Последний вагон

Странное это дело – сидеть на двух разных берегах океана. Вроде кажется вот он, один большой синий гигант, а может, лазурный, серый или зеленый, когда как, зависит от настроения. Но такой разный, совсем не похожий на человека, который практически зеркально идентичен. Здесь – влажно и сыро, несет мокрым песком и солью, свежими кипарисовыми ветками, холодными скалами, которыми обшиты берега. Там – сухо, паляще, и ветрено. Раскаленный кварц, медовые песочные пляжи, грохот несущихся волн, оглушающий, похожий на рев дикого зверя. И бриз. Из общего, пожалуй, только неугомонные, жадные крики чаек. Но даже чайки Там и Здесь разные. Йошики сидел на берегу, на кромке сухого песка, и бросал в ритмично подбирающиеся волны мелкие камешки. Иногда, в такие дни как сегодня, он вдруг замечал, что мир огромен. Влажный океанский ветер трепал волосы, лизал кожу, дергал края шарфа Сакураи, пробирался колкими мурашками под одежду, как распространяющийся по телу наркоз. Атсуши странно молчаливый сегодня. На изменившемся с годами, но все еще красивом лице, нахлестами плещутся такие эмоции, что Йошики почти рад сидеть вот так спиной, и не видеть его. Это странное, напряженно болезненное выражение лица появилось у него не так давно. Йошики понял сразу, что спрашивать бесполезно – все равно не скажет. - Ты там часто бываешь? Вопрос такой нейтральный, но почему-то сразу ясно, что Атсуши имеет ввиду. Пожав плечами, Йошики снял солнечные очки и тут же зажмурился. Солнце еще не встало, но от яркого белого света привычно слезились глаза, и он приставил руку козырьком ко лбу, защищаясь. - Ни разу не был просто так. - Почему? Это ведь точно такой же океан. - Нет. Он другой. Тихий океан, омывающий берега Японии, и Тихий океан, подтачивающий западное калифорнийское побережье – совсем не одно и то же. В середине января здесь делать нечего. Не холодно, конечно, все время дуют муссоны, а не муссоны, так просто ветер с юго-востока. На побережье тоже сезон дождей. Разницы почти нет. И все-таки два берега одного океана так же мало похожи друг на друга, как день и ночь. Зима и лето. Сакураи тихий, совсем как океан. Обычно первый его вопрос в подобной ситуации «Когда обратно?», будто он заранее настраивается на определенный временной отрезок, защищая себя от внезапного разочарования. Йошики каждый раз чувствует себя последней сволочью, набирая ему из аэропорта за час или два до отлета обратно в Америку. И хотя тот ни разу и ни в чем его не упрекнул, он чувствовал его боль и отчаяние. И даже ненависть, ту самую, которую испытывают к любимым. Она особенная, похожая на вспышку черного пламени. Йошики каждый раз боится в ней сгореть, и каждый раз выживает. На горизонте в пыльной утренней дымке медленно поднимается солнце, вернувшееся из Америки. Бесконечный кольцевой сюжет, бесконечный бег по кругу. Так близко и одновременно так далеко, будто на другой планете. Сакураи смотрит на всплывающий диск и неожиданно тоже снимает и без того не нужные ранним утром очки, щурясь, вглядывается куда-то, и чувствует коленями спину Йошики. Тот откинулся на него, все еще сидя на песке, пересыпая мелкую песочную пыль в ладонях. Оглушительно кричали голодные чайки. - Мы стоим на излете своей молодости, - сказал вдруг Сакураи, собрал пальцами волосы назад и опустил руки. Черные пряди тут же непокорно упали обратно, хлеща рваными кончиками по напряженному лицу. - На излете? Наша молодость давно позади, - ответил Йошики, чувствуя в своих волосах прикосновение знакомых пальцев. Сакураи гладил его так, как хозяин гладит кошек – чуть небрежно, но с бесконтрольной, всепоглощающей нежностью. - Ты слышал про последний вагон? Он слышал, конечно, слышал. Молодость – понятие относительное, как и все остальное. Например, универсальный возраст «за сорок». Можно подводить итоги, любоваться делом рук своих и жить в свое удовольствие. Что сделано, то сделано. И жениться тоже еще можно. И родить детей. Говорят, поздние дети – талантливы. Йошики усмехнулся, вспомнив, что это как раз то, чего он всегда боялся. Еще один талантливый и похожий на него человек, только совсем новый. Всё это – последний вагон. Поезд уходит, и если сейчас не успеть вскочить на подножку, того и гляди, он уедет без тебя. Может быть, Сакураи видит в уходящем поезде свою молодость? Но в нем слишком много достоинства, чтобы запрыгивать в последний вагон. - И что тогда? – опустившись рядом с Йошики на корточки, он невесомо погладил ладонями его плечи. Хаяши опять одет не по погоде, влажный океанский ветер пробирал его до костей. И эти кости, суставы, мышцы – все это потом будет ныть и гореть, словно старые раны у солдата. Сняв свой шарф, Атсуши замотал в него подрагивающего от холода Йошики, и не смог убрать руки, молча и крепко обняв, устроив подбородок на его плече. - Может быть, что-то уже давно поздно. А для чего-то еще совсем рано. Так что только жить и надеяться. - Думаешь? - В самый раз. - А последний вагон? - Он всегда будет мелькать перед глазами. У Йошики странная философия, он всегда был уверен, что будет жить вечно. И никогда не торопился, будто знал, что ему точно отмеряна эта вечность. Может быть, так правильнее. Жить, словно впереди ничем и никем не ограниченное количество лет, а не цепляться за последний вагон. - Ты замерз. Пойдем в машину, - закрыв глаза, Сакураи мягко уткнулся лбом в его висок, зарывшись в снова заметно отросшие волосы. Когда-то он так любил этот запах, чувствовал его присутствие всегда, даже когда годами не видел Хаяши. Что-то всегда остается неизменным. Солнце поднималось все выше, позолотив свинцово-сизые воды океана, резко преобразив и окрасив их в лазурно-голубой. Белая пена, с шипением набегающая на мокрый песок, принесла шлейф поломанных ракушек – последнее напоминание об отгромыхавшем позавчера шторме. Дышалось так легко, и Йошики удержал руки Сакураи, не давая ему отпустить, выпрямиться и встать. - Давай посидим еще немного. Завтра я буду уже на другой стороне. Атсуши молча смотрел перед собой. Он так долго настраивался, прежде чем задать свой извечный вопрос, а в итоге Хаяши сказал ему все сам. Завтра. Десять часов полета над Тихим океаном. Значит, он уедет сегодня днем. - Завтра утром в штатах будет сегодняшнее утро здесь, - уха коснулось теплое дыхание, низкий голос Сакураи взрезал сердце оттяжкой в хрип, - Я снова приеду сюда. Выходи с той стороны на побережье, помаши мне рукой. Океан, он ведь… и там и тут, да? Общий? Последний вагон громыхал по рельсам, оглушая прибоем и криками чаек. Йошики кивнул и откинул назад голову, мягко встретившись губами с чужим горячим виском, неловко, будто слепо уткнулся в щеку, и нашел, наконец, губы. Обветренные, сухие, но по-прежнему отдающие горькой сладостью. Или сладкой горечью. Сердце подкатило к горлу, трепыхнулось и сжалось. Он высвободился из крепких объятий и пошел по берегу, то и дело останавливаясь и подбирая поломанные ракушки, бросая их в накатывающие почти под ноги лазурно-седые волны. Сакураи сидел на песке и молча смотрел ему в след. С его лица сошло все болезненное напряжение последних полутора лет. Схлынуло.