Вы правда не помните, Лейтенант?

      Карие глаза. Прямо сейчас на него с нежнейшим волнением и таким искренним беспокойством смотрели карие глаза. Такие красивые, чистые, идеальные, словно маленькие капельки утренней росы, которые Хэнк за все свои шестьдесят пять ни разу не видел в близи.       Он падал. Утопал в воспоминаниях и откапывал в памяти ещё с десяток таких же прекрасных карих глаз.       Её звали Нессой, и когда-то её шоколадно-золотистые глаза точно так же смотрели на Хэнка. Он жил слишком долго, чтобы не помнить каждого из людей, которых встречал в течение того потерянного времени.       Закрывая свои собственные глаза, Хэнк не думал о Конноре. Он думал о смерти. О том, как бесцельно просуществовал на этой земле. Сколько сожжённых сердец, разбитых коленок, выпитых бутылок… Сколько никчёмных попыток жить. Сколько мыслей о том, что всё вокруг прекрасно, о том, что время ещё есть.       Непонятно. Неясно, для чего всё это нужно было. Для чего сейчас нужен был Коннор, для чего когда-то была нужна Несса… Сейчас были важны лишь воспоминания, упорно прячущиеся где-то на границе сознания, чтобы не ранить сильнее, не добить без того убитого. Но Хэнк жил не для того, чтобы в конце забыть.       Высокий красный забор. Настолько яркий, что режет глаз, когда взгляд скользит мимо. Тут жил Бади. Хэнк не помнит его фамилию, не помнит возраста Бади, в котором тот умер, но он помнит неестественно красный забор, который неприятно слепил, выделяясь на фоне чистого снега. Тринадцать шагов вперёд. Хэнк считал. И вот он уже у ворот: таких массивных, широких и всё ещё до жуткого ярких. Бади слишком громко шаркает отцовскими ботинками по снегу. Хэнк замечает его сразу, как только тот выходит из дома. Что происходит дальше, память упрямо скрывает, обволакивая разум белой пеленой. Кажется, потом они пошли разрисовывать машины… Или это были не они… А может, они направлялись к кирпичным стенам, у которых постоянно ночевали грязные бездомные в рваных обносках. Насколько хорошим человеком был Бади? Интересно, они кидали в бездомных камни? Впрочем, это неважно. Сколько им тогда было? Шестнадцать, вроде бы. Но и это неважно. Значение имеет лишь то, что забор, окружавший дом Бади, был красным, и до этого забора от дороги было ровно тринадцать шагов.       Веки Хэнка медленно ползут вверх, снова блокируя все воспоминания. Перед усталым лицом опять обеспокоенные ореховые глаза, а в голове стоящий бетонной стеной туман. Так странно… Ещё вчера Коннор был безумно важен. Словно вода, словно воздух. Настолько, что Хэнку казалось, будто он умрёт без этого андроида. А сейчас, пошатываясь на пороге смерти, оказалось, что это было неправдой. Оказалось, что смерть может затмить всё, даже Коннора. Настолько, что и он становится неважен.       Тяжелый вздох, и веки опускаются снова. Теперь в мыслях первая любовь. Такая простая, смешная, глупая. Он не помнит имя той девочки, не помнит даже черты её лица, или цвет волос, или глаз. Ни че го. Только то ощущение лёгкости, волнующее всё его нутро. Он помнит, что дарил ей тёмно-синие васильки и популярные тогда коробочки с карамелизированным сахаром. Он помнит, как звучал их смех. Они всегда смеялись музыкально, в идеальную терцию, словно отрабатывали домашнее задание по сольфеджио. Кажется, она и правда занималась музыкой... Но... Это не точно... Да и не важно.       Ощущение тепла рядом с лицом. Коннор обнимал его за шею и плакал. Такой юный, такой до невозможного простой и одновременно безумно сложный.       Ещё одно яркое пятно выплывает из пучины памяти, перекрывая действительность. Чёрная папка. Да, это был его первый рабочий день, и он аккуратно вкладывал все свои двадцать пять листов с информацией в личное дело преступника. Ему дали напарника. Шаркинса. У него ещё было такое смешное имя… Фьюзи, Фьюри… или же… Какая разница? Он просто был, как приложение к той папке, крепко засевшей в его голове. Такой же мимолётный фрагмент его жизни. Такое же нелепое видение перед смертью.       Коннор, так и не сумевший успокоиться, сидел, безвольно опустив голову. Несколько минут спустя больничную палату полностью заполнил тревожный писк приборов. Умер. Хэнк умер.       Но, хотя его старое сердце уже не билось, у него оставалось время на ещё одну мысль. Последнюю мысль.       Зачем?..       ...Зачем всё это нужно было, если в самом конце не осталось ничего. Ни лиц, ни имен, ни событий. Зачем, если в мыслях крутится лишь красный забор, синие васильки и чёрная папка. Ах да, ещё карие глаза. Две пары. Как он мог забыть? Но, в итоге, зачем всё это нужно было, если оно будет забыто? Если он всё равно умрет?       Плач Коннора. Надрывный. Беззвучный. Вместе с тем такой громкий, словно он и сам сейчас умирает. Хэнк не должен его слышать, но слышит. Он слышит его, и этот плач - последнее, что он запоминает. И совсем не важно, что это бесполезно. Он просто хочет помнить его так же, как красный забор, синие васильки, чёрную папку и шоколадные глаза.       Помнить просто так.       Чтобы было не жалко умереть.       Чтобы был хоть какой-то смысл.