Неожиданный сожитель

Каждый вторник, четверг и, вариативно, в выходные, покой в его однушке, так же, как и в душе, оказывается нарушен. По сути зрительно меняется немногое: в коридоре появляется дополнительная пара обуви, а на диване, вытягивая по-подростковому тощие нескладные ноги, разваливается её обладатель. И Арсений бы мог жаловаться на эти назойливые посещения, если бы изначально не спровоцировал их сам. Это был один единственный за всю его жизнь акт внезапной благодетельности, потому что трое на одного — некрасиво, залитое кровью и слезами лицо — тоже. Несмотря на невнятные отказы, посылы и просьбы оставить его в покое, то и дело перебивающиеся рваными, старательно сдерживаемыми всхлипами, Арсений, отвесив оплеух той шибко "смелой" троице, притащил этого страдальца к себе. Причину конфликта не спрашивал, телефон родителей не требовал, нотации не читал; молча марал чужой кровью руки, вату, белую столешницу кухонного стола и раковину. Потребовалось где-то двадцать минут, чтобы остановить алый поток из носа и рассеченной брови, еще столько же ушло на то, чтобы малец наконец заткнулся, понимая, что его возмущения, убеждения и банальное нытье никто тут, на маленькой тесной кухне, не слушает. На этом — красной вате, перекиси и двух таблетках обезболивающего, всё и должно было закончиться, никакого продолжения даже в теории не предполагалось. Но через какое-то время парень снова мялся на его пороге, неловко благодарил и толком не мог объяснить, что ему, помимо зрителя для демонстрации своего неумения говорить "спасибо", еще надо. Ни в этот раз, ни во все последующие. Почему он его впускает, терпит и даже слушает, Арсений тоже объяснить мог крайне смутно, да и лишь ориентируясь на свои не до конца оформившиеся физиологические желания. Нет, мальчишку он не трогал, разве что невинные бытовые прикосновения: рука на лопатках, настойчиво подталкивающая к выходу; наискось скользнувшая по затылку ладонь, дающая больше шутливо-снисходительный, чем унизительно-болезненный подзатыльник; сомкнутые на чужом запястье пальцы, против воли ощущающие скакнувший за секунды пульс. Никакого случайного и, тем более, намеренного выхода за границы и рамки, коими со всех сторон категорично очерчена жизнь, но их общение все равно было наполнено чем-то томительно неправильным и чуждым в адекватном мире, существующим где-то за двухслойным пластиком окон. Правда, не выходил он за эти рамки не потому, что олицетворял собой все лучшие качества, собранные в человеке, типа совестливости или, например, отсутствия склонности к педофилии, и даже не потому, что не хотел мотать срок за не туда сунутый член, а лишь потому, что ждал. Терпеливо ждал, когда границу пересечет его назойливый гость, устав довольствоваться "незаметно" бросаемыми взглядами и своими якобы случайными прикосновениями.  И его ожидание было вознаграждено. Уезжая на пару дней по делам, Арсений оставляет ключи не раздумывая, потому что, Господи Боже, воровать у него нечего, испортить что-то тоже весьма затруднительно, а вот с собакой кому-то гулять надо. Его же немного более раннее, словно взятое из второсортного сценария возвращение — это никакая не проверка, он действительно не ожидает кого-то застать дома, но, открывая дверь, замечает чужие кеды, бросает сумку на пол, проходит в глубь квартиры и, конечно, застает. Он не отворачивается и не уходит, он смотрит и, ориентируясь на это, сложно сказать, у кого из них проблемы: у шестнадцатилетнего мальца, сидящего на кровати его спальни со спущенными по колено штанами и сжимающего свой член через тонкую ткань белья, пока вторая рука прижимает к лицу футболку Арсения, или у него, почти тридцатилетнего мужика, плечо которого, кажется, вросло в дверной косяк, а все тело, кроме одной — понятно-какой — части, парализовало. — Эй, — услышал бы себя со стороны, точно не узнал: низко и хрипло, по животному гортанно. Приходится тяжело сглотнуть вязкую слюну и начать заново. — Не хочу прерывать, но… Я, если что, вернулся. Запах чистой футболки, взятой из небольшого комода в чужой спальне просто настолько сносит крышу, что хотелось как можно дольше прижимать к себе мягкую ткань и вдыхать лавандовый запах. Кажется, мальчишка совсем забылся, когда уже который день подряд приходит в эту долбанную квартиру для того, чтобы почувствовать его так близко. Так близко, как никогда никого не чувствовал.  Грубая ткань матраса больно врезается в нежную кожу под коленками Антона, но ему плевать. Сейчас ему так хорошо, что он готов уже вот-вот кончить, хотя он по сути-то своей ничего такого не делал. Он даже боксеры снять не решился, считая это пиком извращения.  Но вот голова, запоздало работающая и не улавливающая ровно никаких звуков кроме чуть сбившегося дыхания мальчишки, резко подала знак SOS огромными красными буквами, когда совсем близко раздался низкий, безумно сексуальный голос.  Антон даже пару секунд не знает что делать, но все же убирает руку с футболкой в сторону, распахивая широко глаза, но вторую руку все так же держит на члене и, не выдержав зрительного контакта и вида Арсения, кончает буквально глядя в чужие темные глаза. Всего несколько секунд эйфории и следом за ней накатывает стыд и позор, который тут же окрашивает его щеки в красный. — Т-твою мать, Арсений, — такие бесполезные попытки натянуть штаны вызывают только еще большее смущение. Руки трясутся так же, как и ноги, а глаза начинают слезиться от осознания того, что он натворил, — я уже ухожу, прости, прости. — Да стой ты, Тош, стой, — Арс наконец-таки отходит от косяка, проходя вглубь комнаты. Все осталось как и было до его отъезда, только вот длинный нескладный мальчишка впереди, который только что при нем же кончил, смотря Попову прямо в глаза — не отсюда. Кажется, он был совсем из другого мира, которого Арсений никогда не видел, но знал, что он существует. Мир, где вот такие смущающиеся мальчишки пытаются застегнуть джинсы, но дрожащие руки только раздражают, не позволяя ничего сделать. — Давай я? — предлагает Арс, делая еще два шага и оказываясь перед Шастуном. Не такая уж и большая разница в росте, но это выглядит странно, когда мальчик под два метра опускает стыдливо глаза в пол, краснеет и жмурится, чтобы не заплакать от стыда. Попов аккуратно застегивает Антону джинсы, а тот в свою очередь только кивает, все еще не поднимая взгляд. Арсений аккуратно поднимает голову Шастуна рукой и всматривается в бегающие по всей комнате (только бы не смотреть на Арса) зеленые глаза. — Успокойся, неужели что-то не так, Антон? — Арсений поднимает подбородок выше и, не слыша ответа, ухмыляется, — ну ладно, пойду в душ что ли. Попов делает шаг в сторону, но его останавливает чужая рука, а Арсений улыбается — он знал. Медленно поворачивается назад, делая удивленное выражение лица: — Ты что-то хотел? Взгляд напротив все еще бегает по комнате, цепляясь за все подряд, но рука только сильнее сжимается на запястье Арсения. Ну а тот в свою очередь пытается сохранять лицо невозмутимым, словно ничего не происходит, словно не у него в штанах стояк только от одного вида парня напротив. Антон смотрит, наконец-таки останавливается взглядом на лице Попова, очерчивает контур лица пальцами одной руки и наклоняется для поцелуя, но не доходит до губ каких-то нескольких сантиметров. Внимательно смотрит и ждет. И Арсений понимает, подается вперед, и их губы касаются друг друга. Совсем легонько, как целуются маленькие дети, не зная, что такое настоящий поцелуй. Арс первым сдается, углубляет поцелуй, делая его "взрослым", пуская в ход язык. Они целуются все более страстно, глубоко и чувственно, они оба так давно этого хотели. Антон едва стонет в поцелуй, и Попов улыбается — победа. Такая маленькая, незначительная, но улыбка все равно появляется на лице. — Давай на кровать, Антош, — Арсений отрывается от манящих, уже красных-красных губ, делая приглашающий жест рукой в сторону. Парень, весь красный: то ли от стыда, то ли от возбуждения, выполняет просьбу и ложится на кровать. Шикарное зрелище: волосы растрепанные, торчат в разные стороны, глаза блестят каким-то странным блеском. Он такой красивый — и весь его... Но Антон слишком мал для такого мужчины как Попов, тем более так сразу. Но раз так хочется, зачем отказывать себе и парню в удовольствии? И плевать на то, что будет дальше. Арсений подходит ближе, разворачивает парня к себе лицом, вновь целует, медленно спускается руками по худому телу. Шея, руки, живот — ничего не осталось без внимания. — Ты такой красивый, — Арс словно в каком-то сне, другом измерении, вселенной, сказке... Он не понимает, что происходит, все так неожиданно произошло, словно не может быть правдой. Арсений чувствует, что медленно сходит с ума, каждый раз касаясь губами желанного тела, губ, проводя руками по мягким волосам... Настоящий. А Антону не лучше. Он тоже не верит в происходящее, делает руками неоднозначные движения, ему хочется больше, намного больше Арсения. И тот дает, раздевает парня, раздевается сам, но ни на секунду не перестает трогать и доводить до изнеможения мальчика снизу. На несколько минут в комнате только и слышны всхлипы, тихие стоны и какие-то непонятные просьбы. Все сливается в одно, руки переплетаются, губы не могут перестать целовать, кусать и лизать чужие. Арсений словно потерялся в Антоне. Одежда двух парней давно на полу, на телах засосы, синяки и укусы. Губы у обоих ярко красные, кое-где видны следы зубов, прокушеный язык... Такая страсть овладела Арсом, что он даже не находит сил извиниться за свою грубость. Пиком становится рука, сжавшая две плоти вместе. Всего пара движений — и парни кончают одновременно, пачкая друг другу животы. Дикая страсть постепенно угасает, но никто так и не отлипляется друг от друга. Им так хорошо: вдвоем, чувствуя чужое дыхание на шее, слушая стук сердца. И неужели обоим этого не хватало, но каждый боялся признаться?