — возразил старик. — Знаешь, жена до самой смерти считала, что ты меня околдовала, увела обманом. А я не спорил, позволял ей так думать. Не запрещал рассказывать детям, а потом и внукам, сказки про нас, в которых не было ни слова правды. С каждым годом её история дополнялась всё новыми небылицами, а я ни разу не возразил. Ведь тогда пришлось бы признаться, что я никогда её не любил. Жалел, позволял любить себя, но сам не любил. И я не смог ей этого сказать. Я трус, — покаялся он горько. — Всю жизнь прожил трусом. — Ты просто человек. И заботился о семье, — не согласилась Марена. — А кто позаботился о тебе? — спросил старик, поворачиваясь к ней и снимая мохнатую шапку. И Марена в который раз поразилась, что с людьми делает время. Когда-то гладкий и высокий лоб избороздили морщины, пшеничные кудри поредели и поседели, жалкими клочками они прикрывали обтянутый кожей череп, глаза запали, и даже цвет их, яркий льдисто-голубой, поблёк, стал грязно-серым, будто подтаявший по весне снег. — Я привыкла, — ответила Марена на вопрос. — И сама могу о себе позаботиться. — Я мог бы списать всё на возраст, что был юн и глуп, — покачал головой старик, — но и тогда я знал, что совершаю ошибку, уходя от тебя. Бросил в одиночестве. Я сделал это не только из-за жалости к ней, мне было страшно не оправдать твоих надежд. — Марена ничего не сказала. — Прости меня, моя королева. Дай мне умереть спокойно, — он взял её руку в свои и прижался губами к холодной ладони. — За этим я и пришла, — произнесла Марена мягко. — И принесла тебе, что обещала. Помнишь моё обещание? Она протянула ему небольшой бархатный мешок. Развязав тесёмки, старик достал пару новеньких серебряных коньков. Он держал их осторожно, будто хрупкую драгоценность. На лезвиях вспыхивали и гасли маленькие огоньки, когда он поворачивал подарок в руках. — Ты тоже не забыла… — прошептал старик, часто моргая. — Но мне… Ты ведь не против, если они достанутся Петеру? — Конечно, нет, — улыбнулась Марена. — Они твои, и ты можешь распоряжаться ими, как хочешь. Мне пора. А ты наверняка замёрз. Наклонившись, она поцеловала старика в лоб и отстранилась. — Как тогда… — прошептал он. — Сперва, словно лёд проникает под кожу, кажется, что ещё немного и умрёшь, а потом так хорошо, и холод совсем не чувствуется, — Марена поцеловала его ещё раз. — У меня перестали болеть кости, и сердце больше не тянет в груди, — старческие глаза сверкнули прежним блеском. — Я помню, тогда ты тоже поцеловала меня дважды, сказала нельзя… — Не то зацелую до смерти, — продолжила за него Марена. — Да, так ты и сказала в тот вечер, — кивнул старик и чуть подался назад, увеличивая расстояние между ними и подслеповато щурясь. — Ты ничуть не изменилась, всё так же прекрасна. А лёд на твоём озере по-прежнему лежит треснувшим на тысячи кусков, что переливаются под северным сиянием всеми цветами радуги? — Марена кивнула. — Они часто мне снились, их холодное совершенство, идеально ровные края… Я был счастлив там, с тобой, в белоснежном спокойствии. Как жаль, что понял это слишком поздно. А сейчас... я так устал, я хочу покоя, — он качнулся ближе к Марене, заглядывая ей в глаза. — Поцелуй меня, королева, поцелуй, как никто никогда меня не целовал! Белые тонкие кисти легли на воротник овчинного тулупа, а ледяные губы прикоснулись к губам старика. Подходя к углу, за которым на площади её дожидались сани, Марена услышала за спиной мальчишеский голос: — Дедушка, пошли ужинать, все уже собрались за праздничным столом! Дедушка? — и через мгновение крик: — Мама! Дедушка Кай замёрз, он не дышит! Марена остановилась и обернулась. Выскочивший из тепла в домашней одежде мальчишка пытался растормошить мёртвого прадеда. — Петер, — позвала она негромко, но Петер услышал, повернул голову в её сторону, на детском лице застыла гримаса непонимания и обиды. — Ему сейчас хорошо, я точно знаю. Ветер взметнул ворох снежинок, окружил Марену белой завесой, скрывая от смертных, задул яростно, горестно завыл, печалясь вместе со своей хозяйкой. Всю ночь продолжалась метель, такой сильной горожане не видели уже много лет. К утру весь город будто покрылся белым саваном, а каждое окно оказалось разукрашено ледяными узорами. Некоторые жители видели в них цветы и даже уверяли, что это не что иное, как розы.